Согласно сердцу

Согласно сердцу

Едва ли кто так тонко и достоверно раскрыл суть русской деревенской бани, как Василий Шукшин в рассказе «Алеша Бесконвойный». Это рассказ не только о бане. Это прежде всего философский рассказ, в котором его герои раздумывает о смысле жизни. Но баня — она здесь словно авансцена, на которой происходит все действие рассказа, — своими благостями как бы расковывает Алешу, умиротворяет. Он отрешается «от суеты сует» и остается наедине со своими сокровенными мыслями. Надеюсь, что те, кто не читал этого рассказа, прочтут его, а мы сосредоточим внимание только на «банной» сути этого произведения.

В рассказе идет описание одной из таких банных суббот. Сырой, зябкий осенний денек. Алеша любит в такую погоду погреться в бане. Вот он вышел с топором во двор и стал выбирать березовые кругляки.

«— Ишь ты… какой, — говорил он ласково чурбаку. — Атаман какой… — Ставил этого “атамана” на широкий пень и тюкал по голове.

Алешу радовали белизна и сочность и чистота сокровенная поленьев, и дух от них — свежий, нутряной, чуть стылый, лесовой. Еще не начал париться в бане, а сколько приятного для души!.. Алеша стаскал пышущие ароматами леса поленья в баню и аккуратно склал возле каменки… Еще потом будет момент — разжигать, тоже милое дело. Алеша даже волновался, когда разжигал в каменке. Он вообще любил огонь».

«Вот Алеша все перемыл, все продраил голяком, окатил чистой водой и протер тряпкой. Теперь можно и затопить… Поленье в каменке он клал, как и все кладут: два — так, одно — так, поперек, а потом сверху. Но там — в той амбразуре — там кладут обычно лучины, бумагу, керосином еще навадились теперь обливать, — там Алеша ничего не клал. То полено, которое клал поперек он еще посередке ершил топором. Потом эти заструги поджигал — загорались. И вот это тоже очень волнующий момент — когда разгорается. Ах, славный момент! Алеша присел на корточки перед каменкой и неотрывно смотрел как огонь, сперва маленький, робкий, трепетный, все становится больше, все надежней. Алеша всегда много думал, глядя на огонь. Например: “Вот вы там хотите, чтобы все люди жили, прожили одинаково… Да два полена и то сгорают неодинаково!” Или еще он сделал открытие: человек, помирая — в конце самом, — так вдруг захочет жить, так обнадеется, так возрадуется какому-либо лекарству!.. Но точно так и палка любая — догорая, так вдруг вспыхнет так озарится вся, такую выкинет шапку огня, что диву даешься — откуда такая последняя сила?

Из двери ровно и сильно — похоже, как река заворачивает, — валил плавно загибаясь кверху дым. Это первая пора, потом, когда в каменке накопится больше жару, дыму станет меньше. Важно вовремя еще подкинуть: чтоб и не на угли уже, но и не набить тесно — огню нужен простор. Надо, чтоб горело вольно, обильно, во всех углах сразу. Алеша подлез под поток дыма к каменке, сел на пол и несколько времени сидел, глядя на горячий огонь. Пол уже медленно нагрелся, парит; лицо и коленки достает жаром, надо прикрываться. Да и сидеть тут сейчас нежелательно: можно словить незаметно угару.

…Дровишки прогорели… Гора, золотая горячая, так и дышала, так и валил жар. Огненный зев нет-нет да и схватывал синий огонек. Вот он угар. Ну давай теперь накаляйся все тут — стены, полок, лавки… Потом не притронешься… Алеша накидал на пол сосновых лап — такой будет Ташкент в лесу, такой аромат от этих веток, такой вольный дух…»

Шукшин отмечает, что Алеша не суетился, готовил баню по всем правилам. Почувствовал, что в бане угарно, — вышел. Потом когда проветрилось, пошел в парную. Шел по двору медленно, чтоб озябнуть. Потом, раздевшись донага, посидел маленько в предбаннике: кожа покрылась пупырышками.

«…И пошла тут жизнь — вполне конкретная, но и вполне тоже необъяснимая — до краев дорогая и родная. Пошел Алеша двигать тазы, ведра. Стал налаживать маленький Ташкент. Всякое вредное напряжение совсем отпустило Алешу, мелкие мысли покинули голову, вселилась в душу некая цельность, крупность, ясность — жизнь стала понятной. То есть она была рядом за окошечком бани, но Алеша стал недосягаем для нее для ее суетни и злости, он стал большой и снисходительный. И любил Алеша — от полноты и покоя — попеть…

…Он вынул распаренный душистый веник из таза, сполоснул тот таз, навел в нем воды попрохладней… Зачерпнул ковш горячей воды из котла и кинул на каменку — первый, пробный. Каменка ахнула и пошла шипеть и клубиться. Жар вцепился в уши, полез в горло. Алеша присел, переждал первый натиск и потом только взобрался на полок. Чтобы доски полка не поджигали бока и спину, окатил их водою из тазика. И зашуршал веничком по телу. Вся-то ошибка людей, что они сразу начинают что есть силы охаживать себя веником. Надо сперва почесать себя — походить веником вдоль спины, по бокам, по рукам, по ногам. Чтобы он шепотком, шепотком, шепотком пока. Алеша искусно это делал: он мелко тряс веник возле тела, и листочки его, точно маленькие горячие ладошки, касались кожи, раззадоривали, вызывали неистовое желание сразу исхлестаться. Но Алеша не допускал этого, нет. Он ополоснулся, полежал. Кинул на каменку еще полковша, подержал веник над каменкой, над паром, и прикладывал его к бокам, под коленки, к пояснице.

…Пришел Алеша из бани, когда уже темнеть стало. Был он весь новый… По свежим половичкам прошел в горницу. И прилег на кровать. Он не слышал своего тела, мир вокруг покачивался согласно сердцу».