29 Похищение семян хинного дерева Чарльз Леджер и Мануэль Икаманахи 1865 год

19 мая 1865 г. успешно закончилась операция похищения из перуанской сельвы семян хинного дерева, которые запрещалось вывозить в Европу. Этими семенами засеяли колониальные плантации, обеспечившие весь мир дешевым хинином — единственным на то время лекарством от малярии. Оно сделало возможной колонизацию Африки и Азии, а также сооружение Панамского канала. Ни один из контрабандистов, благодаря которым это произошло, не нажил на хине состояния, а некоторые еще и сложили головы.

Пока химики 75 лет назад не научились синтезировать хинин, его источником была исключительно кора хинного дерева. В дикой природе оно росло на территории четырех стран Южной Америки: Колумбии, Эквадора, Перу и Боливии. Чтобы вылечить одного человека, нужно полкило истолченной в порошок коры. Счет больным шел на миллионы; за год истребляли несколько сот тысяч деревьев, так что к середине XIX в. они остались в товарных количествах только в Перу и Боливии.

Но и там возникла опасность их исчезновения. Индейцам — сборщикам коры (каскарильеро) с каждым годом приходилось все дальше забираться в леса. Прежде, когда экспортом хины занимались иезуиты, каскарильеро после разделки одного дерева должен был посадить на его месте пять, чтобы они росли рядом крестом. Когда же монополия на кору перешла от церковников государству, священный страх пропал, а чиновникам отслеживать возобновление ресурса было лень.

Попытки европейцев развести хинное дерево за пределами Перу и Боливии терпели неудачу. Растение капризное, признает лишь высоты от 800 до 3000 метров над уровнем моря, совершенно не выносит холода. Вывоз его семян из Перу и Боливии был строжайше запрещен: всемирная монополия приносила до 15 % государственного бюджета. Республика Перу даже поместила изображение дерева на своем гербе рядом с викуньей, поскольку хина и шерсть викуньи символизировали национальное благосостояние.

От викуньи происходила альпака, чей волос тоньше пуха тонкорунных овец. В 1836 г. англичане освоили механическое прядение шерсти альпаки. Эта шерсть тут же вошла в моду, и потребовались ее закупки на месте. В Лиме открылась контора британского торгового дома, где рядовым клерком начал свою карьеру 18-летний лондонец по имени Чарльз Леджер.

Он хорошо рисовал, отличался любознательностью и много читал, особенно медицинской литературы, поэтому быстро прослыл среди местных индейцев доктором. Освоил язык кечуа, с ним можно было поговорить о здоровье, так что пастухи охотнее сдавали шерсть ему. В 1842 г. Леджер уже имел собственное дело в порту Такна, самом южном городе Перу. Женился на Канделарии, дочери чиновника, что несколько снизило количество проблем на таможне. Каждый отгруженный в Такне тюк альпаковой шерсти нес на себе клеймо фирмы Леджера.

Год спустя Леджер увидел, как вытащили из воды тонущего индейца Мануэля Инкра Мамани (искажение на европейский лад, настоящее имя — Мануэль Икаманахи). Сумел откачать утопленника, и тот стал ему верным слугой, сопровождавшим в экспедициях за шерстью по Перу и Боливии. Мануэль умел ездить верхом, но заставить его сесть на коня в присутствии «патрона» было невозможно: индеец предпочитал бежать у хозяйского стремени, без устали преодолевая за день десятки километров.

^{Чарльз Леджер (1818–1905), предприниматель, сумевший переправить в Европу семена хинного дерева, кора которого особенно богата хинином. Фотография из выпуска журнала The Chemist and Druggist 1895 г., где излагалась бурная биография Леджера с призывом перевести немного денег на счет человека, так много сделавшего для фармацевтики}

До поступления на службу к Леджеру он работал каскарильеро и хорошо разбирался в сортах коры хинного дерева, которую англичанин тоже вывозил в Европу. Однажды Мануэль отложил в сторону кусок красной коры из новой партии и сказал, что это самая целебная порода кинкины (в переводе «лекарства лекарств», как индейцы называли кору хинного дерева). Леджер отослал образец на анализ аптекарю в Ла-Пас; оказалось, что содержание хинина в нем 16 %, тогда как считалось, что больше 9 % быть не может. По свидетельству Мануэля, то была кора дерева, которое каскарильеро называют «тата» («отец»). Остались «тата» лишь в области Юнгас на далеких склонах Восточной Кордильеры, и даже там они так редки, что вряд ли белый человек когда-нибудь их видел.

Шальная мысль вывезти из Боливии семена хинного дерева и раньше приходила Леджеру в голову, но это каралось законом. Более выполнимой казалась идея купить стадо альпак, погрузить на корабль и выпустить на ферме где-нибудь в Австралии. Мануэль и его сын Сантьяго брались обучить тамошних пастухов обращению с американскими животными. Надо было только накопить денег, однако в 1845 г. правительство Перу запретило вывозить живых альпак за границу.

Альпаки водятся и в Боливии. Леджер арендовал у самой границы на боливийской стороне эставеру (ранчо) на полпути между Такной и Ла-Пасом, крупнейшим городом Боливии. Дорог в общепринятом смысле там не построили, проходила пешеходная тропа, по которой раз в неделю пробегал почтальон — совсем как во времена инков. За плату в 10 песо он должен был пройти 380 километров не более чем за шесть дней с сумкой весом около 25 килограммов. Леджер гостеприимно пускал почтальонов к себе переночевать, кормил ужином и давал с собой в дорогу листья коки, которые почтальон жевал на бегу для бодрости. За это курьеры приносили ему из Такны газеты, держа в курсе событий.

В 1850 г. Леджер решился на эксперимент по акклиматизации. И тут почта принесла известие, что Боливия также запретила вывозить этих животных. Бросать дело было жалко, Леджер с Мануэлем решили стать контрабандистами: гнать свое стадо альпак в Аргентину тайными тропами, на которых не было пограничной стражи. Разведывая такие тропы в ноябре 1851 г., они в глухом лесу наткнулись на усыпанные белыми цветами хинные деревья «тата» (цветы других представителей этого рода розовые). Мануэль сказал, что плодов с семенами надо ожидать только в апреле, а на это время у Леджера планировались совсем иные дела.

Он тогда плавал в Австралию, где заручился согласием губернатора на акклиматизацию альпаки. Дело было за малым: переправить стадо через всю Боливию в Аргентину, там передохнуть, затем пересечь всю Аргентину до самого юга, где Анды становятся проходимыми, перевалить через горы и ждать корабль в чилийском порту Лагуна-Бланка. Самым трудным оказался боливийский участок. Четыре раза приходилось возвращаться: дважды стадо вымирало от тягот пути, дважды его конфисковывали, а самого Леджера арестовывали. Он избежал каторги чудом. Сначала, изображая врача, сумел вылечить жену своего тюремщика, а потом, угощая стражника «настоящим шотландским грогом», изловчился, добавил в этот напиток лауданум (настойку опия) и скрылся.

Наконец, в 1856 г. стадо удалось перегнать через пограничный перевал — ночью в грозу, так что не учуяли собаки. Отдыхали уже на аргентинской территории. Достали местные газеты, и у костра Леджер зачитывал своим индейским пастухам новости. Там говорилось, что правительство Британской Индии направило в Боливию экспедицию Клементса Маркема, чтобы раздобыть семена лучших пород хинного дерева для разведения в Индии, поскольку цена хинина за 10 лет выросла в четыре раза. На это Мануэль сказал: «Не уедет джентльмен из области Юнгас в добром здравии, если раздобудет семена “таты”».

Пояснять эту мысль в присутствии 30 соплеменников индеец отказался и только утром на бегу у хозяйского стремени уточнил, что аборигены будут следить за каждым шагом белого человека и сообщать властям. Мало того, даже если Маркем подкупит чиновников, ничего у него не получится. Всем ученым из Европы местная прислуга вредит изо всех сил. Мануэль рассказал, как индейцы-носильщики травят выкопанные с корнем хинные деревья, чтобы они погибли на новом месте, как обрабатывают семена, уничтожая их всхожесть, как семена подменяются подобными, но менее ценных пород. Вот почему кора культивируемых в Индии и на Яве деревьев содержит не более 2 % хинина.

Изумленный Леджер спросил, отчего индейцы так защищают интересы государства, которое для них палец о палец не ударило и даже не желает предотвратить исчезновение деревьев «тата». Мануэль отвечал, что со времен иезуитов хинное дерево считают связанным с потусторонними силами. И если деревья «тата» сумеют развести в других странах, они, обиженные за варварское к себе отношение на родине, полностью исчезнут в Боливии, оставив каскарильеро без заработка. Хотя Мануэль думал иначе, таково общее мнение и поделать с суеверием ничего нельзя.

Леджер написал соотечественнику записку, что в Боливии ему грозит опасность, но ботанику так и не разрешили въезд в страну. Он добыл кое-какие деревья в Перу и сумел довезти их до Индии, где все они погибли по необъяснимым причинам. Маркем винил садовника из лондонского ботанического сада, хотя там этот специалист числился среди лучших.

Опыт акклиматизации альпаки в Австралии окончился финансовой катастрофой вопреки всем стараниям. Шерсть американских животных на новом месте стала гораздо толще, видимо из-за отсутствия привычных кормов. Размножались они неохотно, и скоро в стаде не осталось самок. Самцов колониальные власти скупили и раздали по сумасшедшим домам, чтобы милые мозоленогие, которых так приятно гладить, скрасили жизнь душевнобольных.

Из Перу пришло известие, что Канделария умерла, и Леджер женился на австралийке Шарлотте, купил ферму. Рассчитывая остаться в Австралии навсегда, он отослал Мануэля и Сантьяго домой. Дав им 200 чилийских песо, обещал еще 500 (по тогдашнему курсу 100 фунтов стерлингов), если Мануэль добудет килограммов 25 семян дерева «тата». Семена нужно было сдать бывшему тестю в Такне, а тот уже знает, как их переправить в Австралию.

Индеец исчез на четыре года. За это время все альпаки в Австралии вымерли, Леджера уволили с должности государственного инспектора по их акклиматизации и начали против него расследование на предмет нецелевого расходования средств. В январе 1865-го Леджер бежал обратно в Перу и там сразу же разыскал Мануэля. Оказалось, четыре года подряд в апреле на Боливию обрушивались морозы, губя недозревшие плоды хинных деревьев. 1865-й стал первым благополучным годом.

19 мая индеец принес, наконец, 27 килограммов семян. За это Леджер вручил ему 100 фунтов, двух мулов, четырех ослов, одеяла и винтовку с патронами.

Три недели по четыре часа в день бесценные семена сушили на солнце, чтобы они не отсырели за время путешествия по морю. Затем Леджер отправил их в Лондон посылкой своему брату Джорджу. Девять килограммов за 33 фунта купил голландский консул для разведения хинного дерева в колониях на острове Ява. Еще девять килограммов за 50 фунтов купил один фермер из Индии. И последние девять отправились в Австралию, откуда пришла благодарность и чек на 100 фунтов.

Судьба австралийских семян неизвестна, в Индии дело не пошло из-за климата, а на Яве условия оказались подходящими. Там проросло 20 тысяч леджеровских семян, из которых получилось 12 тысяч деревьев. В 1872 г. они зацвели белыми цветами — это в самом деле были «тата». Собрали первый урожай коры, 260 килограммов, содержание хинина в ней оказалось от 8 до 13 %.

Леджер понял, что Мануэль не обманул, и заказал еще семян. Но доехал верный слуга только до боливийского города Коройко. Там местный коррехидор задержал его, посадил в тюрьму и 20 дней подряд бил, пытал голодом и жаждой, пока несчастный не сказал, на кого работает. За помощь иностранцу в вывозе национального достояния имущество Мануэля было конфисковано: у него забрали ослов, мулов и одеяла, а сам он через неделю умер от побоев.

В течение 10 лет Леджер выплачивал его вдове и сыновьям пенсию 10 фунтов ежемесячно, пока сам не остался совершенно без денег. К тому времени голландцы собирали по 124 тонны хинной коры в год, зарабатывая более миллиона фунтов. Город Бандунг, вокруг которого разбили плантации, соединили с морем железной дорогой, и он на глазах превращался в мегаполис. За счет высокого содержания хинина в яванской коре голландцы смели с рынка конкурентов и стали производить 90 % всей хины в мире. Хотя цены упали в 10 раз, хинин стал доступен каждому и прибыли оставались высокими за счет бесконечного спроса.

В 1881 г. Леджер напомнил голландцам о себе, и ему послали 100 фунтов. Он купил небольшую ферму в Австралии, где срок давности его «преступлениям» вышел, и кое-как оборачивался до 1891-го, когда лопнул банк, где он держал все свои сбережения. Он распродал мебель, заложил ферму и в 1895-м из страха окончить свои дни в работном доме снова напомнил голландцам о себе. Ему положили небольшую пенсию — настолько скромную, что к моменту смерти Леджера в 1905 г. оставшееся от него имущество оценили в два фунта.

Похоронили его фактически в безымянной могиле — на участке семьи жены, между свояченицей и шурином. На могильном камне были обозначены только их имена, ни слова о Леджере. Нахождение его останков там удостоверяется всего лишь записью в кладбищенском журнале.

В 1986 г. маляриолог Габриэле Грамичча стал собирать материал для написания биографии нашего героя и с трудом нашел его последнее прибежище. По инициативе Грамиччи одна голландская химическая компания привела могилу в порядок. Теперь там лежит скромных размеров белый камень с надписью:

ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ

Иван Мосин: Насколько понимаю, позже, до того как начали синтезировать хинин, ситуация на рынке менялась не раз? Не знаете про это чего-нибудь? Тот же Александр Йерсен во Вьетнаме перед Второй мировой также начал высаживать хинные деревья, у него получилось, и позже Вьетнам производил львиную долю этого хинина (где-то читал… может, и в путеводителе из музея самого Йерсена в Нячанге, сейчас не вспомню).

Ответ: Ну про львиную долю — это они загнули, если говорить о довоенном периоде. Себя обеспечивали и соседей, и это уже много. До 1939 г. 90 % рынка держали голландцы, а Вьетнам был так беден, что на Яве закупать не могли, оттого Йерсен все это и начал. Потом, когда японцы захватили Индонезию, а немцы — Голландию со складом готового хинина, СССР и его союзники остались без лекарства от малярии. Стали диверсифицировать, синтез осуществили — он поначалу оказался дорог, все это шло на фотоматериалы; разбили плантации хинных деревьев в Африке, и вышло, что там хинин получается дешевле. После войны зашла речь о Союзе угля и стали (предшественник ЕС) из Франции, Германии и стран Бенилюкса. Все эти государства создали общее законодательство о трестах, согласно которому голландскую хинную монополию разделили. Ее наследники стали инвестировать в тонкие химические технологии и фармпрепараты как в более дорогой и менее затратный в производстве продукт. К тому же без политических рисков: Индонезия стала независимой, начала социалистические эксперименты, и там работа иностранных инвесторов была затруднена. Плантации в уже независимой Индонезии, оставшись без капитала, перешли на чай, благо рынок был понятен и существовали местные традиции производства.

Полина Дьяконова: А на Яве, интересно, все еще растут эти деревья?

Ответ: Нет. Освобожденные от хинных деревьев места засадили чаем. По чайным кустам можно определить, где некогда располагались великие плантации.