Мой отец

Мой отец

Мне было двенадцать лет (всего!), когда мой отец оставил велосипедный спорт. Он был всегда очень ласковым, он давал мне нежность, в которой я нуждалась, и мое восхищение им не знало границ. И вдруг восхищаться стало нечем. До этого я страстно переживала каждую гонку, в которой участвовал отец. Я обожала и обожаю атмосферу велоспорта. Оставив велосипед, отец лишил мою жизнь красок, частью которых являлся он сам. Я не могла не сердиться на него. Я холодно решила отомстить: отныне я не буду целовать его, я буду держать дистанцию и здороваться, пожимая ему руку. Какое детство! Раздумывая об этом уже в семнадцать лет, я вынуждена сравнить себя с девочкой, выкинувшей любимую игрушку из-за того, что она сломалась. При этом я продолжала любить его. Я запоминала все его слова. Он часто говорил мне: «Когда у тебя появится мальчик, это будет велосипедист». Я воспринимала это заявление без тени иронии и старалась делать все, что было в моих силах, чтобы оно воплотилось в жизнь.

В тот день, когда он сказал мне, что бросает велоспорт, я услышала: «У тебя не будет мужа!»

В двенадцать лет я уже часто думала о своем теле. Я худела для того, чтобы понравиться велосипедистам. Папа был очень требователен к мальчикам, во всяком случае, так мне казалось. Когда он сказал: «Когда у тебя появится мальчик, это будет велосипедист», он часто повторял эту фразу, я относилась к ней совершенно серьезно, я делала все, чтобы понравиться отцу. Слова отца стали руководством к действию. Я и сегодня уверена в том, что выйду замуж за человека из велосипедного мира. И я не знаю, хочу этого я или этого хочет мой отец.

Когда я встречаюсь с молодым человеком, не связанным с велоспортом, мне кажется, что ему чего-то не хватает. Мне кажется, что мне нужны другие отношения. Я ищу образ отца.

Если я встречу человека, похожего на отца, я полюблю его.

Это случай классический. Маленькие девочки влюблены в своих отцов, они часто говорят: «Я выйду замуж за папу». Я, быть может, осталась маленькой девочкой, даже наверное. Я пропустила свое отрочество из-за проклятой болезни. Я должна была бы в возрасте тринадцати лет, как другие девочки, смотреть на разных мальчиков, не имея в голове заготовленного образца. Но я считала себя некрасивой, и для меня существовал один путь — выйти замуж за велосипедиста, похожего на моего отца. Я не знала другой среды, и жизнь пугала меня. Я так сильно любила отца, что не хотела отдаляться от него. Съедать, как он, самый большой кусок мяса и быть страстным болельщицей велосипедного спорта. И вести себя, как взрослая хозяйка дома. Кто-то однажды сказал мне: «Ты бессознательно хотела занять место твоей матери». И это точно.

Папа часто повторял мне в тот период, когда я была больна анорексией: «Перестань делать то, что должна делать мама. Ты — не мама. Ты — наша дочь».

Он хотел дать мне понять, что я должна занимать место дочери для того, чтобы они могли защищать меня, помогать мне расти и развиваться. Но я не слушала его. Я считала, что поступаю правильно, готовя еду, перемывая посуду и убирая в доме. Родители были недовольны этим. Мама, например, когда работала в ночную смену, запрещала мне готовить. Она просила заняться этим папу. Она была с ним согласна. Но мое мнение расходилось с мнением моих родителей. Я не понимала, что попала в замкнутый круг: перфекционизм, желание все делать, все знать, распоряжаться в доме. Родители гордились моими достижениями в некоторых областях: в школе, моим личным вкладом в организацию соревнований. Папа гордился мной, но ни разу он не сказал: «Ты красивая», а мне очень этого не хватало. Я хотела стать красивой для него, похудеть для него. До анорексии он говорил: «Я не хочу, чтобы ты много ела». В период анорексии: «Я хочу, чтобы ты много ела». Я уже не понимала, как ему понравиться.

Я до сих пор мечтаю встретить единственного мужчину своей жизни из среды моего детства. Я буду работать в велоспорте и стану спортивным журналистом. Будущее покажет, но я сделаю все, от меня зависящее, потому что считаю, что моя судьба — там.

Мой отец любил меня и тогда, когда я была больна анорексией. Он говорил, что раньше я ему гораздо больше нравилась. Он был внимателен, он пытался понять меня. Мама тоже, но я этого не замечала.

Я не давала им возможности понять меня, поскольку сама ничего не понимала.

Люди не понимают анорексичек, и сами больные с великим трудом могут объяснить то, что необходимо назвать «навязчивыми желаниями», я не могу объяснить все, мне еще предстоит большой путь к пониманию и покою.

Я мечтала иметь при росте один метр семьдесят сантиметров постоянный тридцать восьмой размер одежды. Это невозможно и опасно в период подросткового становления организма. Я не могу простить журналам того, что они публикуют на своих страницах лишь тонкие силуэты. Я не могу простить известным магазинам Европы того, что они предлагают подросткам одежду лишь тридцать четвертого, тридцать шестого и на крайний случай тридцать восьмого размера…

Я не могу простить сумасшедшим от диеты того, что они предлагают по сходной цене целый набор средств для похудения без усилий. Авторам — их бесконечные статьи о необходимости худеть перед наступлением лета. Я не могу простить моде открытый живот, демонстрацию стрингов и вес в сорок пять килограммов при любом росте. При невыполнении данных условий тебя никто не замечает.

Погрузившемуся в эту систему человеку чрезвычайно трудно выйти из нее. Ментальная анорексия — это не мода, не игра, не спортивный клуб. Это страшная болезнь, и, как любая страшная болезнь, она чревата последствиями, которые, вылечившись, я пытаюсь, насколько возможно, сгладить. Шрамы остались и у меня, и у моей семьи.

Сегодня я пытаюсь подвести итог, не обвиняя никого. Ни в коем случае не обвиняя никого. В лоне моей семьи, чей портрет я набросала, в период моего детства и раннего отрочества образовался, я думаю, сгусток взаимного недопонимания, усиленный моими личными особенностями и приведший меня к отклонению от нормы. Я склонна к покорности и поддаюсь внушению. Капризна. Я живу, подчиняясь чужой воле, говорит мой дорогой профессор, собственнически любя других. Я боюсь жизни, ищу поддержки в маниакальных ритуалах, мной руководят требования посторонних. И я долго, очень долго не могла смириться со своим телом, потому что хотела сделать его таким, каким желала его видеть чужая воля. Я хотела изменить внешний вид тела, которое мне не подходило.

Теперь я хочу жить свободно, неся за все полную ответственность, обрезав семейную пуповину, но и не откидывая ее прочь. Я говорю об этом по-прежнему с некоторым страхом в душе, не зная, хватит ли у меня сил на осуществление своего решения.

Я пытаюсь в семнадцать лет нагнать упущенное из-за болезни время, отыграться за отрочество, в течение которого бунтовала невпопад. Вместе того чтобы уйти от опеки и авторитета родителей, как это делают нормальные подростки в кризисном возрасте, моя борьба вылилась в причинение зла себе самой. Ничто не могло заменить мне власть над собственным телом, которое я пыталась уничтожить.

Я где-то прочла, что анорексички не восприимчивы к психотерапии. Когда я разместила свой блог в Интернете, я пыталась быть там совершенно искренней, и, думаю, в большинстве сообщений мне это удалось. Но искренность не имеет ничего общего с открытостью, а группы слова ни в коем случае не заменяют углубленной терапии. Только сегодня, через три года после начала точившей меня изнутри болезни, я начинаю догадываться о том, что есть пути к пониманию, есть тропинки, ведущие к выходу из лабиринта, в который я сама себя заключила. С моим склонным к крайностям характером я пустилась во все тяжкие, обуреваемая желанием стать красивой и любимой. Я сделалась семейным тираном, перекладывающим на близких тяжесть своей болезни, вынуждающим их думать только об этом. Я хотела царствовать, пусть даже став королевой смерти и неся лишь разрушение.

У моей матери из-за этого был нервный срыв.

Я упрекала ее за холодность, недостаток ласки и нежности, в которых очень нуждалась. Слишком нуждалась. В период беременности мной моя мама потеряла свою собственную мать, впала в депрессию и позже не смогла одарить меня достаточным вниманием. Я судила ее, не будучи для этого еще достаточно интеллектуально развитой. Мама была обессилена, часто плакала и постоянно следила за мной, за что я ее тоже упрекала. У меня до сих пор стоит в ушах собственный крик:

— Ты не страдаешь, как я! Вы не страдаете, как я! Я говорила только о себе: о своем плохом самочувствии, о приступах тревоги, о слезах в своей комнате после еды. Постоянно ставить все под сомнение — это так тяжело! Так ужасно не быть больше счастливой, как прежде. Я и сейчас слышу, как мама говорит мне:

— Жюстин, дай мне убрать со стола и вымыть посуду! Дай мне выполнить мои обязанности! Ты же не одна в доме. Я тоже хочу это сделать.

Другими словами: я существую, я — твоя мать, твой отец — мой муж, ты — моя дочь!

Не отдавая себе в том отчета, я занимала ее место. Желая стать как можно ближе к супружеской паре моих родителей, я едва их не разлучила, провоцируя бесконечные споры. Они сделали для меня все. Они отреагировали очень быстро, они смогли вынести меня тогда, когда я была невыносимой, и я благодарю их за это.

Меня беспокоит моя младшая сестра, она хочет похудеть. Я надеюсь, что моя история послужит ей уроком и не даст закружиться по той же спирали. Она была пухленькой, теперь она — худая, я и не заметила, как она похудела. Она все отрицает, как когда-то отрицала и я. Она часто помогала мне, никому ничего не рассказывая, когда я выливала содержимое мешков с питанием в туалет или впадала в страшный булимический кризис. Она красивая, спортивная, независимая — полная противоположность мне. Только бы она сама все не испортила, пытаясь удержаться в детском тридцать четвертом или тридцать шестом размере одежды, — это может помешать ей вырасти счастливой.

Моя маленькая сестра Жанна, которую я очень люблю, пострадала из-за обстановки в семье. Ей было страшно. Я чувствую, что она немного отдаляется от меня. Когда она станет постарше, я сделаю все возможное для того, чтобы она поняла, что я не была самой собой в течение этого периода.

Так кто же я? Воительница. И моя битва не закончена. Я должна нагнать пропущенное время школьных занятий и сдать экзамены на степень бакалавра. Я должна твердо не допускать возобновления кризисов, которых уже не случалось несколько месяцев. Я больше не считаю дни. Забыты обжорство, рвота, я нормально, сбалансированно питаюсь и терпеливо жду (с надеждой), пока мой вес будет соответствовать моему росту и морфологии. Я помирилась со своим отцом, со своей матерью.

Помирилась ли я с весами? Процесс идет. Я разрешаю себе иногда взвешиваться и еще побаиваюсь себя самой и вида своего тела. Как говорит профессор: «В тот день, когда ты влюбишься, ты полюбишь свою внешность, увидев ее глазами другого».

Примирилась ли я сама с собой? Это тоже еще в процессе. Я выжила, я победила змею анорексии и ее двойника — навязчивую булимию. Я живу, а другие из-за них умерли или губят свое отрочество в бесполезных мучениях, пытаясь лишить плоти тело, которое подарила им жизнь. Всем девушкам, которые меня поддерживали, которых я выслушивала и поддерживала сама, всем тем, кто сомневается и борется, страдающим родителям я посвящаю эту исповедь. Я живу. Жизнь — это подарок в упаковке. Открывать его нужно очень осторожно.