Распариться — нет ничего важней

Распариться — нет ничего важней

Фрагменты из повести Юлиана Семенова «Пароль не нужен», посвященной борьбе с интервентами и белогвардейцами на Дальнем Востоке. Одна из глав там и называется — «Баня».

Постышев заболел. Лежит в салон-вагоне Блюхера, укрытый шинелью до подбородка, похудевший и состарившийся. Кашляет.

«— Через час вылечу, — говорит Блюхер.

— Как?

— Баней.

— Помру от бани, — говорит Постышев. — Ослаб.

— Я не дам помереть, — успокаивает Блюхер. — Полчасика попаримся — все станет хорошо, точно знаю.

Постышев лежит на деревянной лавке, укрытый сухой жаркой простыней. Блюхер подходит к нему, зажав в руке распаренный веник…

— Как маму звали? — спрашивает Блюхер, снимая с Постышева простыню и замахиваясь веником. — Ну-ка, вспоминай да молись, чтоб вывезла. Мама, брат всегда непременно из любой хворобы вывезет.

Блюхер хлещет веником, растирает мочалкой блаженно стонущего Постышева…

— Ну как?! — кричит Блюхер — Живой?!

— Пока дышу.

— Дыши, милый, дыши! — приговаривает Блюхер и поддает веником по загривку, по лопаткам, по худым — смотреть страшно — рукам.

— Интересно, а враги в баню ходят? — спрашивает Постышев.

— Это ты к чему?

— Интересуюсь.

— Комиссары зазря не интересуются.

— Я сейчас не комиссар.

— А кто?

— Римский аристократ.

— Если меня из армии погонят, — говорит Блюхер, — банщиком пойду. И людям радость доставляешь и самому приятно. У меня дружок был на империалистической, банщик Петя. Льва Толстого мыл. Худенький, говорит был старичок, с животиком. Сурьезно мылся, и никогда чтоб в кабинет, а всегда утречком в общем зале. Петька рассказывал как-то: “Я если вижу, какой ферт пришел, я ему, конечно „чего изволите?“ да „как угодно?“, а положу на лавку мылом, уши замажу, его самого легонько трогаю, силы берегу, а ему все равно кажется, что грохот стоит, потому как уши закрыты. Или пущу ему хлопушек, он и рад, а хлопушки — это тоже у банщиков экономия силы. Или если клиент начал фордыбачить, я ему поперек мышцы насобачу, тело у него ломит, он блаженствует, дуралей. А со Львом Николаевичем я осторожно, только вдоль по мышце работая, растягивал ему тело, разминал как следует и уши мылом не мазал, чтоб зряшнего шуму в голове не было, а то и мысли можно вспугнуть…”

— Может, если столкнуть тепло с холодом, толк будет, а? — спрашивает Блюхер и окатывает Постышева ледяной водой, накидывается на него с распаренным веником, безжалостно хлещет, мнет ручищами, рычит от натуги.

— Отошел я, — блаженно говорит Павел Петрович, — боль отошла. Сейчас спать, а там хоть в ад.

— Знай наших, — довольно смеется Блюхер и окатывает себя ледяной водой из ушата. — Ангина, ангина… Ангина, конечно, важно, а распариться — нет ничего важней…».