ПОЛОЖЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В РОССИИ На стыке веков

ПОЛОЖЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В РОССИИ

На стыке веков

Сара Каруш. [*] Психоанализ в России [*]

Михаил Ромашкевич, молодой московский психотерапевт, был разочарован. Несмотря на свой десятилетний профессиональный опыт, научные изыскания и эксперименты со многими видами терапии, он оставался неудовлетворенным результатами.

«Я применял различные методы психотерапии, и все они давали лишь частичный результат,– говорит Ромашкевич.– Хотелось чего-то более эффективного, поэтому я заинтересовался психоанализом».

Это было в 1989 году. С 1993 года Ромашкевич целиком опирается в своей практике на психоаналитические методы.

Сергей Аграчев находился в том же поиске чего-то лучшего, пока не натолкнулся на психоанализ. Являясь по профессии инженером-электронщиком, он счел, что это дело не приносит ему полного удовлетворения, и в середине 70-х начал читать работы Зигмунда Фрейда. (Поскольку с 1930 года Фрейд не признавался Советской властью и в России не публиковался, то работы эти были доступны лишь в виде фотокопий). Волей судьбы в 1977 году его ввел в психоаналитическое подполье терапевт-фрейдист, у которого Аграчев нашел для себя более подходящую профессию и до самой своей скоропостижной смерти (от сердечного приступа в январе 1998 года) сохранял живой интерес к идеям Фрейда.

Ромашкевичу и Аграчеву удалось стать заметными фигурами в зарождавшейся в России новой волне психоанализа, которая формировалась с конца 1980-х. Приверженцы Фрейда в России обладают молодым задором, отличающим их от западных единомышленников. Из-за почти полувекового перерыва в развитии этой области в России за решение своих задач они брались с почти миссионерским рвением. Когда они говорили о своей работе, в их глазах сверкал юношеский восторг. Они прочитывали любые крохи литературы, которые удавалось раздобыть, и, несмотря на то, что вначале они были словно дети в лесу в том, что касалось клинической практики, теорию они знали так же хорошо – если не лучше,– как и их западные единомышленники. Зарубежные психоаналитики часто отмечали эту атмосферу воодушевления, столь отличную от той, которая наблюдалась, например, в Соединенных Штатах, где аналитиков все меньше воспринимали как пионеров и все больше – как похожих на динозавров.

В какой-то мере перерыв, возникший после успешного подавления психоанализа коммунистами, вызвал резкий эффект просто в силу самой природы психоанализа. Для того, чтобы практиковать его в том виде, в каком он был разработан Фрейдом, необходимо прежде пройти личный анализ. Однако в России нет реальной возможности для этого, так как здесь не было – и по-прежнему нет – психоаналитиков, сертифицированных Международной Психоаналитической Ассоциацией (МПА – International Psychoanalytic Association) – профессиональной организацией, устанавливающей стандарты фрейдистских аналитиков во всем мире. Эти обстоятельства подтолкнули людей с чрезвычайным упорством, таких, как Ромашкевич и Аграчев, пытаться возродить эту область психотерапии.

Конечно, сегодняшние «пионеры» – далеко не те первые русские, которых привлек психоанализ. На деле идеи Фрейда чрезвычайно хорошо воспринимались в России в течение всей его жизни. Первоначально большевики принимали Фрейда. Советская власть первой признала психоанализ как науку. В 1920-х годах Москва даже могла похвастаться психоаналитическим детским садом.

«Большевики говорили о Фрейде как о союзнике, как о критике буржуазной культуры»,– говорит Гари Голдсмит, психоаналитик из Массачусетса, который входит в состав российского комитета как Американской Психоаналитической Ассоциации (АРА – American Psychoanalytic Association), так и Международной Психоаналитической Ассоциации, и работает с русскими эмигрантами в Соединенных Штатах. «Однако с ходом работы Фрейда они все больше осознавали, что он был критиком не просто буржуазной культуры, но культуры вообще».

Когда революционеры разрушали сложившуюся культуру, попытки Фрейда вывести индивида за рамки общества были им полезны. Но когда они стали сами хранителями нового советского строя, слово Фрейда стало опасным для их собственной власти. Не помогло и то, что главным приверженцем психоаналитических идей среди большевиков был Троцкий; когда он потерял свое влияние, Фрейд потерял его также.

Таким образом, в 1930 году психоанализ в России был загнан в подполье. Переводы на русский язык работ Фрейда и других психоаналитиков прекратились. И, несмотря на то, что имелось три сертифицированных МПА русских психоаналитика*, никто даже не обучался у них. «Железный занавес» отрезал от источника интеллектуального кислорода тех, кто интересовался исследованиями бессознательного, – и русский психоанализ вымер.

«До конца 80-х годов я не видел во плоти ни одного настоящего аналитика»,– сказал Аграчев в интервью, данном им незадолго до смерти.

Когда во время перестройки свобода стала восстанавливаться, после 50-летнего перерыва, таким людям, как Ромашкевич и Аграчев, оставалось только хвататься за дефицитные книги и удивляться тому, как они могут еще надеяться практиковать психоанализ в России в соответствии со стандартами МПА, не имея в своей среде ни одного квалифицированного преподавателя.

Не удивительно, что поиск привел их к установлению тесных контактов с западными аналитиками, которые на протяжении вот уже десятилетия делятся своими специальными знаниями с российским только что оперившимся психоаналитическим сообществом.

Первое, что дала перестройка поклонникам Фрейда в России, это возможность познакомиться друг с другом. Были образованы ассоциации, которые создали организационную основу нового движения.

«Психологи самого разного толка, прятавшиеся в подполье, вышли из него и образовали Ассоциацию психологов-практиков», – говорит Аграчев. В рамках этой ассоциации было создано отделение психоанализа, к которому присоединился Аграчев. В1995 году это отделение вышло из состава первичной организации и образовало Московское психоаналитическое общество (МПО), первым председателем которого стал Аграчев. Одновременно с образованием Ассоциации психологов-практиков Арон Белкин и Лев Герцик основали Российскую Психоаналитическую Ассоциацию (РПА) – организацию, которую сегодня возглавляет Ромашкевч.

Обе группы, а также Восточно-Европейский Институт Психоанализа, основанный в 1991 году в Санкт-Петербурге, установили контакт с МПА и с отдельными психоаналитическими обществами в разных странах.

«Члены МПА хорошо откликнулись на наше желание учиться, и приехало много зарубежных аналитиков»,– говорит Ромашкевич, указывая, в частности, на двухлетний курс, представленный Хомером Куртисом, экс-президентом Американской Психоаналитической Ассоциации, и продлившееся три года пребывание в России британского аналитика миссис Шерил Фицджеральд.

Хотя работа продолжается и энтузиазм не ослаб, организационный ландшафт несколько изменился за это время. Белкин, бывший президент РПА, образовал новую группу – Российское психоаналитическое общество. МПО Аг-рачева (вначале – группа психологов) и РПА Ромашкевича, членами которого являются врачи, объединились в Психоаналитическую Федерацию России и очень тесно сотрудничают на организационном уровне.

В Санкт-Петербурге возник похожий раскол среди членов Восточно-Европейского института психоанализа, оставивших его и образовавших Санкт-Петербургскую Психоаналитическую группу во главе с президентом – А.А. Склизковым, который также является членом Федерации Ромашкевича и Аграчева. Восточно-Европейский институт и Российское психоаналитическое общество Белкина образовали другую организацию – Национальную психоаналитическую федерацию.

Несмотря на плеяду имен и названий, в конечном счете существует только два основных идеологических лагеря, граница между которыми совпадает с границей между федерациями.

Ромашкевич говорит, что раскол отражает всего лишь различие целей. «Нашей целью является клинический анализ», – говорит он. Белкина и его группу больше интересует применение психоаналитических идей в исследовании исторических событий и в философии.

Кроме того, федерация Белкина не случайно названа Национальной психоаналитической федерацией. Название отражает их убежденность в том, что русские должны развить исключительно русский вид психоанализа.

«Мы не можем копировать Запад»,– цитирует New York Times слова Белкина, сказанные им в декабре 1996 года. «Мы другие. Для понимания себя нам необходимо разви-ватьчисто русский психоанализ».

Эта точка зрения не совсем совпадает с точкой зрения Ромашкевича. «На мой взгляд, они придерживаются неверной идеи относительно национального русского психоанализа,– говорит он.– Я считаю, что культура может быть национальной, наука же – нет».

Но для того чтобы психоанализ в России развился в нечто близкое западному психоанализу, как этого хочет Ромашкевич, недостаточно только случайных семинаров с иностранными аналитиками. Для того чтобы быть сертифицированным IP А, каждый кандидат должен пройти свой собственный анализ у сертифицированного тренинг-аналитика, специально подготовленного для работы с кандидатами. Он должен также пройти период супервидения, во время которого кандидат обсуждает с супервизором движение своих собственных пациентов через каждые четыре сессии.

Для удовлетворения этих строгих требований члены Психоаналитической федерации прибегают к некоторым нетрадиционным средствам, центральное место среди которых занимает челночный анализ.

Около 10 членов Федерации несколько раз в год отправляются на Запад – в Германию, Литву, Чехию или Францию – на сжатые психоаналитические сессии. Когда они не находятся за границей, они продолжают свою практику в России.

«В идеальном мире нам не пришлось бы изобретать этот метод,– говорит Ромашкевич.– Было несколько человек, которые отправились на несколько лет обучаться в другие страны, но, к сожалению, ни один из них до сих пор назад не вернулся. Мы ждем их, но не знаем, вернутся ли они». Челночный анализ позволяет гарантировать, что подготовка психоаналитиков в России будет налажена, что даст возможность продолжить традиции.

Конечно, этот метод имеет свои недостатки. Прежде всего, чтобы анализ имел смысл, он должен проходить непрерывно в течение нескольких лет по крайней мере четыре – предпочтительно пять – дней в неделю. Прохождение анализа в восемь дней, 16-часовыми рывками, раз в месяц, как это делает Ромашкевич, изменяет характер процесса. (До конца 1997 года МПА обеспечивало финансовую поддержку челночного анализа). Челночный анализ также прерывает практику самого кандидата с потенциальными негативными последствиями для его пациентов. Более того, хотя несколько членов Федерации и нашли русскоговорящих аналитиков за рубежом, многие вынуждены проходить анализ на иностранном языке.

Тот факт, что Ромашкевич и другие берутся за такой неудобный (и дорогостоящий) метод, свидетельствует о внутренне присущем психоанализу консерватизме. В эпоху, когда отдаленными уголками мира являются удаленные друг от друга компьютерные терминалы и распространение знаний так же часто происходит в Интернете, как и в учебной аудитории, психоанализ кажется похожим на что-то устаревшее, ибо технология позволяет значительно ускорить процесс. Хотя российские кандидаты в аналитики могут использовать – и используют – аппараты для передачи факсов при супервизии, они знают, что для того, чтобы анализ проходил «правильно», необходимо, чтобы врач и его пациент находились в одной комнате – хотя и не лицом к лицу.

Российские кандидаты, работающие в направлении сертификации МПА, рассматривают себя как продолжателей лучших, не подвергшихся колебаниям со времен Фрейда, традиций. Это дает возможность понять, почему они согласны терпеть неудобства и высокую стоимость челночного анализа: они не хотят слишком сильно уклоняться от фрейдовской ортодоксии.

Хотя восточно-европейские страны бывшего советского блока уже могут похвастаться сертифицированными IPA аналитиками, не удивительно, что только теперь психоанализ начал устанавливаться в России. Польские, чешские и другие восточно-европейские кандидаты в аналитики могут посещать для прохождения анализа близлежащие страны Западной Европы с относительно большей легкостью. Психоанализ, который не может распространяться быстрее собственно психоаналитического процесса – который занимает в среднем пять лет – проникает медленно и только теперь, наконец, достиг России.

Утверждение Белкина о том, что психоанализ должен практиковаться особым, соответствующим ситуации в Рос-сии образом, допускает большую гибкость. Но даже такой взгляд подразумевает в своей основе традицию. Белкин и его союзники часто ссылаются на работы русских аналитиков до 1930 года и упорно повторяют, что русский язык был первым языком, на который переведены работы Фрейда. И даже название группы – «Российское психоаналитическое общество»– было сознательно подобрано в честь организации, носившей то же название, которая существовала в начале века. Таким образом, их подход является не столько распространением западной традиции, сколько возрождением русской, которая была репрессирована советской властью.

Если говорить точно, то фрейдовская традиция не умерла полностью при советском режиме. После всего, что было, Аграчев оказался в состоянии начать новую карьеру аж в 1970-х годах. Однако, поскольку эта работа не находила поддержки, никто точно не знал, сколько существовало подготовленных аналитиков. Естественно, никакие психоаналитические работы не публиковались и никакие официальные общества не создавались. Аграчев выразил мнение, что в 1977, когда он познакомился с Борисом Кравцовым, тот был единственным человеком в Москве, практиковавшим некоторую форму психоанализа.

История повторяется и в случае Кравцова. Впервые он начал задумываться о психологии, когда ему было11 или 12 лет. Подростком он экспериментировал с гипнозом на своих друзьях. Они стали искать у него помощи в разрешении эмоциональных проблем.

По состоянию здоровья Кравцов не был принят в медицинский институт, потому он пошел изучать биологию в Московский государственный университет.

Кравцову повезло (и всем его будущим пациентам и ученикам тоже), что университетская библиотека имела полное оригинальное собрание работ Фрейда на немецком языке. Кравцов прочел их все. Учебные занятия он посещал вечером, а днем работал ассистентом-лаборантом в институте психиатрии, где имел доступ к пациентам, ставшим потом его первыми пациентами, проходящими психотерапию.

Помимо «дневной работы >>, Кравцов организовал полноценную практику в качестве подпольного терапевта. Его привлекало множество школ, кроме фрейдовской, он развивал и свои собственные теории, относящиеся, в частности, к работе с шизофренией. „Каждый день у меня был пациент, иногда двое или трое“, – вспоминал он.

Кравцов в те дни подвергался риску. Недовольство вызывали не только идеи психоанализа, запрещена была любая частная практика. Его подполье стали называть «антисоветской деятельностью», это в конце концов достигло руководства лаборатории, в которой он работал. Его друг, журналист газеты «Комсомольская правда», в те дни отражавшей доминирующую точку зрения власти, спас его, написав о нем статью. Добрая слава избавила его от наказания за не совсем легальную деятельность.

Постсоветская Россия – это совершенно другой мир. В то время как до Кравцова страх вызывала потеря свобод ды, сегодняшние приверженцы Фрейда в России боятся излишней свободы. В крупных городах России выбор «специалистов», занимающихся эмоциональным и душевным здоровьем, практически не ограничен; люди жадно ищут помощи среди этих терапевтов, ясновидящих и гуру. В этой головокружительной свободе психоанализ стал очень популярным понятием – даже среди людей, которые точно не знают, что это такое.

Однажды Аграчев поместил в газете объявление о предлагаемых им услугах в качестве терапевта. «Фактически они спрашивали меня, могу ли я предсказать будущее!»– жаловался он.

В серьезных психоаналитических организациях в России большую озабоченность вызывает использование подобного невежества. Они предупреждают против использования термина «психоанализ» всуе или среди людей, не имеющих соответствующей подготовки, практикующих то, что Фрейд обозначил термином «дикий психоанализ», то есть делающих заключения, не имея достаточных оснований для этого.

И крыло Ромашкевича—Аграчева, и группа Белкина согласны в том, что должны предприниматься шаги, гарантирующие, что российские психоаналитики будут становиться квалифицированными и что этих профессионалов можно будет отличить от предприимчивых лже-мастеров, претендующих на это звание. Эти две группы расходятся во взгляде на то, какую форму должно иметь это регулирование.

Федерация Ромашкевича и Аграчева полагает, что членство в МПА будет большим шагом на пути решения этой проблемы. Они отмечают, что во всем мире, где практикуется психоанализ, психоаналитики организуют себя посредством этой ассоциации.

«Членство в IPA нам необходимо по нескольким причинам, в том числе, чтобы иметь за собой организацию, всеми силами борющуюся за профессионализм,– говорил Аграчев.– На смену полному запрету пришла полная свобода. Любой может объявить себя психоаналитиком, при этом еще не существует никаких правил. Членство в такой солидной организации, какой является IPA, я думаю, поможет нам соответствовать этим стандартам и таким образом распространять эти стандарты».

Члены группы Белкина придерживаются иной политической линии в данном вопросе. Они утверждают, что Ромашкевич и его коллеги слишком уж ориентированы на МПА при том, что существуют и другие точки зрения.

«В отличие от них, мы фокусируем свое внимание на других группах, помимо МПА,– говорит Александр Литвинов, коллега Белкина по Российскому Психоаналитическому Обществу.– Мне кажется, что они в МПА видят образ Бога».

Литвинов также сомневается в полезности сертификации IPA в контексте России, придерживаясь мнения о нереалистичности этой цели. Вместо того чтобы тратить время на челночный анализ и обучение за границей, его группа просто работает с пациентами, используя те знания и средства, что существуют у них в настоящее время. «Мы подстраиваемся к тому, что имеет место в настоящий момент,– говорит он.– Сегодня есть люди [в России], которые нуждаются в помощи, и мы имеем сейчас что предложить им». Тем не менее, он аккуратно замечает, что его группа практикует не полностью сформировавшийся психоанализ, а просто психоаналитически ориентированную терапию.

Организационный вопрос также волнует группу Литвинова. Но вместо того чтобы рассчитывать на соответствие международным стандартам, они рассматривают российское правительство в качестве некоторой формы регуляции.

Инициатором установления взаимоотношений группы с правительством был Михаил Решетников – глава Восточно-Европейского института психоанализа, член федерации Белкина в Санкт-Петербурге. Результатом его попыток воздействия на членов руководства было подписание президентом Борисом Ельциным в июле 1996 года Декрета о психоанализе.

В Декрете утверждалось, что правительство будет «поддерживать возрождение и развитие философского, клинического и прикладного психоанализа», а также несколько раз упоминалось имя Восточно-Европейского института. Ему же было поручено разработать правительственную программу развития психоанализа.

Заместитель министра по образованию Александр Ас-молов говорит, что правительство не забыло своего обещания заботиться о психоанализе. «В данный момент мы готовим программу для психологии и медицины, в которой психоанализу отводится заметное место»,– сказал он.

Что касается психоанализа, то прежде всего Асмолов выразил озабоченность распространением «дикого психоанализа». «Это серьезная опасность»,– сказал он.

Его позиция заключается в том, что подготовка психоаналитиков должна вестись в системе российских университетов в рамках специализации факультета психологии. «Что еще может служить основой, как не университеты?»– говорит он. Он также выражает сомнение относительно задачи сертификации IPA и работы, ведущейся на этом фронте. «Здесь много шума, но мало дела»,– говорит он.

Однако сторонники сертификации IPA скорее скептически смотрят на попытки правительства вмешиваться в их профессиональную деятельность. «Если Сталин запретил психоанализ, Декрет [Ельцина] не просто разрешает его, но делает обязательным»,– говорит Ромашкевич, предупреждая о том, что правительственная поддержка может вносить свой вклад в идеализацию анализа, делая из него «всесильное средство» разрешения психологических проблем, и преподавание в университетах может создать «огромную армию плохо подготовленных аналитиков», что в дальнейшем приведет к разочарованию в психоанализе вообще.

Дебаты вокруг того, как следует готовить квалифицированных психоаналитиков, эхом отражают многие другие споры в сегодняшней России, в которых ориентированные на Запад политики, художники и интеллигенция выступают против тех, кто считает, что Россия должна развиваться уникальным для нее образом. Наиболее ярким примером этому являются споры, которые бушевали несколько лет тому назад вокруг религии. Боясь влияния опасных культов и ослабления родного для России православия в результате конкуренции с иностранными сектами, многие люди могли приветствовать рост регулирования со стороны правительства религиозных организаций. По другую сторону находятся те, кто полагает, что любое регулирование религии со стороны правительства является наруше-• нием свободы совести, провозглашаемая ими концепция применима везде, несмотря на то, что корни ее находятся в западной культуре.

Вопрос о том, где искать культурные, духовные и нравственные основания России, не нов. Вопрос страстно обсуждался со времен Петра Великого, ставшего инициатором западнических реформ. Российские мыслители разделились на два лагеря – западников, считавших правильным, что Петр уговорил Россию выйти из леса к цивилизации, и славянофилов, которые обвиняли Запад в свойственных городам бедствиях и распаде нравственности.

Вопрос этот не такой отвлеченный и скучный – особенно в том, что касается психоанализа. Никто не будет спорить с тем, что Россия является частью современной постиндустриальной культуры, полной отчуждения и неврозов. В то же время ясно, что тоталитарное прошлое России и частичная культурная изоляция должны были неизбежно повлиять на тип переживаемых россиянами неврозов. Относительная важность каждой из этих тенденций – как в психоанализе, так и везде – остается открытым вопросом.

Простой факт, что эти дебаты имеют место, указывает на то, как далеко ушел российский психоанализ с тех пор, когда работа с пациентами велась в тайных кабинетах.

Объясняя позицию своей группы относительно способов, которыми идеи Фрейда должны быть положены в основу практики в России, Литвинов неожиданно прерывает себя. «Великолепно, что вышло так много книг, – говорит он с улыбкой, – Нет времени, чтобы прочесть их все».