Я умираю? Невозможно...

И вот со всей неотвратимостью встал вопрос о смерти. Вообще, первая реакция на диагноз «рак» — невозможность в это поверить. Когда мы пытаемся вообразить нашу собственную смерть, разум восстает, как будто смерть может прийти только к другим. Толстой отлично описывает это в повести «Смерть Ивана Ильича». Как и многие до меня, я узнал себя в этой истории. Иван Ильич жил вполне размеренной жизнью до тех пор, пока однажды не заболел. Никто не говорит ему, насколько серьезно он болен. И когда в конце концов он понимает, что скоро умрет, все его существо восстает против этой мысли. Это невозможно!

В глубине души Иван Ильич знал, что он умирает, но он не только не привык к этому, но просто не понимал, никак не мог понять этого.

Тот пример силлогизма, которому он учился в логике Кизеветера: Кай — человек, люди смертны, потому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему. То был Кай-человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное от всех других существо; он был Ваня с мам?, пап?, с Митей и Володей, с игрушками, кучером, с няней, потом с Катенькой, со всеми радостями, горестями, восторгами детства, юности, молодости. Разве для Кая был тот запах кожаного полосками мячика, который так любил Ваня! Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери? Разве он бунтовал за пирожки в Правоведении? Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?

И Кай точно смертен, и ему правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, — мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно.