«Третий бич»

«Третий бич»

Сыпной тиф — страшная болезнь, насчитывающая многовековую историю. Уже почти за пятьсот лет до нашей эры так называемая «афинская чума», опустошавшая города во время Пелопонесской войны, была, судя по дошедшим до нас описаниям, пестрой картиной нескольких болезней, включавшей и сыпной тиф (по-гречески «тифос» — затемнение сознания).

В качестве самостоятельной болезни выделять тиф стали сравнительно недавно, причем житейская практика в этом плане опередила медицинскую теорию. Итальянцы подметили, что одна из чумоподобных лихорадок отличается своеобразным течением и характеризуется сыпью. По народным наблюдениям, эта моровая болезнь протекала более благоприятно, без кровохарканья и бубонов, свойственных истинной чуме. Джироламо Фракасторо наблюдал эпидемию этой болезни в 1505 и в 1524–1530 годах, когда она во время военных действий унесла в могилы гораздо больше людей, чем их погибло от ран противника. В работе «О контагии и контагиозных болезнях» он дал точное описание сыпного тифа, отграничив его от других инфекций.

Бесконечные войны, ужасающее антисанитарное состояние большинства населенных мест, голод способствовали возникновению инфекционных эпидемий в XVI и XVII веках. Большинство врачей, заметив эту связь, считали, что именно нужда, скученность, неопрятность и дурной воздух являются непосредственной причиной заболеваний тифом.

О зловещей роли кровососущих насекомых — переносчиков сыпного и возвратного тифа — не догадывались достаточно долго. Напомним несколько имен ученых, открывших своими исследованиями новую эпоху в познании паразитарных тифов. Это прежде всего наши соотечественники — врачи городской больницы в Одессе прозектор Г. Н. Минх, впоследствии профессор Киевского университета, известный трудами по чуме и проказе, и ординатор О. О. Мочутковский, впоследствии профессор Клинического института для усовершенствования врачей в Петербурге. Сто лет назад опытами самозаражения они доказали циркуляцию возбудителей сыпного и возвратного тифов в крови больных. Высказанное ими предположение о том, что переносчиком этих болезней являются кровососущие насекомые, вызвало в то время ироническое отношение со стороны врачей.

Только в начале XX века роль кровососущих членистоногих в передаче возбудителей сыпного тифа научно обосновали Станислав Провачек и Говард Риккетс, погибшие от сыпняка. Шарль Николль своими экспериментами на обезьянах показал, что единственным путем передачи сыпного тифа является укус зараженной вши.

Однако необразованный народ более чем снисходительно относился к кровососущим насекомым. Каких только нелепостей и басен не рассказывалось об этих «домашних животных». Говорили, например, что вши «появляются от неприятности», «с досады». Существовало верование в каких-то «подкожных» вшей. Против этой несуществующей разновидности предлагались даже особые «рецепты»: «…А коли вошь подкожная, — берите гусиного сала, чистейшего, столовую ложку, чайную сулемы, три капли веских ртути, разотрите все это семь раз на блюдце и черепочком фаянсовым мажьте. Ежели деревянной ложкой или костью будете тереть, — ртуть пропадет; меди, серебра не допускайте, — вредно!» (М. Горький. «Детство»).

Насколько прочно вошли переносчики сыпного и возвратного тифа в обиход дореволюционной России, свидетельствуют даже названия населенных пунктов, например деревня «Вшивая спесь» в повести Н. В. Гоголя «Мертвые души», квартал Петербурга «Вшивая биржа» — на углу Невского и Владимирского проспектов, где на тротуаре работали холодные парикмахеры. Эти насекомые фигурировали во многих пословицах и поговорках: в них вши наравне с тараканами порой служили показателями достатка («Заведутся вши — дела хороши»), или, напротив, — символом бедности («В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи»).

Народная «профилактика» и лечение заразных болезней, в том числе сыпного тифа, были построены в основном на обращении к святым. Поэтому столь прогрессивно звучат слова Петра I, приписываемые ему А. Толстым: «От богословия нас вши заели…»

Кое-где в деревнях принимали и другие «профилактические» меры. Об одной из них упоминает К. Федин в романе «Города и годы». По случаю тифа, занесенного из города, «…в селе посажена за прялку девушка лет двенадцати, прясть суровую нитку длиною в окружность села. Этой ниткой в полночь она обнесет Пичеур, чтобы оградить его от заразы. Пряха должна быть непременно целомудренной. Пока она прядет, к ней допускают одних старух. Иначе нитка не будет иметь силы».

Источником инфекции является больной человек. Насосавшись крови больного, платяная вошь (названная так потому, что поселяется в складках одежды) становится заразной для здоровых людей через 4–5 дней. Возбудитель тифа — мельчайшие микроорганизмы риккетсии — проникает в пищеварительный тракт вши с кровью больного и здесь размножаются. Когда в клетках, выстилающих изнутри стенки кишечника, скапливается множество риккетсий, клетки разрываются и риккетсии выделяются наружу. Они загрязняют тело и белье еще здорового человека, на котором паразитируют вши. Расчесывая от укуса тело, человек втирает в ранку испражнения вши вместе с риккетсиями. С момента циркуляции возбудителя в крови начинается инкубационный период болезни.

В редких случаях заражение риккетсиями Провачека может осуществиться через воздух. Такой случай, имевший место в действительности, описан в романе В. Каверина «Открытая книга». В одном из московских институтов заражали белых мышей для получения сыпнотифозной вакцины. «Все шло хорошо. Мыши лихорадили, кашляли, чихали — словом, вели себя именно так, как им полагается. Первые препараты были уже получены и испытаны с хорошим результатом». Но вот заболевает лаборант, приготовлявший вакцину, через несколько дней — швейцар-гардеробщик, не заходивший ни в лабораторию, ни в виварий, и, наконец, сотрудник иностранной миссии, интересовавшийся достижениями современной науки, который только прошел по коридору вдоль стены, за которой находился виварий. Стало ясно, что инфекция передалась через воздух.

У большинства людей заболеванию предшествуют разбитость, апатия, головная боль. Потом начинается острый период с высокой температурой, возбуждением, бредом и галлюцинациями. Для сыпного тифа типичен фантастический бред устрашающего характера, прекрасно переданный в рассказе В. Катаева «Сэр Генри и черт», снабженном подзаголовком «Сыпной тиф»: «…От жары и духоты у меня в ухе завелись крысы — целое вонючее крысиное гнездо. Маленькие крысята возились и царапались, а большие крысы тяжело и мягко лежали на дне гнезда. Это было отвратительно. Я изнемогал от жары. Сколько времени возились у меня в ухе крысы, я не знал. Много раз волшебные стекла загорались и меркли. Лампочка на потолке много раз наливалась каленой краснотой, сияла, гасла, и косматая папаха, висящая над моим изголовьем, продолжала цвести такой же черной громадной хризантемой, распространяющей запах козла! А крысы все копошились и копошились, и с каждым часом их становилось все больше и больше».

К. Паустовский, заразившийся сыпным тифом, как он думает, при пересадке на станции Самтреди в поезд, идущий на Поти, в очерке «Пламенная Колхида» воспроизвел содержание своей галлюцинации: «На полу около моей койки сидел красноармеец в мятой грязной шинели. У него на голове была облезлая папаха из искусственной мерлушки с пришитым наискось лоскутом выгоревшего на солнце кумача. Папаха была велика ему и наползала на землистые прозрачные уши… Морщась от боли, он разматывал заскорузлый от высохшей крови грязный бинт у себя на ноге… От ноги красноармейца шел тяжелый запах запущенной раны.

— Ты зачем снимаешь перевязку, земляк? — снова спросил я, но красноармеец опять не ответил и только показал мне глазами на стену рядом с собой.

Тогда я увидел на стене квадратный листок бумаги. На нем жирным шрифтом было напечатано: «Всем бойцам и гражданам, имеющим перевязки, надлежит немедленно снять оные под угрозой предания ревтрибуналу и ни в коем случае не возобновлять их до осмотра ран особой комиссией»…

Тогда я сел на койке и тоже начал сматывать бинты со своего бедра. Разрез на бедре был очень глубокий, и сделали мне его всего два часа назад. Из свежей раны хлынула кровь…

Красноармеец исчез. Я рассказал о нем хирургу.

Он только усмехнулся:

— Вульгарный случай галлюцинации, — сказал он сестрам».

Сыпной тиф надолго оставляет после себя состояние неработоспособности. В 1864 году С. П. Боткин, перенесший тяжелый сыпной тиф, писал доктору Н. А. Белоголовому: «Несмотря на то что вот уже полтора месяца как поправляюсь, но далеко не чувствую себя способным к серьезному труду…»

Русская художественная и мемуарная литература XIX и первых десятилетий XX века, отобразив с невиданной силой и правдивостью свою эпоху, оставила целый ряд исключительных по выразительности зарисовок «вшивого быта» и его последствий.

Незадолго до уничтожения крепостного права Н. С. Лесков, очевидец перевозки переселенцев, купленных «на вывод» из Орловской и Курской губерний в степные места, повествует о том, как многие мужики вскоре прибежали назад. Когда их ловили, они рассказывали, что «ушли от вши и от вредных вод». Автор видел среди переселенцев умирающего мальчика, «у которого во всех складках кожи, как живой бисер, переливались насекомые».

Задолго до обнаружения возбудителя сыпного тифа и научного подтверждения роли вшей как переносчика его горький опыт поколений позволил подметить решающую роль социального фактора в проблеме сыпняка и отразить эту идею в художественных произведениях.

В нашумевшей в свое время книге Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы» запечатлен разговор двух священников: протопопа и настоятеля церкви при кладбище.

«— Ну что, как слышно! Говорят, тифозная эпидемия свирепствует? — спросил отец Иоанн отца Иринарха, плавно поглаживая свою бороду…

— Да, мрёт народ, мрёт, — подтвердил отцу Иоанну отец Иринарх, расправляя с затылка на обе стороны лица свои волосы, — и шибко мрет, но… всё больше чернорабочий… всё чернорабочий».

Социально-экономическая подоплека возникновения эпидемий сыпного тифа сквозит в стихотворении Некрасова «О погоде»:

Всевозможные тифы, горячки,

Воспаленья — идут чередом,

Мрут, как мухи, извозчики, прачки,

Мёрзнут дети на ложе своем.

А в очерке «Лесное царство» писателя-народника П. В. Засодимского, который, осуществляя идею «хождения в народ», был земским учителем, обрисованы некоторые эпидемиологические черты сыпного тифа по наблюдениям в Зырянском крае (ныне Коми АССР): «Тиф первоначально всегда появляется в бедных домах, хозяева которых питаются скудно и живут грязно; при распространении тифа в селении те дома, которые сравнительно отличаются резко от прочих зажиточностью, или вовсе не поражаются тифом, или заключают в себе очень мало больных».

Если XVIII век прошел под знаком оспы, то в XIX и в первые десятилетия XX века с исключительной силой проявили себя паразитарные тифы, особенно сыпной. В нашей стране причиной этого были тяжелейшие экономические условия жизни, в первую очередь крестьянства, которое составляло к концу XIX века 87 процентов всего населения. Был исключительно низок культурный уровень, например, в 1900 году неграмотными оказались более половины призванных в царскую армию.

Несмотря на несомненную ясность роли вшей в распространении возбудителей паразитарных тифов, среди отсталой части населения кое-где по-прежнему сохранялось добродушное к ним отношение, свидетельствующее о недостатках санитарного просвещения.

Примером может служить один из персонажей рассказа М. А. Шолохова «Лазоревая степь» — дед Захар. Найдя в складках рубахи вошь, «держит ее бережно и нежно, потом кладет на землю, подальше от себя, мелким крестиком чертит воздух и глухо бурчит: — Уползай, тварь! Жить небось хочешь, а? То-то оно… ишь ты, насосалась… помещица…»

Опасность заразиться и заболеть в те годы была немалая, особенно для медицинского персонала. В. В. Вересаев в «Записках врача» приводит следующие данные: «По подсчету д-ра Гребенщикова от заразных болезней умирает 37 процентов русских врачей вообще, около 60 процентов земских врачей в частности. В 1892 году половина всех умерших земских врачей умерла от сыпного тифа».

Постоянными очагами сыпного тифа были тюрьмы, ночлежные дома, постоялые дворы. Значительные подъемы заболеваемости отмечались в 1881, 1892–1893, 1908–1911 годах. Наивысшая заболеваемость, по данным отчетов медицинского департамента и Управления главного врачебного инспектора (следует оговориться, что они были неполными), отмечалась в Черноморской, Подольской, Тамбовской, Тульской, Орловской, Волынской, Пермской, Бессарабской, Рязанской, Харьковской, Смоленской, Херсонской, Полтавской и Черниговской губерниях.

Это неудивительно, если учесть, что государство принимало крайне малое участие в расходах на санитарные нужды. В «Положении о земских городских учреждениях» расходы на медицину были отнесены к числу необязательных. В 1914 году средства на здравоохранение составляли один рубль на человека в год, на санитарные же мероприятия приходилась совсем смехотворная цифра — копейка с четвертью. Санитарное законодательство страны было представлено в основном уставом медицинской полиции (Свод Законов Российской империи, т. XIII) в виде запретительных и карательных статей.

Однако эти запреты не мешали предпринимателям держать рабочих и служащих в антисанитарных условиях. Г. А. Гиляровский в одном из очерков описал яркую картину полного пренебрежения к элементарным медицинским требованиям со стороны владельца одной из крупных торговых московских фирм.

«Встречаю как-то на улице знакомого татарина, который рассказывает мне, что чайная фирма В. выписала из голодающих деревень Заволжья большую партию татар, которые за грошовое жалованье, ютясь с семьями в грязи и тесноте, работают по завертке чая. Они живут на своих частных квартирах, которые стали очагами заболевания сыпным тифом. Много их умерло, а живые продолжают работать, приходя из своих зараженных квартир рассыпать и завертывать чай. Я тотчас же отправился на их квартиры в переулке близ Грачевки и действительно нашел нечто ужасное: сырые, грязные помещения набиты татарскими семьями, где больные сыпным тифом, которых еще не успели отправить в больницу, лежат вместе со здоровыми…

Я прямо отправился на междугородный телефон… рассказал подробности и продиктовал заметку. Через день газета появилась в Москве. Это была сенсация. Ее перепечатали провинциальные газеты, а московские промолчали… От чая этой фирмы стали бояться заразиться сыпным тифом».

В летописи сыпного тифа особое место занимают эпидемии военных лет. Походы и войны наполеоновского периода способствовали распространению болезни на огромной территории от границ Азии до берегов Атлантики, от Крайнего Севера до южных районов Европы. В 1808 году в осажденной французами Сарагосе от сыпного тифа погибло около 40 тысяч человек, но и французская армия понесла от него жестокие потери.

Весной 1812 года полумиллионная армия Наполеона двинулась на Россию. При отступлении из Москвы в ее рядах насчитывалось всего около 80 тысяч человек вместе с больными и ранеными. Такие колоссальные потери объяснялись не только военными действиями, но и жестокий эпидемией сыпного тифа. «Великая армия» во время отступления разнесла заразу по всем районам своего прохождения. Пострадала от сыпняка и армия Кутузова, в которой за период с 20 октября по 14 декабря выбыло из-за болезни три пятых состава.

Большими вспышками сыпного тифа сопровождались русско-персидская кампания 1827–1828 годов, русско-турецкая война 1828–1829 годов, Крымская война 1854–1856 годов, во время которой в русской армии заболело сыпным тифом 79 533 нижних чина и умерло более 15 тысяч человек.

Особенного размаха сыпной тиф достиг в годы первой империалистической войны. С западного и кавказского фронтов в срочном порядке проводилась массовая эвакуация в тыл «неблагонадежных» лиц, в основном состоящих из «инородцев» — латышей, евреев, турок, армян, курдов — и военнопленных. Поезда с эвакуированными становились рассадниками инфекции, а медицинская помощь на станциях сводилась к выгрузке трупов. Наплыв беженцев из турецкой Армении способствовал распространению инфекции по Кавказу. Голодные толпы беженцев стремились к религиозному центру края — Эчмиадзину. Однако святые стены помогали мало — смертность здесь доходила до 400 человек в сутки. Крупными очагами сыпного тифа в 1915 году стали Калуга и Самара, куда были направлены для расселения по уездам большие партии полураздетых больных военнопленных.

Во время гражданской войны сыпной тиф приобрел характер катастрофы. Только в течение 1919 и 1920 годов болело около 5 миллионов человек. Эти официальные данные известный гигиенист А. Н. Сысин считал заниженными в три раза, а видный микробиолог и общественный деятель Л. А. Тарасевич относился к ним еще более критически, считая, что в действительности тифом переболело около 25 миллионов человек.

Белогвардейские войска, отступая, умышленно создавали очаги заразы. Например, в Томск колчаковцы специально привезли четыре баржи с пленными красноармейцами и бросили их без всякой помощи. В акте, составленном врачами 7 сентября 1919 года, после того как город был занят частями Красной Армии, отмечалось, что «все население баржи больно тифом и дизентерией. Умершие валяются вперемешку с живыми по нескольку дней». В одном лишь Ново-Николаевске (Новосибирск) с ноября 1919 по апрель 1920 года умерло от тифа свыше 25 тысяч человек.

28 января 1919 года Председатель Совета Народных Комиссаров В. И. Ульянов (Ленин), нарком здравоохранения Н. А. Семашко, управляющий делами Совнаркома Вл. Бонч-Бруевич и секретарь Совнаркома Л. Фотиева подписали декрет «О мероприятиях по сыпному тифу». В числе многих тысяч людей сыпной тиф оборвал жизнь Джона Рида, автора книги «10 дней, которые потрясли мир», и Ларисы Рейснер — легендарной женщины-комиссара, погибшей в возрасте 31 года.

Характеризуя создавшееся положение, В. И. Ленин на VII Всероссийском съезде Советов выдвинул борьбу с сыпным тифом как одну из важнейших государственных задач: «И третий бич на нас еще надвигается — вошь, сыпной тиф, который косит наши войска. И здесь, товарищи, нельзя представить себе того ужаса, который происходит в местах, пораженных сыпным тифом, когда население обессилено, ослаблено, нет материальных средств, — всякая жизнь, всякая общественность исчезает. Тут мы говорим: Товарищи, все внимание этому вопросу. Или вши победят социализм, или социализм победит вшей!»[21] Сегодня — это уже хрестоматийные слова, но в то время они исключительно правдиво и открыто рисовали положение страны.

На борьбу с тифом в помощь органам здравоохранения была привлечена ВЧК во главе с Ф. Э. Дзержинским. Санитарно-гигиенические и противоэпидемические мероприятия, проводившиеся в Советском Союзе систематически ив очень широких масштабах, довольно скоро позволили резко снизить число заболеваний сыпным тифом. Последние годы, предшествовавшие второй мировой войне, характеризовались относительно невысоким показателем заболеваемости. Но надвигалась новая опасность: стремление империалистических агрессивных кругов снизить обороноспособность нашего государства различными способами, включая искусственное распространение заразных болезней.

Пример подобных действий описан К. В. Киселевым в «Записках советского дипломата» (1974). В 1937 году автор этих воспоминаний работал наркомом здравоохранения Белоруссии. В селах этой республики неожиданно появился сыпной тиф, причем особенно увеличилось число заболеваний на территории Полоцкого округа: «Из бесед с крестьянами, больными сыпным тифом, выяснилось, что в их домах побывал какой-то странник и после его ухода люди заболевали. При обыске «странника» обнаружили пистолеты и коробки, наполненные сыпнотифозными вшами. Выяснилось, что это переброшенный через границу белый офицер, занимавшийся шпионажем и диверсиями».

Большая заслуга в разработке научно обоснованной борьбы с сыпным тифом принадлежит исследованиям коллектива ученых, работавших под руководством Л. В. Громашевского. Выезжая в очаг заболеваний, они убедились в том, что «наличие сыпного тифа на территории населенного пункта, района, группы районов абсолютно несовместимо с самой простой, но добросовестно осуществляемой и мало-мальски грамотно построенной борьбой с этой инфекцией». Об этом Л. В. Громашевский сказал в докладе на конференции микробиологов, эпидемиологов и инфекционистов, состоявшейся в 1939 году в Москве. Вторая мировая война не могла не сказаться на подъеме заболеваний сыпным тифом, хотя пандемического его распространения, которым характеризовалась первая мировая война, не было.

В годы Великой Отечественной войны в ряде районов нашей страны создалась сложная эпидемическая обстановка. В селах и деревнях, оккупированных фашистами, отмечалась массовая вшивость. Когда советские войска освободили Украину и Белоруссию, оказалось, что заболеваемость сыпным тифом возросла на Украине по сравнению с предвоенным 1940 годом в 28 раз, а в Белоруссии — в 44 раза. Отступая, фашисты нередко преднамеренно распространяли среди населения сыпной тиф. В 1942 году из концентрационного лагеря под Старой Руссой были специально выпущены более 700 военнопленных, зараженных «сыпняком». В 1943 году подо Ржевом в лагерях были брошены тифозные больные.

Создавая благоприятные условия для распространения эпидемий, фашистские войска нередко страдали от них и сами. Только в одной 9-й армии противника, действовавшей в районе Смоленска, за период с января по июль 1942 года было зарегистрировано около 5 тысяч заболеваний. По свидетельству адъютанта Паулюса В. Адама, «почти каждый, кто в конце января или начале февраля 1943 года брел в плен, нес в себе зародыши смертельной заразы». Немецкий врач Отто Рюле, взятый в плен, в мемуарной книге «Исцеление в Елабуге» описал эпидемию сыпного тифа, вспыхнувшую в развалинах Сталинграда. Многие пленные, вопреки приказу, не сдавали кое-какие личные вещи в дезинфекцию и способствовали распространению тифа. Однако благодаря энергичным мерам, принятым медицинской службой Советской Армии, эпидемия не вышла за пределы лагеря военнопленных.

Одному из авторов этой книги (К. Н. Токаревичу) во время Великой Отечественной войны довелось в течение всех, девятисот блокадных дней участвовать в организации противоэпидемической обороны Ленинграда. И конечно, в числе инфекций, которые «пошли в наступление», был сыпной тиф. Сначала он вспыхнул среди детей. У многих из них погибли родители, у других родители практически дневали и ночевали на работе. Затем болезнь перекинулась на взрослых. Как-то в 1942 году от «сыпняка» слегли все, кто работал на телеграфе на аппаратах Бодо. Оказалось, что через линию фронта в город перешла молодая девушка, завшивленная до последней степени, и разыскала свою знакомую телеграфистку. Случайно ли пропустили ее немцы? Вряд ли. Скорее всего это было сделано специально. Так или иначе, но источник инфекции удалось выявить довольно быстро.

В невероятно трудных условиях сотрудникам Института эпидемиологии и микробиологии имени Пастера пришлось в числе других неотложных задач налаживать изготовление противотифозной вакцины. Для этого были нужны вши, множество вшей, ибо в их кишечнике и размножается возбудитель болезни. Что было делать? Пришлось вскармливать их на себе. Научные сотрудники, врачи и лаборанты ходили с привязанными к телу баночками. Затем каждой «вскормленной» таким образом особи вводили полученные от больных возбудители. Следующим этапом было заражение белых мышей. И уже из их легких готовили вакцину. «Сыпняк» отступил.

В первые послевоенные годы участились случаи повторного сыпного тифа. Оказалось, что здесь вши уже ни при чем — источник повторного заболевания находится в самом человеке. Возбудитель болезни просто затаился до поры до времени и переходит в наступление при первом же удобном случае, когда организм ослабеет. А в эти трудные годы измученные войной люди легко теряли силы. И для того чтобы предотвратить рецидивы, нужны были совсем другие меры, чем дезинфекция. Как только это стало очевидным, случаи повторного тифа были ликвидированы.

Сейчас классически протекающего сыпного тифа в нашей стране нет.