«Кремлевка» при Брежневе во главе с Е. И. Чазовым
«Кремлевка» при Брежневе во главе с Е. И. Чазовым
Л. И. Брежнев:. Ну что за человек Евгений!
Столько он сделал для меня, один из самых
близких, а ни разу ничего для себя не попросил.
Со слов Ю. В. Андропова (цит. по кн.: [Чазов, Здоровье и власть… С. 165])
В траурной процессии на похоронах К. У. Черненко
рядом со мной шел генерал-полковник, которого
я плохо знал. Обращаясь ко мне, он сказал то
ли с удивлением, то ли с сожалением: «А знаете,
Евгений Иванович, везучий вы человек — четырех
генеральных секретарей похоронили и еще живы».
Но у меня за двадцать лет работы в 4-м управлении
настолько притупились нервы, что я даже не
вздрогнул от такой «шуточки».
Е. И. Чазов
Краткий пересказ отдельных исторических моментов по книгам академиков Е. И. Чазова, А. И. Воробьева и др.
В начале 1967 г. главным врачом «Кремлевки» (4-го главного управления Минздрава СССР) стал молодой профессор кардиолог Евгений Иванович Чазов. На эту должность его утвердил лично Л. И. Брежнев и в дальнейшем Чазов подчинялся напрямую только Генеральному секретарю ЦК КПСС. Чазову удалось отлично сработаться с Брежневым. Его ценили и другие члены Политбюро, почти каждому из которых Чазов дает емкую характеристику в своей интереснейшей книге «Здоровье и власть. Заметки кремлевского врача». Попытаемся кратко перечислить наиболее интересные моменты многолетнего пребывания Е. И. Чазова (ниже Е. И.) у вершин власти.
И. В. Сталин (1879–1953)
Е. И. рассказывает, что его жена, совсем молодой девушкой, работала в медицинском управлении Кремля. «Однажды ее попросили проводить И. В. Сталина к руководителю одной из зарубежных коммунистических партий, находившемуся на обследовании в больнице. Поднимаясь в лифте, она увидела, что рукав шинели, в которой был Сталин, заштопан. Надо было знать, что тогда Сталин значил для любого советского человека <…>. „Значит, Сталин не думает о себе, он думает о нас, о народе“, — решила тогда молодая наивная девушка».
Чазов, Здоровье и власть… С. 6
К. Е. Ворошилов (1881–1969)[53]
Старые врачи «Кремлевки» рассказывали такую легенду (или не легенду). Когда НКВД арестовывало жен некоторых высших руководителей партии и государства и когда Молотов и Калинин безропотно отдали своих жен, Ворошилов с пистолетом в руках встал на пути энкавэдэшников и не позволил забрать на Лубянку свою жену. «Даже если это только легенда, но все равно Ворошилов вырастал в наших глазах».
Он умер от сердечной недостаточности после очередного воспаления легких. Когда его в последний раз увозили в тяжелом состоянии с дачи в ЦКБ, в Кунцево, Е. И. предложил транспортировать больного на машине «скорой помощи», на носилках. Ворошилов категорически отказался, заявив, что маршалов на «дурацких» носилках еще не таскали. Вызвал из Верховного Совета «Чайку», сел на откидное кресло, на котором обычно ездил «для сохранения осанки», и только так поехал в больницу.
Чазов, Здоровье и власть… С. 28
Н. С. Хрущев (1894–1971)[54]
После насильственной отставки в октябре 1964 г. Хрущев не общался, не перезванивался ни с кем из своих бывших товарищей по Политбюро. Он в основном игнорировал ведущих врачей 4-го Управления. Как пишет Е. И. Чазов, из них он имел дело только с профессором П. Лукомским, которого давно знал, «еще он признавал только лечащего врача В. Г. Беззубика и лишь ему доверял. Это был опытный, знающий, честный врач, и я был совершенно спокоен и уверен в правильности тактики лечения Н. С. Хрущева». Хрущев категорически возражал против участия Чазова в его лечении, заявляя, что не хочет, чтобы «вся эта свора (Политбюро) знала о его состоянии и обсуждала, долго он еще протянет или нет <…>.
Встретился же я <Е. И.> с Н. С. Хрущевым в необычной обстановке. Он находился в больнице на улице Грановского в связи с инфарктом миокарда. Как-то, <…> заглянув в комнату медперсонала, я увидел странную картину: дежурные сестры и санитарки сидели вокруг старичка-больного, закутанного в больничный халат, который им что-то громко доказывал и с пристрастием расспрашивал: „Ну что, вам при Брежневе лучше живется?“»
Чазов, Здоровье и власть… С. 34
* * *
«Брежнев как-то сказал: „Знаешь, Евгений, это твои проблемы, но ты должен делать все, что необходимо, чтобы не сказали, что мы его лишили хорошей медицинской помощи“. Узнав о тяжелом состоянии Хрущева, он позвонил мне и попросил держать его в курсе событий. В памяти осталось 11 сентября 1971 года. <…> Это был выходной день. Я позвонил Брежневу на дачу, сообщил о смерти Хрущева и спросил, будет ли официальная информация и как будут организованы похороны? Он ответил: „Подожди, никому, кроме родственников, ничего не сообщай“. Я жду час, второй, наконец, раздается звонок. „Можешь сообщить о смерти Хрущева в обычном порядке. Ну, а там делай все, что делаете вы в таких случаях“. Я понял, что в течение этих двух часов шло обсуждение, как объявить стране о смерти Н. С. Хрущева и где его хоронить». <…>
Л. И. Брежнев (1906–1982)[55]
В первый период работы Е. И. Чазова в Кремле он вспоминает Брежнева как общительного, доброжелательного и активного, статного красавца. Леонид Ильич любил собирать у себя в доме компании близких ему лиц. Как-то в декабре раздался звонок правительственной связи. Брежнев сказал Чазову: «Ты что завтра вечером делаешь? Я хотел бы тебя пригласить на дачу. Соберутся друзья, отметим мое рождение». Так Е. И. побывал на скромной старой деревянной даче Генерального секретаря в Заречье, на окраине Москвы, где в небольшой гостиной и столовой было шумно и весело. «Отчетливо помню Андропова, Устинова, Цинева, помощника Брежнева — Г. Э. Цуканова, начальника 9-го управления КГБ С. Н. Антонова, министра гражданской авиации Б. П. Бугаева. Царила непринужденная обстановка. Брежнев любил юмор и сам мог быть интересным рассказчиком».
Приглашение Е. И. на этот День рождения было сигналом всем окружающим: начальник 4-го управления Минздрава теперь входит в ближний круг Генерального секретаря и подчиняется ему напрямую.
Е. И.: «Брежнев был скромный, общительный, простой в жизни и обращении человек, прекрасный собеседник, лишенный комплекса „величия власти“. Помню, как однажды он позвонил и попросил проводить его к брату, который находился на лечении в больнице в Кунцеве. Я вышел на улицу и стал ждать его и эскорт сопровождающих машин. Каково же было мое удивление, когда ко мне как-то незаметно подъехал „ЗИЛ“, в котором находился Брежнев и только один сопровождающий. Брежнев, открыв дверь, пригласил меня в машину». <…>
«С годами <…> вокруг появлялось все больше и больше подхалимов. Мне кажется, что в первые годы Брежнев в них разбирался, но по мере того, как у него развивался атеросклероз мозговых сосудов и он терял способность к самокритике, расточаемый ими фимиам попадал на благодатную почву <…>. Члены Политбюро, за исключением Косыгина и <…> Подгорного, не отставали от других, выражая свое преклонение перед „гением“ Брежнева и предлагая наперебой новые почести для старого склерозировавшегося человека, потерявшего в значительной степени чувство критики, вызывавшего чувство жалости».
Е. И. вспоминает, как в феврале 1978 года Брежнев говорил: «Знаешь, товарищи решили наградить меня орденом: „Победа“. Я им сказал, что этот орден дается только за победу на фронте. А Дмитрий Федорович (Устинов), да и другие, убедили меня, что победа в борьбе за мир равноценна победе на фронте». С подачи К. У. Черненко, в том же 1978 году была предложена генсеку третья Звезда Героя Советского Союза. <…>
Чазов, Здоровье и власть… С. 87
А. Н. Косыгин (1904–1980)[56]
Жена Косыгина медленно погибала от рака с метастазами, которые были у нее обнаружены еще задолго до прихода Е. И. в 4-е управление. Она пропускала ежегодную диспансеризацию, и потому рак был выявлен в поздней неоперабельной стадии. Врачи делали все, что в их силах, чтобы облегчить последние дни Клавдии Андреевны. Она держалась очень стойко.
Е. И.: «Никогда не забуду прощание Алексея Николаевича с женой. Она специально пригласила его для последнего разговора, причем попросила и меня присутствовать при этом. Трудно было поверить, с какой нежностью и заботой о будущем своего мужа и семьи говорила резкая в выражениях и взглядах не только в обычной жизни, но даже и при самом Сталине К. А. Косыгина. Одним из последних слов, как я помню, были слова, обращенные уже к Председателю Совета Министров: „Ты знаешь теперь, как им тяжело (имелись в виду врачи), и ты должен им помочь“. Умерла она в день Первомая. А. Н. Косыгин срочно покинул трибуну Мавзолея, но так и не успел застать жену в живых. Когда встал вопрос, на что израсходовать деньги от Ленинского субботника, именно А. Н. Косыгин, видимо, помня наказ жены, настоял на строительстве на эти деньги крупнейшего в мире онкологического центра <Российский онкологический научный центр им. Н. Н. Блохина>».
Чазов, Здоровье и власть… С. 27
* * *
«Во многом благодаря Косыгину удалось построить и другие уникальные больницы и санатории, среди них, например, Кардиологический центр в Москве, один из лучших в мире».
Брежнев выбирает Андропова
В последних числах октября 1982 года Чазову позвонил Брежнев:
«Мне сказали, что Андропов тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал».
Чазов ответил, что не раз ставил в известность и Брежнева, и Политбюро о болезни Андропова. Она действительно тяжелая, но вот уже 15 лет ее удается стабилизировать применяемыми методами лечения, и его работоспособности за этот период могли бы позавидовать многие здоровые члены Политбюро.
«Я все это знаю, — продолжал Брежнев. — Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли. Согласен, что и работает он очень много и полезно. <…> Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать».
7 ноября 1982 г., как всегда, Брежнев был на трибуне Мавзолея, приветствовал военный парад и демонстрацию. Чувствовал себя вполне удовлетворительно и даже сказал лечащему врачу, чтобы тот не волновался и хорошо отдыхал в праздничные дни.
Е. И.: «10 ноября, после трех праздничных дней, я, как всегда, в 8 утра приехал на работу. Не успел я войти в кабинет, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся голос Володи Собаченкова из охраны Брежнева, дежурившего в этот день. „Евгений Иванович, Леониду Ильичу нужна срочно реанимация!“
Я вскочил в ожидавшую меня машину и под вой сирены, проскочив Кутузовский проспект и Минское шоссе, через 12 минут (раньше, чем приехала „скорая помощь“) был на даче Брежнева в Заречье. В спальне я застал Собаченкова, проводившего, как мы его учили, массаж сердца. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что Брежнев скончался уже несколько часов назад. Из рассказа Собаченкова я узнал, что жена Брежнева, которая страдала сахарным диабетом, встала в 8 часов утра, так как в это время медицинская сестра вводила ей инсулин. Брежнев лежал на боку, и, считая, что он спит, она вышла из спальни. Как только она вышла, к Брежневу пришел В. Собаченков, чтобы его разбудить и помочь одеться. Он-то и застал мертвого Брежнева».
10 ноября 1982 г. миру было сообщено о смерти Л. И. Брежнева. 12-го ноября состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором Генеральным секретарем был избран Ю. В. Андропов.
Один год Ю. В. Андропова (1914–1984)[57]
Е. И.: «Поздно вечером 12-го, после пленума, мы приехали к Андропову на дачу вместе с его лечащим врачом В. Е. Архиповым. Надо отдать должное личной скромности Андропова. Все годы, что я его знал, до избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС, он прожил в старой небольшой деревянной даче в живописном месте на берегу реки Москвы. Спальня <…> была не больше 14–16 метров. Он сел на кровать, а мы устроились рядом на стульях. Андропов выглядел очень усталым, но был оживлен, общителен и не скрывал радости по поводу достижения своей цели. Перед ним открывались широкие возможности воплощения тех планов совершенствования страны и общества, которые он вынашивал долгие годы. Он рассказывал нам о некоторых из них. <…> Он говорил о необходимости привлечь к руководству страной новых, молодых, прогрессивных людей, говорил о необходимости реформ в экономике, о наведении дисциплины. „Дел очень много. <…> Но вы должны сделать невозможное — поддержать мою работоспособность. Сколько раз вы от меня слышали эту фразу касательно предыдущего Генерального секретаря, теперь и новый такой же. Незавидная у вас участь“».
Чазов, Здоровье и власть… С. 172
* * *
Е. И.: «Судьба распорядилась таким образом, что во главе великой страны встал умный, честный и деловитый руководитель. <…> Некоторые политики, экономисты почему-то выбросили из истории этот период начала выхода из кризиса. Они забыли, что в 1983 году объем промышленного производства вырос на 4 %, против 2,9 % в предыдущем. Они стремятся замолчать тот факт, что производительность труда выросла на 3,5 %, а национальный доход — на 3,1 %. Неплохо, если бы сейчас наша страна имела такие показатели. <…> Умница Юрий Владимирович понимал, что гонка ядерных вооружений ведет в тупик и, в конце концов, разоряет страну, но переступить сложившийся стереотип представлений, да еще имея своим другом Д. Ф. Устинова, он не мог. Андропов вспомнил эпизод из кинофильма С. Эйзенштейна „Иван Грозный“: „Помните, когда венчали молодого Ивана на царство, боярское окружение говорило, что ни Европа, ни Рим его не признают. Слыша эти разговоры, представитель иезуитов, стоявший в стороне, вслух рассуждает: „Сильный будет — все признают““».
Чазов, Здоровье и власть… С. 179
* * *
Попутно любопытную информацию дает Е. И. Чазов об отношении Андропова к «народным целителям» и «экстрасенсам».
«Он верил, в отличие от некоторых советских руководителей, врачам, медицине, которая сохраняла ему жизнь на протяжении более 15 лет. Весьма резко отреагировал на попытки некоторых своих помощников, перешедших к нему по наследству от Брежнева, привлечь к его лечению различных знахарей и экстрасенсов. В ходе моей врачебной жизни, особенно когда я возглавлял Министерство здравоохранения СССР, мне не раз приходилось сталкиваться с проблемой различного рода „целителей“ — от экстрасенсов типа Джуны Давиташвили до создателей „наиболее эффективных средств борьбы с раком“ типа А. Гечиладзе, пытавшегося бороться с этим тяжелейшим заболеванием вытяжкой из печени акулы — „катрексом“. Всегда вокруг этих безграмотных людей многие советские газеты и журналы создавали определенный ореол таинственности, непризнанной гениальности и мученичества в связи с давлением на них официальной медицины. Никто из руководителей партии и государства — ни Брежнев, ни Андропов, ни Черненко, ни Косыгин не прибегали к их помощи и не ставили перед нами вопроса о привлечении их к лечению. <…> Кстати, по просьбе Андропова КГБ собрал большой материал о возможностях функционировавших в тот период экстрасенсов, который еще больше укрепил того во мнении, что они ничем ему помочь не могут».
Чазов, Здоровье и власть… С. 184
* * *
Но вот произошло неизбежное. Чазов сообщает:
«В начале 1983 года произошло то, чего мы давно боялись. У Андропова полностью прекратились функции почек. В организме катастрофически стало нарастать содержание токсичных веществ. Особенно угрожающим для жизни было увеличение содержания калия. С тяжелым чувством, понимая всю безысходность, ведущие наши специалисты — академик медицины Н. А. Лопаткин, профессор Г. П. Кулаков и другие — вместе с нами приняли решение начать использование искусственной почки».
Чазов, Здоровье и власть… С. 182
* * *
Е. И. Чазов поясняет, что причиной этого стала последняя поездка Андропова в Крым в сентябре 1983 года.
«Организм, почти полностью лишенный защитных сил, был легко уязвим и в отношении пневмонии, и в отношений гнойной инфекции, да и других заболеваний. Почувствовав себя хорошо, <…> Андропов решил съездить погулять в лес. <…> Надо знать коварный климат Крыма в сентябре: на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса — пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной скамейке в тени деревьев. Как он сам нам сказал позднее — он почувствовал озноб, почувствовал, как промерз, и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. На второй день у него развилась флегмона. Когда рано утром вместе с нашим известным хирургом В. Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала срочного оперативного вмешательства. Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков пораженных мышц. Если не ошибаюсь, это было 30 сентября 1983 года. Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала. <…> Мы привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины».
Чазов, Здоровье и власть… С. 189
А. И. Воробьев о приглашении его на консилиум к Ю. В. Андропову
«Сидит синклит, лежит Андропов. Чазов и я. Я ему — поперек! Он орет. Орет, но хорошо знает границу. И Воробьев знает границу. Воробьев говорит: „Тут вот так бы надо делать…“ Чазов не говорит: „Андрей, хорошо, спасибо!“ Он говорит: „Что ты ерунду городишь? Что, без тебя мы бы этого не понимали?“ И вроде бы на следующий консилиум он меня не должен вызывать. Но он говорит: „Нет, извини, утречком завтра ты снова здесь“. Вот это — нормальная работа. Я ему через месяц-другой говорю:
— Слушай, ты половину того, что я говорю, не слушаешь. Я больше не могу туда ходить.
— Я тебе покажу: „не могу ходить“.
— Ну, ты же не слушаешь!
— Нет, я слушаю.
Он слушает. Конечно, он не может выполнять все мои предначертания, я ведь тоже не во всем прав, но я в свою сторону тяну, а он — в свою. Находим середину. Я говорю о том, что мы ругаемся, мы ссоримся, но без перехода на личности.
— Твои плазмаферезы уже надоели, мы достали специальный аппарат, который сорбирует все.
— Ну, что ты мне городишь, что сорбирует? Идет тяжелый ДВС,[58] все активирует.
— Ты ничего не понимаешь.
Ну, одну сорбцию они сделали. Он увидел, что все загнулось, сразу тромбоэластограмма из такой вот стала вот этакой <показывает>. Молча отменяет. Я понимаю, что мы спорим, мы — люди, но мы работаем, направляясь в одну и ту же сторону. У нас одна задача, мы выслушиваем друг друга. А чтоб я сказал: „Да мне твое мнение до фени!“ Завтра меня бы не позвали, и все. Больному от этого лучше бы не стало, кому на пользу? Ведь решается-то все-таки судьба больного».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 134
Еще один рассказ А. И. Воробьева о том же
А. И.: «Вот тут курсанты, я расскажу ситуацию из жизни. Болеет генеральный секретарь партии. Я приехал к больному, вернее, позвали примерно через полтора месяца после начала болезни. А на новенького хорошо видно. Они-то были в плену своей каждодневности, а я — со стороны. Слушаю <как докладывают>: температура 39, лихорадка, из раны высевается синегнойная палочка, в крови ничего не высевается, палочкоядерный сдвиг 20–30. Коагулограмма гиперкоагуляционная. Я говорю: „Это синегнойный сепсис“. Ну, вы представляете себе, что произошло с начальником 4-го управления <Е. И. Чазовым>?
— Что ты молотишь, какой сепсис? Мы тут все смотрим, а ты чего?
Я говорю:
— Ну, вы, конечно, умные, но это — сепсис. И не надо спорить: 20–30 палочек, гипертермия 39 с лишним, резко выраженная гиперкоагуляция.
— Мы что, без тебя не видели гиперкоагуляцию? Андрей Иванович, ну, что ты нам крутишь мозги? Что мы, парапроктит не знаем? Вот спроси их: хоть один парапроктит дал сепсис?
Ну, уровень разговора не для меня. Поэтому бил слева, справа, но только наотмашь. На консилиуме я Чазову говорил „Вы“, а так, конечно, что он мне? Женька и Женька. Я тогда, правда, еще и членкором не был. Вот такое препирательство. Чем кончилось? Он поорал, поорал и сказал: „Андрей, ты запиши там!“ И пошел. Значит, он согласился. А как же его реакция? А что особенного, реакция? Он что, дурак, что ли? Реакция! Если мне говорят поперек, у меня тоже реакция. Но потом-то он дотюнькал, что Воробьев был, ну, вроде, прав. Ну и хрен с ним! Вот на такие консилиумы Валерий Григорьевич <Савченко> ходил, он знает, как там орут, спорят.
Кончилось чем? Все разошлись, я продиктовал свое заключение, а потом подходит ко мне Плеханов, начальник 9-го управления охраны Кремля, членов Политбюро: „Андрей Иванович, ну, Вы сильны! 21 раз, я подсчитал, Вы возразили Чазову!“ Я говорю: „А чего ты считал? Кому это нужно? Мы что, от этого стали хуже? Лучше? Поссорились? Нет, мы обсуждаем дело. И в этом обсуждении дела я должен растоптать собственную личность, я слушаю аргументы. Горячиться — горячись, но слушай аргументы. На консилиумах в Кремлевке можно орать, пожалуйста, но также можно и плевать на это дело. Я Чазову когда это рассказывал, он хохотал, потому что у нас рабочие отношения исключают личные обиды. Если бы я обращал внимание на орущего, то меня бы там никогда не было. Там может быть только предельно откровенный разговор. Ты орешь, я тебя сейчас заткну. А чины твои, плевал я на них, тут сейчас их не может быть. Такой порядок, потому что если люди берут на себя ответственность за пациентов, тогда они именно так работают. Поэтому, за всю мою долгую жизнь — ни одного прокола“».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 133
Продолжение по Е. И. Чазову
Е. И. пишет, что состояние Андропова постепенно ухудшалось — он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Однажды Андропов спросил Чазова, смотря прямо в глаза: «Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить пост Генерального секретаря. <…> Да, впрочем, вы ведь ко мне хорошо относитесь и правды не скажете». Его преследовала мысль — уйти с поста лидера страны и партии. Я сужу и по тому разговору его с Рыжковым (в то время секретарем ЦК КПСС), случайным свидетелем которого я оказался. Почему он позвонил самому молодому секретарю ЦК, для меня и сегодня загадка. В разговоре он вдруг спросил Рыжкова: «Николай Иванович, если я уйду на пенсию, какое материальное обеспечение вы мне сохраните?» <…>. В конце января 1984 года из-за нарастающей интоксикации у Андропова стали появляться периоды выпадения сознания. Стало ясно, что смерть может наступить в любой момент. Ю. В. Андропов скончался 9 февраля 1984 года.
Чазов, Здоровье и власть… С. 190
Черненко накануне высшей власти
Черненко длительное время страдал хроническим заболеванием легких и эмфиземой, и каждый год в августе отдыхал в Крыму. Так было и в 1983 г. Он уже собирался возвращаться в Москву, но тут находившийся также в Крыму министр внутренних дел Федорчук, с которым у Черненко сложились доверительные отношения, прислал ему в подарок копченую рыбу, пойманную и приготовленную им самим. Чазов напоминает: «У нас было правило — проводить строгую проверку всех продуктов, которые получало руководство страны. Для этого как в Москве, так и в Крыму были организованы специальные лаборатории. Здесь же то ли охрана просмотрела, то ли понадеялись на качественность продуктов, которые прислал министр внутренних дел, — такой проверки проведено не было. К несчастью, рыба оказалась недоброкачественной — у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности».
Е. И.: «Андропов, которого я проинформировал о состоянии Черненко <в августе 1983>, сочувственно, но совершенно спокойно отнесся к сложившейся ситуации. В это время он собирался поехать в Крым на отдых, и, когда я в заключение нашего разговора спросил, не изменил ли он свои планы в связи с болезнью Черненко, он ответил: „Я ничем ему помочь не могу. А в ЦК останется Горбачев, который в курсе всех дел и спокойно справится с работой“».
«У Черненко инфекция и интоксикация наложились на изменения в организме, связанные с хроническим процессом в легких. Он оставался тяжелобольным человеком и мог работать, только используя лекарственные средства и проводя ингаляцию кислородом. Хронический процесс в легких остановить было уже невозможно. <…> Нам удалось его спасти, но восстановить его здоровье и работоспособность до исходного уровня было невозможно. Из больницы выписался инвалид, что было подтверждено расширенным консилиумом ведущих специалистов нашей страны. В Политбюро было представлено наше официальное заключение о тяжести состояния Черненко. <…> И наивно звучат раздающиеся иногда оправдания по поводу избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС больного Черненко, что будто бы никто не знал о его болезни. Знали. Только в тот момент все определяли групповые и личные политические интересы и никого не интересовало мнение врачей».
Чазов, Здоровье и власть… С. 185–196
Декабрь 1984, умирает Устинов.
Две близкие версии
П. А. Воробьев рассказывает со слов отца:
«Была операция у маршала Устинова. У него была расслаивающая аневризма брюшного отдела аорты, нагноение в этом „мешке“. Во время операции, которую выполнял А. В. Покровский, — а риск был очень высок — весь консилиум стоял рядом. Вдруг! — этот драматический момент отец <А. И.> именно так и описывал всегда — потекло все. Чазов изменился в лице: „Андрей, спасай!“. Как потом сказал Покровский, в 100 случаях из 100 такая ситуация кончается смертью на столе. Здесь же во все канюлированные сосуды начали вливать свежезамороженную плазму. Кровотечение остановилось. Потом долго и трудно лечили сепсис. <…> И сейчас реализуют то, что тогда обсуждали. Сепсис, как и ДВС-синдром, это определенная медицинская идеология».[59]
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 132
* * *
А вот, что рассказал 17 февраля 2006 г. курсантам на стажировке сам академик А. И. Воробьев:
«Характерная картина при операции на брюшной аорте. Аневризма брюшной аорты у крупного деятеля <Д. Ф. Устинова, ср. с текстом выше>. А у него был синегнойный сепсис. Ну, мы как-то этот синегнойный сепсис скомпенсировали антибиотиками, температура села. А у нас на глазах ползет аневризма. Анатолий Владимирович Покровский идет на операцию — протезирование брюшной аорты. Он открывает, пережимает аорту. И когда он ее открыл, то вдруг отовсюду хлынула кровь: из пальцев, из ушей… А что в животе творилось, можете себе представить. Он взял салфетки, туда положил, говорит: „Ребят, я больше ничего не могу, спасайте!“ Я услышал от своего старого друга, тогда он был начальником Управления <Е. И. Чазов>: „Андрей, я его из операционной должен вывезти, делай, что хочешь!“ <Если пациент умер в операционной, считается, что операционная бригада совершила грубую ошибку.> Ну, я беру мешки <с замороженной плазмой>, вместе со своими девочками становимся под краны, пускаем горячую воду, мешки размораживать надо руками. Если я буду в размораживателе, то, во-первых, не до того, нет времени, а, во-вторых, можно провраться <перепутать мешки разных групп крови>. Я горячую воду чувствую, и больше 40° никогда у меня не потечет <иначе погибнут кровяные клетки>. Быстро мы эти мешки разморозили и ему два литра влили. Остановилась кровь. Закончили операцию, спротезировали аорту, вынули оттуда тромб, который находился в аневризматическом мешке. Когда мы этот тромб потом открыли, мы все поняли. В огромном этом огурце была небольшая дырочка, там был гнойник синегнойный. Это он дал сепсис. И никаких путей вылечить такой сепсис не было. Это обычный нагноившийся тромб. На этом операция закончилась. Это гипокоагуляционная фаза ДВС: активация фибринолиза, истощение и блокада факторов свертывания, продукты деградации фибрина поступают в русло и обеспечивают кровоточивость».
Академик Андрей Воробьев… 2010
Е. И. Чазов: «В декабре скончался Устинов. <…> С июня 1941 года он непрерывно был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов любил рассказывать, как складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да еще с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского. Шла война, и „оригинальность“ поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил. „Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счет“. <…>
Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской „гвардии“, считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший, в конце концов, свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убежденным в своей правоте. До самого последнего момента — октября 1984 года — он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И все это без выходных дней».
Чазов, Здоровье и власть… С. 206
Умирает последний брежневский генсек
Е. И.: «Первое, что я ему <Черненко> сказал, войдя в спальню: „Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?“
— „Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко. — Но товарищи настояли на моем избрании, и мне отказаться было невозможно“. <…> Надо сказать, что в первое время Черненко пытался продолжать курс, определенный Андроповым. Но мягкий, нерешительный и осторожный Черненко не мог противостоять ни Громыко, ни Устинову, ни Тихонову. С каждым днем его заболевание прогрессировало — нарастали склеротические изменения в легких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счет появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Все это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты. Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днем „добивали“ его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он все чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т. д.»
Чазов, Здоровье и власть… С. 201
На подходе Горбачев
Е. И.: «Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к Горбачеву. Надо сказать, что и большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова, понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой фигуры в Политбюро, как молодой, завоевывавший авторитет Горбачев — наиболее реальный претендент на пост Генерального секретаря. Они понимали, что в случае прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Давление на Черненко было настолько сильным, что при его прохладном отношении к Горбачеву где-то в апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что, казалось, „старики“ добьются своего. Кто или что спасло Горбачева, мне трудно сегодня сказать. <…>
Осенью состояние Черненко стало настолько тяжелым, что он мог выезжать лишь на несколько дней на работу и только после внутривенных введений комплекса лекарств».
Чазов, Здоровье и власть… С. 203
* * *
«10 марта наступила развязка. Последние дни перед этим Черненко находился в сумеречном состоянии, и мы понимали, что это — конец. Сердце остановилось под вечер. Я позвонил Горбачеву на дачу и сообщил о смерти Черненко. Он был готов к такому исходу и лишь попросил вечером приехать в Кремль на заседание Политбюро, чтобы рассказать о случившемся. <…> Выезжая через Боровицкие ворота Кремля, я не думал в тот момент, что уезжаю из одной эпохи в другую эпоху, которая началась с „перестройки“. Шел март 1985 года, перевернувший многое в жизни нашей планеты, в жизни моей страны, в жизни каждого из нас. Начался период, полный драматических и трагических событии. Но это — тема для другого разговора».
Чазов, Здоровье и власть… С. 211
А. И. Воробьев о Е. И. Чазове и личной ответственности в стране
А. И.: «Сидим рядом с Чазовым. Я его не спрашиваю: „Кто ты такой? <в смысле государственной должности>“. Он знает, что он — никто, ну, директор. Подумаешь, директор! Но он отвечает за кардиологию в этой стране. Хотя он, ну, никто! <уже давно не министр, не начальник 4-го Главка>. А с кого вы можете спросить еще? Ни с кого. Такова жизнь, я обязан с этим считаться. Увильнуть ничего не стоит. Буду сидеть и говорить: Меня не спрашивали, я не знал. Ну, валяй! Либо это твоя страна, и ты за нее отвечаешь, либо ты — дерьмо собачье. Или вы чувствуете себя в этой стране иностранцами — кто-то что-то должен решать, а в Белом доме сидят олимпийцы, вылепленные из другого теста. Или — другая точка зрения: за все, что тут происходит, несу личную ответственность я».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 769
О некоторых других фигурах и эпизодах из «кремлевской медицины»
~ ~ ~
С. П. Федоров (1869–1936), хирург-уролог
«Был такой лейб-медик, которого посадили. Его отпустили, за него хлопотал Еланский. Федоров оперировал Григория Константиновича Орджоникидзе. Это тот человек, который создал тяжелую промышленность этой страны. По профессии он фельдшер. И профессиональный революционер. Федоров поставил Орджоникидзе диагноз туберкулеза почки. Вот он делает разрез, вынимает почку, компьютерной томографии нет, УЗИ нет — только клиника и немножко мозгов. Ему говорят: „Сергей Петрович, ничего же нет!“. Он держит почку в руках: „Зажим!“ и отрезает почку. Все в ужасе. Он говорит: „Науке надо верить“, раскрывает почку, а там туберкулезный каверн».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 730
Ю. И. Лорие (род. 1922), профессор-гематолог на консилиуме в «Кремлевке»
А. И.: «Вот мне говорят: Лорие! И я ничего не могу поделать, у меня немедленно вспыхивает: Юрии Иванович Лорие — значит, Лорие! Какие ассоциации?! — Я тут же вспоминаю прожитую жизнь и решения. Например, что при лимфолейкозе и при тромбоцитопении помогает винкристин. Юрка мне тогда сказал: „Слушай, как ты до этого догадался?“ Я не помню, но это наплевать! Я даже не уверен, что это я догадался, а не он догадался. Но это целая цепь ассоциаций. Поэтому я и высказываюсь по этой цепи. А что, мне их держать в желудке, что ли, эти ассоциации? Ну, и что вы получите, если перед вами будет сидеть манекен?»
* * *
А. И.: «Я прихожу с опозданием на консилиум в Кремлевке. Слышу:
— Посмотрите, вот он идет, вот. У него осталась одна извилина, след от кепки, больше у него ничего нет… Ты куда смотрел? Ты не сделал…
Какую-то ерунду я там не сделал. Поговорили. Юрий Иванович Лорие был абсолютно не прав. Но орал, потому что он был уверен, что прав. И что особенного? Наорал, потому что переживал. Я ему тихо объяснил, чтоб он пошел…, и так далее. Поорали. Но орал он один. Чем кончилось?
— Андрей, пойдем, выпьем по рюмке чая!
А окружающие, кремлевские врачи — воспитанные, привыкшие к порядку. Один говорит:
— Как это? Я считал, что вы должны или на дуэль выйти, стреляться, или подать заявление, чтобы одного из вас выгнали с работы.
Ничего подобного, мы с Лорие на работе остались друзьями».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 739, 768
Спор академиков А. И. Воробьева и М. И. Кузина.
О парапроктите у N
А. И.: «Помню одного больного, очень важного начальника, у которого М. Перельман удалил рак вместе с верхней долей правого легкого. Рак, доказанный биопсией. Правда, когда уже я смотрел удаленную часть, оказалось, что это лимфогранулематоз. Но ничего особенного нет в этой ошибке, потому что смотрела очень опытный патологоанатом, сейчас таких уже извели. Там было скопление клеток Штернберга, а если они скопились, что бывает крайне редко, в биоптате бронха, то, черт его душу знает, ну, рак, ну, рак. Но, конечно, когда смотрели не кусочек маленький, а опухоль, — ну, лимфогранулема. Мы его пролечили МОРРом <схема полихимиотерапия>, и все зажило. А через некоторое время он дал гипертермию. И никак не хотел исправлять эту гипертермию. Был пустяковый парапроктит. И вот на меня мой учитель Михаил Ильич Кузин поехал на тракторе:
— Андрей Иванович, это Ваша температура!
Я говорю:
— Михаил Ильич, ну, я Вас уважаю. Моя, конечно, моя, но только, если это парапроктит, нет ни одного узла, выбросьте Вы это из головы. Никакого лимфогранулематоза больше тут нет.
— Ну, я же веду, Андрей Иванович, ну такой вот парапроктит <крохотный>.
Я говорю:
— Михаил Ильич, Вы видите такой, а каналы, карманы? Вы же их не видите. Там рыхлая клетчатка. Это Вам не на бедре, где плотные фасции, где любая флегмона орет на всю Ивановскую. А в заднице — там можно иметь в ладонь карман и не заметить.
Я утрирую, но имена называю неслучайно. Потому что, когда садится в лужу такой опытный хирург <Кузин>, то это значит, что лужа коварная, а не просто он — слабак. Конечно, дали антибиотики, прошли все ходы, и все пришло в норму, больной выздоровел. Гной может давать любые гипертермии и любые шоки. И мы должны заживить эту язву. Вот я сделал это лирическое отступление, для того чтобы вы поняли предмет разговора».
Расшифровка аудиозаписи, не вошедшей в кн.:
[Академик Андрей Воробьев… 2010]
Назначение антибиотиков отменить!
А. И.: По моим старым воспоминаниям о Кремлевских консилиумах там бывало так.
— Вы инфекционный очаг доказали?
— Нет.
— Нет? Антибиотиков не будет.
Так мы работали. Поступает Генеральный секретарь Южноафриканской компартии. Температура: 39, 38, 39. Нигде — ничего. Собрались. Но ведь раз не видишь ничего — чего ему давать? Ну, конечно, никаких глупостей с анальгином, парацетамолом. Этого быть не может, это исключено, башку оторвут. Ничего не дали. Наконец, через полторы недели непрерывной лихорадки пришел один хороший малый. Он отдельно пришел, вечером. И написал: «Дать антибиотик». Тут же <от кого-то> звоночек Покровскому <Анатолий Владимирович Покровский, главный хирург 4-го Управления>. Он говорит: «Нет, извините, отменить!». Все.
Конечно, со стороны второго товарища было некоторое нарушение: если больного наблюдает консилиум, то вмешиваться нельзя. Собери консилиум. Мы все подвижны. Там рабочих дней не бывало, ночь, день — все равно. Отменили назначение. А на 9-й день у больного появились антитела к какому-то вирусу, а на 10-й день температура упала. И все. Вирусная была инфекция, по-моему, герпетического простого вируса. Я сейчас не помню. Но вы понимаете ответственность людей, которые не дают антибиотик при лихорадке? <антибиотики бессильны против вирусов и могут лишь навредить>.
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 136
Из пяти пять, плюс замминистра…
А. И.: «У меня были неприятности с сердцем, и я стал спрашивать, кто у нас шунтированием занимается. Мне говорят, что вот такой-то институт начинает оперировать. Вот приедет американец, будет давать нам показательные операции. Ну, у меня хватило ума не сыграть роль показательного оперируемого. Хотя мне и говорили: „Андрей Иванович! Да мы для Вас! Да что Вы! Да это пустяки все!“
Из пяти пять померли. Показательно! И я знаю, есть такие хирурги, которые говорят: „Да ну! Мы это все просто сделаем, у нас это текущая операция“.
Замминистра. Делали коронарное шунтирование. — „Ну, у него анемийка, давайте ему перельем кровь! Охламон решает, что он перельет кровь. Он ничего в этом не понимает. Ну, перелил — больной с копыт, сразу!“».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 226
Тень в легких у космонавтов
А. И.: «Два космонавта, перед тем как полететь, подверглись трепано-биопсии. Но костный мозг брали ближе к краю, по блату <это менее травматично>. А там мало костного мозга. И патологоанатом нашего Института <биофизики Минздрава> взял да и написал: „Гипоплазия кроветворения“. А я же их отправлять должен, расписочку давать. Ну, я давал иногда расписочки, которые скрывали некоторые виды патологии…
Не надо забывать, что один из выдающихся американских космонавтов полетел с круглой тенью в легких. Он полетел, а когда они приземлялись, корабль тонуть начал, и всех спас именно этот человек с круглой тенью в легких. А у нас из-за дурацкой круглой тени в легких не послали экипаж. И посадили вместо него запасной экипаж. А запасной — не та тренировка, запасной — это были Добровольский, Пацаев и Волков. Приземлились три трупа из-за круглой тени в легких.
А в этот раз я посмотрел препарат, рассмеялся и говорю: „Ребят, ну, что вы, ей-богу. Что вы пишете?“ Патанатом встал на дыбы и говорит: „Нет, это аплазия, гипоплазия. Ну, я взял, переписал это все, и полетели они. И до сих пор здоровы. Вообще по теории вероятностей вы практически не можете встретить гипоплазию кроветворения у двух человек сразу. Напишите: ‘вариант нормы’. Или вообще ничего не пишите!“»
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 105
Начальник радиологической и космической медицины
Аветик Игнатьевич Бурназян (1903–1981), генерал-лейтенант медицинской службы, был знаковой фигурой в истории радиационной медицины. Он окончил Ереванский университет и Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Работал военврачом в Белоруссии и Москве. Во время войны возглавлял медико-санитарную службу на Южном, Калининском и 2-м Дальневосточном фронтах. 13 августа 1946 г. начальник Первого главного управления (предшественник Минсредмаша) при СМ СССР Б. Л. Ванников назначает его начальником медико-санитарной службы ПГУ. Руководит созданием сети медико-санитарных частей в НИИ, КБ и промышленных предприятиях системы ПГУ, поликлиник, больниц, санаториев, подготовкой врачей-радиологов. Возглавляет Государственную службу радиационной безопасности. Участвует в первом испытании атомной бомбы на полигоне под Семипалатинском. Заместитель министра здравоохранения СССР, начальник 3-го Главного управления, которое пользовалось такой же автономией в Минздраве, как и 4-й Главк (Кремлевка).
А. И.: «А. И. Бурназяна подчиненные не просто боялись: когда он звонил, на другом конце провода вставали. Был он труден в общении, хитер, свое начальство боялся, слабых подчиненных не стеснялся давить, специалистов, даже строптивых, предпочитал не трогать, но дело знал и от дела не бегал. <…> У А. И. Бурназяна был заведен своеобразный порядок: в серьезных случаях он обращался в клинику напрямую, минуя Главк, директора института; то же самое практиковалось и по отношению к другим отделам. В свою очередь и руководители отделов могли к заместителю министра обращаться непосредственно. В Институте <биофизики>, хорошо понимали: атомная медицина построена так, что от Генерального секретаря ЦК до нас — всего одна промежуточная ступень — Бурназян».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 669
* * *
«Вот случай с бактериями сибирской язвы. Это бактериологическое оружие. Оно было в Америке, соответственно, было и у нас. Какой-то ротозей хлопнул ушами и фьюить!.. Случилось, что из лаборатории дунул ветер и сдул пыль. А пыль какая? — Смесь рубленных волос с бактериями сибирской язвы. Ее так просто нельзя одними бактериями передавать. Что делает министр Петровский?
— Аветик Игнатьевич, пожалуйста, займитесь!
Он вообще-то военный гигиенист, он из армии Баграмяна. Но ему была поручена атомная и космическая промышленность. И все аварии радиационные — это его. Ну, я их знал по роду службы из его рук. При этом служба была построена таким образом. Вот ваш покорный слуга заведует отделом в Институте биофизики. Отдел более или менее автономный — клиника. У меня есть зам. директора и есть директор. Над директором — Бурназян. Над Бурназяном — министр. Как осуществляется работа? Бурназян, не говоря ни слова никому, снимает трубку и говорит:
— Андрэй Иванович, Вы знаете, на Новой Земле, ну, там, понимаете — облако. Ну, Вы же понимаете… Через часов 6–7 они прилетят. Ну, немного, человек 70, может, 72, я не помню точно. Вам надо принять.
У меня 90 коек. Они, конечно, заняты. Еще 70 больных! Он ни с кем не будет разговаривать. Я получаю приказ — и мы кладем. Без звука. Дозы он не знает. Накрыло облаком. Дозиметристы дают от 1000 до 100 рад. Все делается в одну минуту. Все ухожены, все на койках. Все в порядке. И потом — отчет. Только ему. Вот есть Брежнев, есть Бурназян, есть клиника <по вертикали>.
…Работали с Рыжковым по Чернобылю. Есть Рыжков, есть клиника. Все. По клинике отвечал я, хотя уже там и не работал. Каждое утро на Политбюро лично докладываешь ситуацию. Получаешь указания и немедленно выполняешь. Все. Никаких промежутков. Так же Рыжков работал в Армении. Лично. Он облетел ее всю. Ну, фигура серьезная. В этом вопросе ему равных не было».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 671
* * *
«Бурназяну после войны поручили атомную промышленность. Конечно, он ничего в этом не понимал. А когда появилась космическая техника и топливо, то это тоже поручили Бурназяну. А когда детский сад заболел в Свердловске, стали помирать дети, Петровский <министр здравоохранения> снял трубочку и говорит: „Аветик Игнатьевич! Надо слетать туда“. Я вас уверяю, он рта не открыл сказать: мол, я занимаюсь ядерной медициной, а не поносами у детей. Полетел, облазил весь этот детский сад, кухню и понял, что все было в той доске, на которой рубили мясо. Потому что доску разрубали, она вся в щелях, и там бактерии сидели.