Глава XXIII Флагелляция в Италии

Глава XXIII Флагелляция в Италии

Вступая на почву этой латинской страны, я прежде всего напомню читателям о флагелляции римлян.

Во втором томе своего труда я посвятил ей несколько глав и уверен, что далеко не исчерпал эту тему – слишком были распространены телесные наказания в древнем Риме.

Скажу еще раз, что флагелляция процветала там как в интересах дисциплины, так и в интересах сладострастия.

Мессалина, по словам историка Тацита, приказывала себя сечь в публичных домах и щедро оплачивала экзекуторов, сумевших ей угодить.

Петроний, этот изящный патриций, поэт и прозаик, чувственный в самой высокой степени, по словам того же историка, почти ежедневно подвергал наказанию розгами или плетью ту или другую из своих молодых и хорошеньких рабынь. В известном романе Сенкевича «Камо Грядеши» есть сцена, где по приказанию Петрония вольноотпущенник наказывает розгами хорошенькую рабыню Эвнику за то только, что она из любви к Петронию стала протестовать, когда он хотел ее подарить своему другу. Тот сам отказался от нее, но все-таки за протест Петроний ее велел высечь розгами.

Как известно, Эвника не воспылала к Петронию злобой за такое наказание, до того оно было в нравах римлян и не считалось унижением; она продолжала по-прежнему его любить и добилась того, что стала его наложницей, которую он сильно полюбил. Когда Петроний решил выпить яд, то Эвника заявила, что умрет вместе с ним, и выпила яд из одной с ним чаши.

В Луперкалиях самые стыдливые римляне не стеснялись раздеваться и позволять себя сечь розгами священным жрицам Елезиса.

На рынке человеческое тело подешевело, благодаря тому, что патрицианки стали заниматься проституцией из любви к искусству и этим понизили плату куртизанкам.

Но главным образом в эту эпоху подвергали жестокой флагелляции христианских женщин, которые принимали ее с восторгом; как вновь обращенные в христианскую веру, они горели желанием подвергнуться мучительному истязанию, которого не избег сам Христос – их учитель.

Их выводили на роскошные арены колоссальных цирков, где народ с разинутым ртом смотрел, как нежное и белое тело девочек под ударами плетей превращалось в кровавый кусок мяса.

Классическая страна величественного падения привлекает наше внимание и другими эпохами, когда поцелуи сливались с последними звуками предсмертной агонии, когда ночь любви начиналась в алькове дожа, а оканчивалась на глубине какого-нибудь венецианского канала.

В те отдаленные времена нередко звуки мандолин и болтовня подозрительных масок заглушали крики и стоны наказываемых розгами провинившихся женщин. Иногда трудно было отличить крики радости от криков боли.

Флоренция, Равенна, Венеция и другие большие города – цитадели не только великого искусства, но и утонченного сладострастия.

Удивительные принцессы, королевы по рождению и королевы по развращенности, простирают так далеко непонимание своей порочности, что поручают увековечивать художникам свои изображения в далеко нелепом виде.

Среди последних наше внимание невольно останавливается на образе Лукреции, этой жрицы любви и жестокости… Лукреция Борджиа, одно ее имя вызывает в нашем воображении видения, сходные с обитательницами Дантовского ада!

Я намерен уделить ей несколько прочувствованных страниц в своем труде, так как нельзя без волнения касаться праха королевских гробов…

Если верно, что жизнь – это своего рода арена, на которой люди, как собаки, рвут кусочки счастья, славы или богатства, которые выброшены судьбой… Если верно, что цель оправдывает средства, что жизнь слабого не идет в счет, когда сильный стремится к удовлетворению своего честолюбия; что для подобного чудовища преступление, кровосмешение, предательство, гибель целых армий в один день, истребление женщин и детей теряют свое значение, раз только его господство растет, – тогда будем восхищаться поступками этих Борджиа, из которых один был папой и заставлял пресмыкаться пред собой даже государей, а другой настолько свиреп и опасен, что Людовика XII от одного его имени бросало в жар, как бросает в жар и теперь тех, кто читает повествования о совершенных им злодеяниях.

Читая описание жизни Борджиа, вы на каждом шагу наталкиваетесь на труп. Среди чудовищных пыток, которые изобрели эти похотливые и жестокие умы, телесные наказания с дисциплинарною целью занимали одно из первых мест, если только не самое первое…

Вот сначала личность Родригеца Борджиа, личность интеллигентная, насмешливая, когда нужно – добродушная. Он нам напоминает немного Людовика XI, столько он употребил настойчивости, часто довольно злостной, чтобы уничтожить власть государей, управлявших мелкими итальянскими государствами.

Когда он познакомился с девицею Ваноцца в 1471 году, он был уже кардиналом, епископом Порто. В молодости он дрался, грабил, искал разных опасных приключений, но потом понял, что только одна Церковь может дать ему положение, которого требовало его от природы ненасытное честолюбие. Вот почему он бросает военную карьеру и поступает в монашеский орден, где и подготовляет избрание в папы Сикста IV при помощи чисто дьявольских интриг; одновременно он работает в пользу избрания в папы и Иннокентия III, сея повсюду раздоры и становясь знаменитостью исключительно благодаря своим скандалам.

Современная хроника сообщает нам, что Ваноцца из фамилии Катанеи была девушка пылкая и страстная, которая вполне могла влюбиться в этого странного завоевателя, отличавшегося холодной жестокостью и дикой страстью к господству.

Родригец Борджиа не скрывал своих любовных увлечений с беззаботностью, свойственной натурам сильным, душа которых развращена полной безнравственностью, так как они ставят себя выше всяких человеческих законов.

Однако Ваноцца, конечно, поняла, что она сама станет жертвой этого бессовестного сердца, а потому решила искать в своей семье защиты от преступлений, которые она предвидела, и забытья своих ошибок, хотя имела от связи с Родригецом трех детей.

Кардинал Борджиа преследовал ее и успел, как рассказывает современный итальянский историк Брюшарди, настигнуть ее в окрестностях Рима, где она укрылась у одного из своих родственников. Родригец сжег замок, захватил свою любовницу и привез ее в свой дворец, где ночью собрал совет из своих секретарей, епископа Таррижента и священника Мурсии. Но предоставим слово самому историку Брюшарди, хроники которого имеют особенную ценность и оригинальность. Я привожу латинский текст, без малейшего сокращения, сохраняя также ту грубость, которую допустил автор.

«Это был довольно странный совет, собранный будущим папой Александром VI. Трудно себе представить что-нибудь более отвратительное, как бегающие глаза кардинала Мурсии, который никогда не мог посмотреть противнику прямо в глаза, и в то же время вы чувствовали, что он из-под ресниц пронизывает вас насквозь своими глазами. Епископ Таррижента был маленький, подвижный, болтливый, под его медоточивыми речами скрывалась жестокость, отличавшаяся чисто дьявольской изобретательностью.

Таковы были два аколита кардинала Борджиа, и они втроем заседали на особой эстраде. У подножия их сидело шесть их приверженцев, разодетых в богатые одежды; они-то и должны были судить провинившуюся любовницу, эту несчастную Ваноццу, которая совершенно нагая сидела на дубовом резном стуле, спрятав свое лицо в своих распущенных густых золотистых волосах, дрожа от холода и страха. Это было ужасно и величественно.

Родригец патетическим голосом, но с невозмутимым выражением на лице изложил подробно свою претензию. Он поведал, как сильно он любил Ваноццу, что трое детей от нее подтверждают это достаточно, и вот, в награду за эту любовь, она не побоялась навлечь на него и его приближенных всевозможные беды. Он особенно напирал на то, что его больше всего возмущает, что эта мать, дочь которой впоследствии должна была испытать ласки Родригеца и продолжить его славу, бросает трех детей. Затем он задал вопрос: какому за это наказанию следует ее подвергнуть?

Его подчиненные приговорили ее к смерти, думая этим пойти навстречу тайному желанию своего начальника. Но на лице Родригеца появилось недовольное выражение; тогда поднялся кардинал Мурсии. В зале наступила полная тишина, нарушаемая только рыданиями несчастной Ваноццы.

Кардинал Мурсии прежде всего сослался на то, что Евангелие запрещает убивать, но в конце своей речи он уже не был против казни, оправдываясь своим слишком известным презрением к женщине, но все-таки предложил назначить ей унизительное наказание, но какое именно, он не указал. Родригец после его речи улыбнулся. Епископ Таррижента, который считался большим казуистом, напомнил наиболее известные наказания мирян, подвергавших телесному наказанию, особенно часто употреблявшемуся в наши времена упадка нравов. Все присоединились к его мнению, так как мужчинам хотелось насладиться зрелищем истязания женского тела.

Но тогда в осужденной заговорила фамильная гордость Катанеев; она встала во всем величии своей наготы, и многие теперь еще более порадовались избранному наказанию. Она стала умолять, чтобы ее лучше убили, ползая у ног своего любовника, который, встав с величественно поднятой рукой по направлению к кресту, единственному украшению зала, повторял несколько раз изречение Евангелия о запрещении убивать. Нужно было положить конец этой тяжелой сцене.

Четыре человека схватили несчастную девушку. Она отчаянно защищалась, царапала их, кусала, но, наконец, утомленная, должна была уступить силе. Согнутая могучими руками, она должна была подставить свой античный круп по направлению своих судей и палачей, у которых, видимо от сладострастия, разгорелись глаза. Здоровеннейший детина, весь одетый в красный костюм, подошел к женщине, держа в руках плеть в несколько хвостов, на концах которых были свинцовые гирьки.

С первых же ударов раздался дикий, нечеловеческий крик, который, впрочем, не произвел на присутствующих ни малейшего впечатления. Кожа покрылась рядом красных рубцов; таких ударов ей было дано двадцать, когда она не могла уже держаться на ногах и потеряла сознание. Весь ее круп и все ляжки были совершенно обнажены от кожи и представляли сплошной кусок мяса; в таком жалком виде ее унесли в ее комнату».

Брюшарди, которого я сильно подозреваю в том, что он был в числе шести аколитов, помогавших Родригецу, прибавляет лицемерно, так как в то время, как появились его хроники на латинском языке, Александр VI уже умер, и в Риме царствовал его преемник и заклятый враг Юлий II: «Подобные сцены по приказу священнослужителей, из которых один впоследствии стал даже папой, были бы позорищем для нашей святой апостольской церкви, если бы великий человек, с сердцем возвышенным, не явился бы примером своей жизни и своего высокого характера изгладить гнусное впечатление от десяти лет сплошного разврата и преступлений».

Не забудем, что этот развратник и преступник был одарен умом ясным и как догматик был непревзойден. Мы можем повторить вполне справедливое изречение про него знаменитого французского писателя Жозефа де Меера, который сказал: «Содержание булл этого чудовища вполне непогрешимо».

Одетый в золото и бархат, на громадном коне, в сопровождении свиты аргузинов, ландскнехтов, навербованных в Швейцарии, кавалергардов, кирасы которых на солнце горели тысячами огней, и трех тысяч пехотинцев в желтых и красных мундирах, вот он – Цезарь Борджиа, со своей армией вступающий в добрый городок Шинон, чтобы встретить торжественно Людовика XII и заключить с ним разбойнический договор. Сын Александра VI настолько был убежден в необходимости невероятной роскошью ослепить французского короля, что его лошадь, а также лошади его свиты были подкованы серебряными и золотыми подковами, причем так, что, проходя по улицам города, они расковывались и теряли подковы, из-за которых народ вступал в драку, чтобы завладеть драгоценностями, с таким презрением бросаемыми.

Людовик XII уверовал в могущество этого принца, дал ему полк, двадцать тысяч луидоров и руку Шарлотты, дочери Жана Альбера, короля Наварры. И вот человек, олицетворивший в своем лице наиболее удачное воплощение дьявола на земле, вошел в семью будущего французского короля Генриха IV.

Завоевание Романьи есть сплошной ряд сцен невероятных жестокостей и истязаний, между которыми флагелляция занимает первое место.

Когда Цезарь вступил в город Форли, который защищала Катерина Сфорца, он захватил в плен эту принцессу, по словам современных хроникеров, «красивую, как архангел Гавриил». На городской площади он собственноручно поднял ей платье с юбками и, обнажив круп, стал шлепать по нему рукой в железной перчатке на глазах всего своего войска, которое замерло в восторге при виде подобного зрелища.

В 1500 году он берет город Римини, принадлежавший Пандольфу Малатеста.

Сопротивление было продолжительное и упорное, так что Цезарю пришлось потерять довольно много своих солдат. Понятно, что наводнение города армией победителей вызвало беспорядки и насилия, неизбежные в таких случаях, особенно если это была армия Цезаря Борджиа. Однако, покидая город, чтобы отправиться в Фаенцу, Цезарь, наместник папы, приглашает своего пленника – Малатеста, с которым, впрочем, внешне он находится в превосходных отношениях, на большое празднество; по его словам, он хочет изгладить следы пролитой крови. Все войска в парадной форме проходят церемониальным маршем при блеске лучей яркого солнца Италии, затем следуют идиллические сцены национальных танцев, так как этот утонченный развратник временами любил освежать свои чувства созерцанием пляшущих добродетельных крестьянских парней и девок.

В заключение праздника двенадцать совершенно нагих женщин с масками на лицах, в цепях, каждая между двух солдат, были приведены на площадь перед дворцом, откуда с балкона Цезарь Борджиа, имея около себя Малатеста, любовался этим апофеозом.

Со всех двенадцати женщин срывают маски, и Малатеста узнает среди них свою жену, двух своих дочерей и девять девушек-фрейлин. Приносятся ворохи розог, и по приказанию Цезаря несчастных начинают пороть, пока они не представляют куски окровавленного мяса. Несчастный Малатеста ползает у ног Цезаря, умоляя прекратить истязание и лучше велеть убить всех их, а также и его самого. Цезарь не обращает никакого внимания, продолжая самодовольно улыбаться, тогда взбешенный Малатеста плюет ему прямо в лицо, но Борджиа только презрительно вытирает лицо рукой.

Все знают, что Лукреция и Цезарь были в связи. По этому поводу было написано много и еще больше выдумано. Однако действительность превзошла даже все то, что могло создать человеческое воображение. Если мы начинаем копаться в любовных увлечениях этих двух чудовищ, то на каждом шагу наталкиваемся на припадки полового бешенства и самого ужасного садизма.

Лукреция, обладавшая величественной красотой и невероятным половым аппетитом, смело должна быть причислена к разряду знаменитых античных сладострастных женщин, вроде Мессалины и ей подобных. Сперва она увлекается двумя своими братьями и вступает с ними в связь, впрочем, заметно отдавая предпочтение Цезарю, которого пылкость, изящество и высокие политические цели очаровывали ее гораздо сильнее.

Убийство брата ее – Франсуа – было совершено во время одной из тех итальянских оргий, которые были особенно тогда в моде при дворах владетельных особ. Лукреция, совершенно нагая, как и другие участники и участницы пира, должна была страстными ласками усыпить постоянную подозрительность Франсуа. Она собственноручно влила яд, приготовленный Цезарем, в бокал Франсуа и с милым жестом влюбленной женщины протянула его своей жертве. В ту минуту, когда Франсуа, выпив напиток, побледнел и встал, чтобы громогласно заявить, что его отравили, Лукреция страстно обняла его и горячими поцелуями старалась заглушить предсмертные стоны до тех пор, пока в ее объятиях не был уже холодный труп несчастного.

При дворе ее отца интриги, кровосмесительство и флагелляция с сладострастною целью играли главную роль.

Сперва Лукреция выходит замуж за Жана Сфорца, сеньора Пизаро, но вскоре заставляет своего отца уничтожить ее брак под предлогом бессилия мужа. Впрочем, она сама наказывает мужа за бессилие, приказывая задушить его в своей кровати. На другой год она вступает в законный брак с герцогом де Бизалья, незаконным сыном короля неаполитанского Альфонса II.

Герцог испугался разделить участь своего предшественника, разъехался с Лукрецией и потребовал развода, который ему легко дали, но она за такую выходку отмстила ему тем, что завлекла в западню, где его закололи шпагой перед базиликой Св. Петра, в то время как его отец, по обыкновению, присутствовал на торжественной обедне. Господствуя вполне в папском дворце, она устраивала в нем ежедневные оргии. Современный хроникер Муратор сообщает об этом любопытном факте так: «Когда Александру VI нужно было уехать куда-нибудь на продолжительное время, он передавал бразды правления Лукреции, которая пользовалась своей властью исключительно в интересах удовлетворения своего ненасытного сладострастия. Во время парадного ужина она заставляла перед ее гостями танцевать пятьдесят хорошеньких, совсем еще юных, обнаженных девушек, поощряя довольно ценными премиями наиболее отличившихся в сладострастных движениях. Сама же она в это время находилась всегда в объятиях своей возлюбленной, наслаждаясь сафическими удовольствиями. Затем, в конце ужина, она приказывала подать на блюде на стол пятнадцатилетнего мальчика, принадлежащего обыкновенно к одной из аристократических фамилий Италии и захваченного Цезарем в одно из его разбойнических нападений. Тогда два здоровяка насиловали юношу на глазах гостей, чтобы подобным зрелищем сильнее возбудить их половое сладострастие. Наконец, чтобы подобное гнусное преступление не могло быть открыто, несчастного ребенка растягивали на скамейке и пороли насмерть розгами или плетьми. Все это, чтобы очаровать своих гостей и видом такого кровавого зрелища усилить страстность их объятий».

По одному из тех странных стечений обстоятельств, которые так нередки, Лукреции суждено было на склоне своей жизни стать покровительницей литературы и искусства при дворе герцога Феррары, Альфонса Дестэ, который был ей третьим и последним мужем. Но протеже ее становились в то же самое время ее любовниками; между ними особенно был известен как замечательный ученый итальянский кардинал Бембо.

Посмотрим, как окончил свое существование Цезарь Борджиа, этот беззастенчивый авантюрист, наводивший в течение целых десяти лет ужас и трепет на всю Италию, начиная от Рима и до Венеции.

Когда в 1502 году умер Александр VI, выпив по ошибке яд, приготовленный им для своих врагов, звезда Борджиа совсем померкла. Все те, которые были жертвами их жестокости и порочности, соединились вместе, чтобы изгнать этого последнего отпрыска ненавистного рода. Цезарь теперь уже не блестящий вельможа, перед которым все трепетали, а отлученный от церкви новым папой беглец, скрывающийся от висящего над его головой приговора; теперь он скрывается при дворе вице-короля неаполитанского после того, как принужден был уступить все свое состояние в пользу церкви, чтобы такой ценой спасти себе жизнь. Столь же трусливый, как и жестокий, он вымаливает себе приют у своего шурина – короля Наварры. Последний, боявшийся его и более, чем кто-либо, желавший исчезновения, посылает его сражаться с кастиллянцами. Тут, во время осады Пармы, шальная пуля смертельно его ранит. Во время предсмертной агонии он произносит ругательства и проклятия, внушая ужас и отвращение окружающим даже в последние минуты своей жизни.

С падением Борджиа итальянская история, приучившая Европу к великолепию во времена своего упадка, становится вдруг скромной и уже не в силах поддерживать свою прежнюю славную репутацию, созданную кондотьерами, принцессами и блудницами.

Чтобы натолкнуться на эпизоды более или менее известной флагелляции, приходится ждать войны за независимость Италии и времени господства австрийцев на полуострове.

Австрийское иго давило тяжелой пятой итальянский народ. Вот почему солдаты Наполеона I повсюду в Италии встречались с восторгом; иностранцы полагали, что в складках французских знамен живы традиции 1789 года.

Во время австрийского господства множество женщин, часто молодых и хорошеньких, было подвергнуто телесному наказанию, иногда даже публичному.

Один австрийский генерал был известен как особенный любитель сечения женщин. Это довольно недурная слава! К сожалению, она страдает тем недостатком, что нельзя имена выпоротых женщин и девушек внести в послужной список подобного «героя».

Среди наиболее известных случаев я приведу факт наказания розгами Терезы Бианки. Я изложу его сокращенно, пользуясь бельгийской газетой, где этот случай был описан подробно собственным корреспондентом, находившимся при отряде генерала Вюрмстера и присутствовавшим при экзекуции Бианки.

«Белые мундиры» занимали Равенну и почти все побережье Адриатического моря. Они проникли вплоть до самой Флоренции, где была штаб-квартира начальника отряда – генерала Вюрмстера.

В долине Арно, около одного старинного моста стояла дивная вилла, или, вернее, дворец, из розового и зеленого мрамора. В нем жила красавица Тереза Бианка, уроженка Венеции.

Не будучи куртизанкой в полном смысле этого слова, она имела несколько богатых любовников, а в ее салонах собирались все сливки тогдашнего лучшего общества, как местного, так и космополитического.

Это было в 1840 году, когда повсюду в Европе царствовал литературный романтизм.

У красавицы Бианки гости вместе с хозяйкой комментировали Данте, а когда сумерки спускались на воды Арно, взоры многих искали появления тени Беатриче или самого творца «Божественной Комедии». Ни разу им не удавалось увидать дивные черты лица вдохновительницы Данте, но зато Тереза и ее поклонники видели довольно ясно и без всякого риска быть обвиненными в галлюцинации белые мундиры австрийских офицеров, прогуливавшихся около дворца, бросая страстные взоры на хорошенькую собственницу его.

Это сильно злило Бианку. Она сжимала кулаки и, посылая своими прекрасными черными глазами презрительные взгляды, ругала офицеров на своем родном языке, как известно, очень богатом как ласкательными, так и бранными словами.

Об этом дошло до сведения генерала Вюрмстера и не на шутку его взволновало. Как же это так, – все-таки, офицеры, а их какая-то итальянка ругает, да еще какими словами…

Вюрмстер был порядочный плут. Он велел собрать к себе всех офицеров. Перед собравшимися в полной парадной форме офицерами он, по словам корреспондента бельгийской газеты, произнес следующую речь:

– Господа офицеры! Я вас собрал сюда, чтобы поговорить с вами об одном маленьком деле, которое, не скрою, сильно меня волнует. Я подозреваю, что в розовом дворце на берегу Арно собираются заговорщики под предлогом развлечения музыкой и чтением стихов… Все эти собрания довольно подозрительны… И я давно должен был бы принять строгие меры, если бы не издавняя моя галантность, заставляющая меня сохранять известную осторожность в отношении очаровательной молодой хозяйки дома, у которой происходят эти собрания…

Офицеры почтительно наклонили головы, как бы одобряя действия своего принципала.

– Во всяком случае, – продолжал старый Вюрмстер, – я нахожусь в довольно затруднительном положении: должен ли я арестовать синьору и велеть ее расстрелять или же оставить все в покое… Нет, последнее невозможно… Тогда что вы мне посоветуете делать?

– Ваше превосходительство! – отвечал старший из командиров полка, полковник Стецкий. – Позвольте мне дать вам совет поступить так: по моему мнению, синьора в заговоре не при чем, она настоящий ребенок, безответственный в своих поступках, и было бы с нашей стороны величайшей ошибкой, если бы мы расстреляли такую хорошенькую куколку… В настоящем положении, по-моему, самое важное – это захватить синьору и потребовать от нее, чтобы она выдала имена соучастников, которых мы арестуем и затем решим участь каждого из них!

– Согласен с вами, – отвечал генерал Вюрмстер, – но возможно, что она откажется назвать имена соучастников!

– Ба, – возразил добродушно полковник, – вы, Ваше превосходительство, умеете развязывать язык женщинам, когда это нужно!

Вюрмстер после этих слов разразился громким смехом, причем стал хлопать себя по бедрам руками, что у почтенного генерала служило признаком высшего восторга.

Когда радость генерала немного утихла, он распустил офицеров, предложив им собраться вечером в парадном зале, украшенном австрийскими гербами и знаменами.

Тереза Бианка была в своем уютном будуаре, когда горничная пришла доложить, что один австрийский офицер желает ее видеть.

– Скажите этому господину, что для него меня нет дома!

– Но, барыня, с ним пришло человек двадцать солдат, которые ждут его у подъезда.

– В чем дело, что им от меня нужно? Скажите, что я иду!

В роскошном кружевном капоте, грациозная и воздушная, как пташка, она спустилась по парадной лестнице к австрийскому лейтенанту, ожидавшему ее у подъезда.

Тот почтительно ей поклонился и передал ей запечатанный конверт с казенной печатью.

Тереза торопливо его вскрыла и вынула записку следующего содержания: «По приказанию начальника гарнизона Флоренции, вы арестуетесь и должны немедленно следовать за офицером, который вручит вам настоящую записку. Он вам ничего дурного не сделает. Начальник штаба, полковник…»

Прочитав записку, Тереза пришла в бешенство, начала громко протестовать, угрожать, что она возмутит весь город против австрийцев, и в конце концов со слезами на глазах, все-таки принуждена была набросить на себя розовое манто и следовать за офицером.

Мысленно она решила, что это какой-нибудь пустяк, просто каприз начальника отряда, вздумавшего ее разозлить.

Под конвоем отряда солдат она перешла площадь, возбуждая удивлявшихся аресту такой молодой и, видимо, богатой женщины.

По прибытии во дворец, где жил Вюрмстер, ее тотчас же ввели в парадную залу, где были собраны все офицеры. Посредине стоял большой стол, покрытый красным сукном; за столом в центре сидел Вюрмстер, а по сторонам его командиры полков. Остальные офицеры стояли в одну шеренгу по сторонам зала.

Впереди стола стояла узкая длинная дубовая скамья.

– Садитесь, сударыня, – сказал Вюрмстер Терезе, когда ее ввел в зало лейтенант.

Тереза послушно села. Вокруг нее стало четыре солдата с обнаженными шашками.

Допрос производился, как обыкновенно производятся подобные допросы, и я его опускаю.

Молодая женщина в сильном волнении горячо протестовала.

– Да нет… нет… Это невозможно… Клянусь, что все это ложь!

– Послушайте, – обратился к ней по-отечески генерал, – будьте с нами откровенны, назовите имена ваших соучастников, и я сию же секунду велю вас освободить!

– Но ведь это подло… У меня нет соучастников, я никогда не составляла никаких заговоров, даю вам честное слово, клянусь всем…

– Ну, тогда я велю вас сечь розгами, пока вы не будете с нами вполне откровенны.

– О-о! Пощадите!.. Ведь это ужасно! За что же?!

Затем с ней сделался истерический припадок. Вюрмстер велел позвать доктора и принести два пучка розог. Причем он велел лейтенанту, которому отдавал приказание, посмотреть, чтобы розги были хорошие, свежие…

Доктор пришел и через несколько минут вернул к действительности несчастную женщину, дав ей что-то понюхать.

В это время вернулся офицер с двумя пучками розог в руках.

Увидав розги, Бианка опять зарыдала… Но Вюрмстер громко сказал окружавшим ее солдатам, чтобы они разложили ее на скамейке и начали сечь.

Не успела она сказать несколько слов, как уже была растянута на скамейке с поднятым капотом, обнаженная…

По приказанию офицера один солдат взял пучок розог и начал сечь, как только офицер скомандовал: «Начинай!»

«Стыдно было, – говорит корреспондент брюссельской газеты, – стыдно невероятно смотреть на полуобнаженную красавицу, лежащую на скамье на глазах двух десятков офицеров…

Солдат свистнул розгой по воздуху… Свист – и раздался отчаянный, нечеловеческий крик Бианки, на теле ее легло несколько красных полос…

Я не считал удары, но через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, когда на теле была уже во многих местах кровь, а крики перешли в какой-то сплошной вой, Бианка успела между двумя ударами розог закричать:

– Сознаюсь… оо… ой… остановитесь Бога ради… все скажу…

Вюрмстер, в душе, конечно, хохотавший, велел солдату перестать сечь.

Бианка встала при помощи офицера и солдат со скамейки, поправила свой туалет, вся красная от стыда и перенесенной боли, не смея никому взглянуть в глаза. Затем она начала сознаваться. В чем? Во всем, что ей взбрело в голову, стала называть первые попавшиеся ей на язык имена своих знакомых, готовая на какую угодно низость из страха, что ее снова будут сечь…»

Несмотря на все свое волнение, она не упустила воспользоваться случаем, чтобы свести счеты со своими личными врагами, включив в список якобы заговорщиков одного поэта, большого забулдыгу, который иногда месяцами жил у нее на всем готовом, и в благодарность стал потом всюду звонить по городу, что у нее отвратительный стол и что она никогда не меняет белья. В этом сказалась чисто женская черточка.

Поэт был арестован и выслан из Флоренции.

Впоследствии, по совету своих друзей, она подала жалобу на Вюрмстера императору австрийскому, который уволил Вюрмстера в отставку, а командирам полков, заседавшим вместе с Вюрмстером, объявил строгий выговор.

Бианке же император пожаловал прелестный брильянтовый фермуар, стоимостью в три тысячи гульденов (около 2400 руб.).

Свое исследование о флагелляции в Италии я закончу сообщением о наказании палками публично двух миланских певиц – Л. С. и Ф. Р.

Как всегда, причиной послужило участие обеих певиц в заговоре, стремившемся избавить Италию от деспотического режима Австрии.

Обе бедняжки, самое большее виновные в произнесении неосторожных слов против австрийцев, были преданы военному суду, который приговорил их наказать палками, прогнать через строй солдат.

Весь гарнизон был построен в каре. Забили в барабаны. Перед собранным в полном составе штабом проводят двух молодых певиц, шатающихся от стыда и страха.

Перед выстроенной ротой солдат с гибкими палками в руках обнажают им спины. Ради иронического целомудрия им позволяют сохранить юбки, которые они должны сами поддерживать. От ударов палками руки не могут, конечно, поддерживать юбки, и круп обнажается. Палочные удары сыплются на него.

По окончании экзекуции обе несчастные девушки падают без чувств…

Вот все, что мне удалось собрать пока по истории розги в Италии.

В наше время флагелляция с дисциплинарною целью почти не практикуется вовсе в Италии. В итальянских школах не секут учеников.

Италия, быть может, вместе с Испанией, представляют две страны, где флагелляция практикуется меньше, чем где-либо, по крайней мере, в светском обществе.

В монастырях – совсем другое дело!

Еще на днях одна большая миланская газета сообщила о том, что в одном из монастырей воспитывающиеся там девушки, даже вполне взрослые, наказываются розгами по обнаженному телу монахинями за более или менее важные провинности.

Счастливые народы не имеют истории, и это счастье для великой латинской страны, что по истории флагелляции в ней мне удалось собрать фактов всего на несколько страниц.