XXVII. Сумерки — болезнь и разногласия

XXVII. Сумерки — болезнь и разногласия

Счастливые годы трезвости Боба были в самом конце омрачены болезнью Анны и ее слепотой. У нее развилась катаракта, которая полностью захватила оба глаза, и поэтому она больше не могла водить машину. Она уже не узнавала человека на другом конце комнаты и вынуждена была подойти вплотную или услышать его голос, чтобы сказать, кто же это был.

Смитти считает, что любовь его родителей друг к другу в это время проявлялась все больше и больше. Прежде всего, в той заботе, которой они окружали друг друга. А Бетти вспоминает: «Не было ни дня, проведенного с ними, чтобы папа не обнял маму и не спросил: “Ну, как наша любовь сегодня, Анна?”».

Анна перенесла операцию по удалению катаракты на одном глазу. Когда ее поместили в госпиталь, ее единственной просьбой было, чтобы Боба не оставляли одного. Она чувствовала, что он будет скучать и переживать за нее, и беспокоилась о том, чтобы его друзья были рядом.

Операция прошла неудачно, и она не разрешила оперировать другой глаз, которым еще немного видела. «Лучше видеть мало, чем совсем ничего», — сказала она. Смитти вспоминает, что у его матери была большая вера в эту операцию. Позже он спросил ее, почему, по ее мнению, она была неудачной. «Я думаю, это произошло из?за того, что у меня было недостаточно веры», — ответила она.

После этого доктор Боб стал ее глазами, насколько это было возможно. По–прежнему занимаясь медицинской практикой, он не мог быть с ней все время. Он знал, что ей требуется ежедневный уход. Он также знал, что она будет переживать, если почувствует себя для кого?либо обузой. Решение, которое появилось само, явилось результатом его собственной хорошей работы несколько лет назад.

В 1941 году, еще до того, как слепота Анны стала серьезной, Лавелл К. и его жена Эмма, сертифицированная медсестра, обратились к доктору Бобу за помощью.

«Мой муж был из “второй волны” АА, — рассказывает Эмма, — он работал помощником начальника почты и зашел уже так далеко, что почти потерял работу. Билл В. Х. уговорил его пойти поговорить с доктором Смитом. Мы думали, что это что?то вроде обследования.

Доктор Смит был самым изумительным человеком из всех, кого мне доводилось знать. Но если бы вы его не знали и увидели там, сидящим сложа руки, то напугались бы до смерти. Я была просто парализована — таким строгим и сердитым он выглядел. Он потратил всю вторую половину дня, рассказывая нам об АА. Мы были потрясены.

Так мы впервые с ним познакомились. А потом мы стали очень близки. О, какие чудесные это были времена! Если у Доктора была такая возможность, мы все после ланча отправлялись на машине вниз, в долину. Иногда миссис Смит звонила нам и говорила: “Давайте немного прокатимся. Очень жарко сегодня!” Она никогда не садилась на переднее сиденье, даже когда они приезжали за мной, чтобы ехать в город. Лавелл обычно садился вперед. Мы пересекали железную дорогу, ехали вниз, по Пенинсила Роуд, затем по Портаж… Доктор знал абсолютно всех, кто жил в этих красивых домах внизу».

Эмма также вспоминает о щедрости Смитов. После смерти матери доктора Смита миссис Смит сказала ей: «Эмма, я хочу, чтобы ты носила эту цепочку. Эта цепочка принадлежала Матер. Вместо того, чтобы сказать “Матери Смита”, она сказала “Матер”.

Я носила ее целый день и была совершенно счастлива. Потом, на следующий день, я, конечно, принесла ее обратно, но она сказала: “Послушай?ка. Она тебе нравится, и она подходит к твоему кольцу. Оставь ее себе, и носи, пока я не попрошу ее у тебя.” Она у меня до сих пор.

У меня есть булавка из черного оникса с тремя бриллиантами, подаренная мне доктором Бобом после того, как миссис Смит не стало. У нее были такие красивые бриллианты. Он подарил Бетти — жене Смитти — прекрасный бриллиант, и Сью он тоже подарил очень красивый бриллиант.

Они постоянно делали что?то такое. Они не могли не делать добро людям.

Как?то раз они собрались в отпуск. У них была собака, и они не хотели бросать ее или отдавать в приют. У нас тоже был маленький бостонский терьер. Поэтому однажды доктор Смит приехал к нам, стремительно взбежал по ступенькам и спросил, не хотим ли мы пожить в их доме, пока они будут в отъезде.

Я не хотела. Но мой муж сказал: “Мы им обязаны”, и это было правдой. Этим все было сказано. Так в первый раз мы согласились пожить какое?то время в их доме. Позже, когда они уезжали, мы просто переезжали к ним до их возвращения».

Таким образом, в течение восьми лет, Эмма и Лавелл время от времени жили в доме доктора Боба. Затем, когда в этом возникла необходимость, Эмма почти непрерывно сопровождала Анну.

«Миссис Смит могла видеть одним глазом, но видела плохо. Ей было трудно ходить, и руки ее опухли и плохо двигались из?за артрита», — вспоминает Эмма.

«Я иногда думаю о том, что все, кроме меня, называли ее Анной, — говорит Эмма. — Я не могла ее так называть. Я называла ее миссис Смит. Я была с ней каждый день, кроме субботы и воскресенья, в течение трех лет. Конечно, у них была домработница. И доктор был с ней в субботу и воскресенье».

В это время — в 1947–48 годах, еще до того, как доктор Боб узнал о своем смертельном недуге — в Нью–Йорке Билл начал думать о будущем АА. Что будет с Сообществом, когда его сооснователи умрут? Именно Билл и Боб, в основном, связывали попечительский совет и Центральный Офис Обслуживания с группами АА. Билл понимал, для того, чтобы АА могло выжить, совету и офису понадобится моральная и финансовая поддержка групп. И он предложил Бобу идею о том, чтобы основатели передали группам полный контроль за своей деятельностью, а для этого учредить Всеобщую конференцию по обслуживанию, на которую группы смогут присылать своих делегатов.

Билл считал, что его идея жизнеспособна, но большинство попечителей не хотело подобных перемен. И многие олдтаймеры из Акрона, Кливленда, Чикаго и Нью–Йорка согласились с ними. Точно так же, как члены Оксфордской группы стремились контролировать и руководить делами ранних алкоголиков, те же самые первые АА–евцы, сумевшие отколоться от Оксфордской группы, считали, что они должны руководить делами тех, кто пришел в АА позже.

По–видимому, позиция доктора Боба находилась где?то посередине. В мае 1948 года он писал Биллу:

«Какими бы желательными ни были многие из этих изменений, я полагаю, что они все равно настанут, но без слишком неожиданных переворотов. Если попечители ошибаются, они сами себя поставят в неловкое положение. Я заинтересован в АА так же, как и ты, но я не на 100 процентов уверен в том, что касается самого мудрого курса, которому мы должны следовать, и наиболее мудрого окончательного устройства. Мне кажется, что в настоящий момент принцип “легко и просто” является самым лучшим курсом, которому мы должны следовать. Может быть, было бы мудрым дать возможность попечителям действовать именно как попечителям, и, возможно, настаивать на том, чтобы они именно так и действовали, и результат может быть достигнут с помощью некоторого внешнего давления. Возражением против этого может являться то, что они могут все сильно испортить, когда попытаются оказать давление. Но они, без сомнения, получат довольно неприятную реакцию со стороны групп, если это произойдет… А пока наберись терпения и помни, что бы ни случилось, мы тебя очень любим. Смиты».

Это было началом, и хотя Билл, по–видимому, выдержал паузу в течение какого?то времени, настал момент, когда он понял, что «я должен надавить, чтобы доктор Боб согласился». С другой стороны, были и те, кто считал, что следует надавить на него, чтобы он наложил вето. В результате, доктор Боб оказался под огромным давлением с двух сторон в то время, когда его силы и здоровье начали сильно ухудшаться.

Летом 1948 года, буквально через несколько месяцев после письма Билла, доктор Боб узнал, что у него рак. Он закрыл свой кабинет, прекратил практику и вышел на пенсию, чтобы они с Анной могли спокойно прожить свои последние дни вместе.

Позже, в том же году, после того, как доктор Боб перенес очередную операцию, его навестил Джордж Х. АА–евец из Нью–Йорка и сторонник конференции, Джордж проводил опрос в группах по всей стране об идеях самоуправления. После посещения Акрона он направил Биллу пленку, на которую было записано поздравление от доктора Боба и молодого Смитти.

Как всегда четкий и деловитый в остальном, в отношении своего самочувствия доктор Боб сообщает весьма уклончиво: «Успех операции зависит от того, делается ли она тобой, или же делается тебе».

Смитти говорит: «Прочитал папе хорошую лекцию. Она была столь хороша, что я сам начал ей следовать. А он пока еще нет».

Джордж сообщил Биллу, что доктор Боб уже слег, и врачи предполагают, что жить ему осталось шесть месяцев, не больше. «Лицо у него вытянулось, он теряет вес, и ему трудно ходить. У него бывают хорошие моменты, а потом опять обострения болезни и боли.

Он переусердствовал, когда тут был его сын», — сообщает Джордж. Сейчас вынужден ограничить и число посетителей, и время их визитов. И все же он остается прежним стариной Бобом — подбородок вперед, и не признает того, что он настолько болен, как это есть на самом деле».

Остальная часть записи содержала деловой отчет. Джордж посвятил большую часть своих комментариев отношению ветеранов в Чикаго, Кливленде и Акроне, которые, как он полагал, были против изменений, «в то время как все остальные Соединенные Штаты — 370 групп, которые я лично посетил — считают, что руководство должно быть передано конференции».

Он сообщал о бытующем среди этих олдтаймеров мнении, что делегаты из Чикаго, Кливленда и Акрона имеют бoльше прав работать в комитете, чем АА–евцы из других мест. Эти пионеры выступают скорее за совет, состоящий из олдтаймеров, нежели за конференцию, и предпочитают использовать только Шаги, считая Двенадцать Традиций (представленных Биллом в 1946 году в его статье в Грейпвайн) слишком громоздкими.

Мнение самого Джорджа отличалось: «Срок трезвости — это еще не все. Нам следует также учитывать и способность к планированию и прочее.

Боб с Анной уже не молоды, — продолжал он. — Они уже пришли к определенным выводам и не склонны их менять». Полагая, что двумя наилучшими словами, которые он мог бы употребить, характеризуя доктора Боба, являются «педантичный труженик», Джордж отметил, что, тем не менее, Боб обладает «предельной лояльностью. Люди, которых он знал с первых дней, по его мнению, не могут ошибаться».

(Хотя и не в связи с этой конкретной ситуацией, Сью согласилась, что ее отец мог быть другом, «оправдывающим даже ошибки». Упомянув одного или двух людей в Акроне, которые действовали в интересах меньшинства, а не в интересах всей группы в целом, а также одного, занимавшегося какими?то темными делами, которые могли нанести вред другим АА–евцам, она сказала, что доктор оставался к ним привязан, хоть они и были неправы.)

Джордж сообщал, что мнения доктора Боба формируются под влиянием меньшинства, «чьи идеи извращены»; что у одного из олдтаймеров «отклонение от нормального мышления стало совершенно очевидно в последние два года»; что еще один «использует доктора Боба как инструмент для проталкивания собственных идей и интересов». Одного АА–евца он описал как «Кронпринца», который «рвется к новым титулам и амбициям» за пределами своего городка.

«Оба, и Боб, и Анна, — говорит Джордж, — слишком сильно больны, чтобы требовать от них четких решений, давя на них или устраивая массовые атаки, подобные тем, что происходят сейчас. Мы должны наконец оставить их в покое и дать им дожить отведенные им недели или месяцы жизни».

Джордж предложил: «Вы, Билл и доктор Боб, действительно понимающие друг друга в главном, могли бы сделать что?то вроде открытого заявления — о компромиссе, заключающемся в образовании временного управляющего совета, с указанием такого списка входящих в него людей, с которым вы оба согласились бы».

Слушая запись, можно различить нетерпение и некий налет снисходительности, смешанные с уважением и заботой, в описании Джорджем доктора Боба. Это снисходительное отношение проявится в дальнейшем в поведении части АА–евцев, что приведет к нарастанию противоречий в АА в течение нескольких последующих лет. Другая часть сообщества занимала аналогичную позицию по отношению к Биллу и «революционерам, которые хотят все взять под контроль».

Скорее всего, Джордж просто не задумывался о том, что в ряду пионеров АА, которые, по мнению доктора Боба, не могут ошибаться, Билл был, вероятно, на первом месте. Что касается нежелания перемен со стороны доктора Боба, возможно, если бы Билл попытался в чем?то убедить его, это было бы одно, а когда какой?то «новичок» из Нью–Йорка, — это совсем другое.

Существовало, и до сих пор бытует мнение, что доктор Боб и АА Акрона – Кливленда никогда не были оценены по заслугам «Нью–Йорком» — то есть попечителями и офисом.

«Заслуги доктора Боба не очень?то признавали в Нью–Йорке, — говорила Эмма К. — Это очень огорчало миссис Смит. Однажды их пригласили туда на обед, и она сказала: “Знаешь, Эмма, там не было никого, кто признал бы заслуги Боба”. Разумеется, в Огайо признавали только его. Я знала Билла — его это не задевало. В Нью–Йорке такое же отношение было к Биллу, я полагаю. Хотя допускаю, что это не имело никакого значения ни для одного из них».

Тот обед, на котором «не было никого, кто признал бы заслуги Боба», предположительно мог быть празднованием юбилея Билла в 1948 году. Эл С., председательствовавший на том обеде, вспоминал, как ему в последнюю минуту сообщили, что будут присутствовать Боб и Анна. «Я был так растерян от того, что оба основателя и их жены здесь, что не мог вспомнить его имя. Я действительно запутался во вступлении в тот вечер».

Эмма, которая так часто виделась с доктором Бобом в течение этого периода, критического для будущего АА, говорила о сооснователях: «Они отличались так же, как эти два пальца. Билл имел привычку внезапно менять курс, а доктор Боб говорил: “Послушай, Билл. Погоди, давай обсудим это еще раз”. Билл был давай–давай–давай, а доктор Боб был как бы мягкой педалью.

Да, я очень часто присутствовала при их деловых разговорах. Но мою позицию легко понять. Я чувствовала, что у этих двоих так много общего, им так много о чем нужно поговорить. Я могла зайти, присесть и поговорить с ними о чем?нибудь незначительном, но чтобы действительно усесться и вмешаться в их разговор… Они всегда так хорошо понимали друг друга. Такие разные, но на мой взгляд, они были больше похожи на братьев, чем на кого?либо другого».

По мере того как состояние Боба ухудшалось, Билл продолжал требовать от него одобрения и Традиций, и конференции. Вероятно, большинство их дискуссий на эту тему происходило с глазу на глаз и по телефону.

Тем не менее, в феврале 1949 года Билл написал письмо на трех страницах через один интервал, вновь подчеркивая необходимость перевести попечительский совет, Центральное Бюро Обслуживания и Грейпвайн, «со всеми потрохами, под прямую опеку региональных представителей движения АА». Группы уже начали сами заниматься своими делами, писал Билл, и нет резона «плыть против течения; тише едешь — дальше будешь».

Билл Уилсон, после того как узнал о серьезной болезни доктора Боба, начал работать более интенсивно, чтобы защитить будущее АА.

Понимая, сколь значима позиция Боба, Билл завершает свое письмо: «Абсолютно искренне и свято я надеюсь, что ты сможешь и захочешь протянуть нам руку. Твое участие и влияние всем нам крайне необходимо, а в особенности мне. Твое доброе благорасположение и надежная поддержка могут значить все».

Хоть и не впрямую в ответ на письмо Билла, Боб выражает свое отношение в записке от 14 марта 1949 года, где пишет ему: «Довольно сильно болел с тех пор, как ты был здесь… Не думаю, чтобы эта конференция была сейчас самым срочным делом. Возможно, я не прав, но я так думаю. Тебе не кажется, что можно дать парням состряпать этот комитет, и будь что будет? Люблю, Смитти».

(Комитет, о котором идет речь, задумывался как «политический центр» или «генеральный штаб», призванный помочь АА с публикацией литературы и организацией встреч в период между собраниями попечителей. К июню 1949 года он был утвержден и начал свою работу под названием Центральный Комитет по Обслуживанию.)

Только в 1950 году, на своем последнем большом собрании АА — Первом Международном Съезде в Кливленде — доктор Боб согласился одобрить Двенадцать Традиций. Спустя несколько недель, когда Билл сообщил ему, что попечители, по–видимому, вынуждены будут признать необходимость конференции, Боб, в конце концов, согласился поддержать и эту идею.

Доктор Боб был не единственным АА–евцем из Огайо, чья позиция изменилась. Эд Б. вспоминает, как Билл Уилсон приехал в округ обсуждать конференцию и Традиции. «Билл Д. (АА–евец номер три) был против и был просто взбешен. Он сказал: “Эд, я пойду на это собрание и я скажу Биллу, что я о нем думаю!”

Я пошел с ним, и Билл объяснил суть Традиций и смысл конференции. Он также упомянул, что они с доктором Бобом когда?нибудь покинут этот мир, и если АА–евцы собираются продолжать, то они должны знать, что им предстоит продолжить.

Мы с Биллом Д. слушали это выступление, а затем пошли на ланч. И я спросил: “Ну, Билл, и что ты об этом думаешь?”

Он ответил: “Знаешь, Эд, в этом что?то есть”.

“Мне тоже так кажется”, — ответил я. Потом мы вернулись назад, чтобы выбрать представителя, и в тот вечер Билл Д. стал первым делегатом от Огайо на Первой Генеральной Конференции по обслуживанию АА в 1951 году».