Страх страдания — страх небытия

Когда я встретил Дениса, он готовился умирать. Ему было тридцать два. Мы были почти одного возраста, и Денис, как и я, был врачом. У него была лимфома, никакое лечение уже не помогало. Не зная, что у меня самого рак, он, должно быть, почувствовал, что меня тронуло его смятение, и он попросил меня регулярно его навещать. Он сказал, что хочет понять происходящее, хочет оставаться в полном сознании, несмотря на страх, даже лицом к лицу с пустотой. По большей части говорил он, а я слушал. Мне казалось, что он понимал гораздо больше меня.

— Первое, что мне помогло, это осознание того факта, что я не единственный, кто должен умереть. До меня внезапно дошло, что все мы находимся в одной лодке. Все эти люди на улице, телеведущий, президент и даже ты, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Да, ты тоже умрешь. Не сочти меня за безумца, но эта мысль утешает меня. Судьба, объединяющая нас, означает только одно — что я человек и я связан со всеми другими людьми, со всеми нашими предками и всеми нашими потомками. Я не потерял свой членский билет.

В снах Дениса часто преследовали вампиры — явный символ смерти, которая охотится за ним. Но он всегда просыпался прежде, чем они добирались до него. Однажды сон закончился по-другому: вампиры вонзили зубы в его плоть. Денис закричал и проснулся в поту. Потом он сказал:

— Я не просто боюсь смерти... Я боюсь того, что она будет болезненной.

Мы оба, будучи врачами, мало что знали о смерти. Нам действительно предстоит умереть в муках? Никто не посчитал нужным рассказать об этом в медицинском институте. Чтобы восполнить пробел, мы вместе стали читать книги, в которых ясно описывалось, как тело и ум переходят к смерти (2, 3).

Признаться, я испытал облегчение, когда прочел, что сама по себе смерть не является болезненной. В последние дни умирающему не хочется ни есть, ни пить. Тело постепенно обезвоживается. Нет больше выделений, нет ни мочи, ни стула, меньше мокроты в легких, поэтому нет и боли в животе. Нет никакой рвоты, никакого кашля. Все процессы замедляются. Во рту часто становится сухо, но эту сухость легко уменьшить, посасывая кубики льда или влажную ткань. Появляется усталость, мысли уплывают далеко. Иногда даже возникает умеренная эйфория. Умирающий уже меньше интересуется тем, что ему говорят, он просто пожимает руку, или смотрит в окно на солнечный свет, или слушает пение птиц или красивую музыку. В последние часы у человека может измениться дыхание (появляется то, что называется «предсмертным хрипом»). Затем наблюдаются несколько незавершенных вдохов-выдохов (последнее дыхание) и непроизвольные сокращения мышц лица и тела. Мышцы, похоже, сопротивляются потере жизненной силы. Это никак не связано со страданием — это обычные признаки нехватки кислорода в тканях. После этого мышцы расслабляются, и все заканчивается.

Однако Денис по-прежнему боялся, что его опухоль не допустит такого мирного конца. Ему было хорошо известно, что такое физическая боль. Он успокоился только тогда, когда мы составили детальный план вместе с его онкологом. Денис хотел, чтобы, если в этом возникнет необходимость, ему дали высокую дозу болеутоляющих лекарств. Он понимал, что высокая доза могла привести к прекращению дыхания. Но разве это что-то меняло? По крайней мере, он умрет, не испытывая боли.

Как-то Денису приснился сон, о котором он рассказывал все утро:

— Это был конец света. Я находился на стадионе, закрытом со всех сторон и сверху. Там были мои старые школьные друзья, и мы были частью толпы. Мы знали, что осталось всего несколько часов, возможно одна ночь. Люди дико кричали. Некоторые из них занимались любовью со всеми подряд, другие совершали самоубийство или убивали других. Тревога была невыносимой. Я проснулся с ощущением, что моя голова взорвется. Я едва мог дышать, никогда не был так напуган. И тем не менее этот сон изменил все. Потому что сцена коллективной смерти намного хуже мысли о собственной смерти. Да, я умру, но... это не конец света!

Денис был атеистом, и это облегчение поставило его в тупик. Он всегда предполагал, что мир исчезнет вместе с ним.

— Какая разница, продолжит ли мир существовать после меня? — говорил он. — Откуда это неожиданное облегчение?

Я принес ему труды Виктора Франкла, венского психиатра, ученика Фрейда и Адлера. Нацисты отправили его в Освенцим, а затем в Дахау. После освобождения он создал новую форму психотерапии — логотерапию (от слова «логос» — смысл). Логотерапия уменьшает беспокойство, помогая людям найти больше смысла в своей жизни, даже на пороге смерти (4). Я помню тот абзац в книге Франкла, где он рассказывает об умирающей женщине в ночлежке, которая смотрит через крошечное окно на ветку дерева, колеблющуюся на фоне неба. Она говорит своим товарищам: «Видите тот лист? Все это не страшно, потому что жизнь продолжается». Чувство связи с жизнью, по Франклу, может вывести очень далеко, за рамки человечества, ко всей природе.

Некоторые люди, сталкивающиеся с неизбежностью собственной смерти, обнаруживают, как это обнаружил Денис, универсальное измерение бытия, которое многих успокаивает. Денис обнаружил нечто, что позже назвал своей душой: каждый его поступок, каждый его выбор навсегда отпечатался в судьбах мира через бесконечные отражения. Душа — это каждое из его решений,. каждое из его действий в течение жизни. Душа похожа на пресловутую бабочку из теории хаоса, которая, взмахнув крыльями в Китае, вызывает ураган в Америке.

У него в первый раз возникло чувство, что он живет «здесь и сейчас». Он чувствовал, как солнце ласкает его кожу и как вода освежает его горло. То же солнце когда-то дало жизнь динозаврам. Та же вода утоляла их жажду. Одна и та же вода была частью их клеток, и облаков, и океанов. «Откуда эта благодарность у меня, умирающего человека?» — спросил он. Ветер ласкал его лицо. «Скоро я буду ветром, водой и солнцем. Я буду искрой в глазах человека, чью мать я вылечил или чьего ребенка я спас. Вы видите — это моя душа. Это то, что я сделал со своей жизнью; она живет повсюду и будет жить всегда».

Когда он совсем ослабел, его перевели в хоспис. Его сестра и несколько друзей регулярно посещали его. Вместе они заботились о том, чтобы ему было удобно. Они расправляли его простыни, содержали его в чистоте, приносили цветы в его комнату и включали музыку, которую он любил. Я подходил к его комнате, как приближаются к святилищу. Его улыбка казалась мне благословением.

В последние дни он захотел поговорить о том, что произойдет после смерти. Нас обоих поражали рассказы пациентов, переживших клиническую смерть. Как к ним относиться? Что в этих рассказах правда, а что вымысел? Мы обнаружили, что основные детали описываемых событий запечатлены в живописи. Мы также узнали, что существует удивительное сходство в рассказах людей, представляющих разные культуры, в том числе религиозные. Известная статья в журнале «Lancet» и ряд других статей (5, 6) утверждают, что каждый пятый человек, переживший клиническую смерть, говорил об одном и том же. В «Тибетской книге мертвых» мы нашли «инструкцию» для человека, готовящегося умереть. Там говорится о ярком белом свете и предлагается просто повернуться к нему. Все остальное произойдет само собой (7).

Денис посчитал эти рассказы. успокаивающими. Дистанцируясь от теорий «потустороннего мира», он так и не стал верующим. Но он больше не рассматривал смерть исключительно как подтверждение «великого ничто» нигилистов. Для него она стала тайной, чем-то похожей на ту, что скрывала мир до его превращения в эмбрион в утробе матери.

В последние дни он почти перестал говорить. Он умер поздним вечером. Один из его друзей до последнего массировал ему ноги.

Следующим утром на рабочем столе я нашел записку своего помощника: «Денис М.: П. Д.». «П. Д.»— это больничный эвфемизм для выражения «прекратил дышать». И я спросил себя: быть может, наоборот, он только что сделал первый вдох?