ПЕРВЫЕ ГОДЫ СУПРУЖЕСТВА

ПЕРВЫЕ ГОДЫ СУПРУЖЕСТВА

Между тем судебный процесс набирал темп, и только 1 августа 1840 года, после многих судебных заседаний, был достигнут консенсус и разрешен брак. С какой ненавистью Вик, приговоренный судом за клевету на Шумана к 18 дням тюрьмы, вел борьбу доказывают его слова, брошенные Кларе в зале суда после вынесения приговора: «Я проклинаю тебя, и дай Бог, чтобы ты однажды пришла с твоими детьми к порогу моего дома за подаянием». Тем не менее Роберт тогда записал: «Самый счастливый день и конец борьбы», 12 сентября 1840 года в деревенской церкви Шенефельд под Лейпцигом состоялось венчание. 30-летний доктор Роберт Шуман — университет Йены присудил ему почетное звание доктора — смог заключить в объятия свою жену, 21-летнюю Клару. В подарке жене, песенном цикле «Мирты» ор. 25 нашло свое выражение его огромное счастье.

«Событий мало, счастья в избытке» — так начинается супружеский дневник, который Шуман и Клара вели попеременно в течение трех лет, и в котором мы можем прочитать о полном взаимопонимании между ними в любви и искусстве. При этом бросается в глаза, что Шуман придавал большое значение сексуальным контактам с Кларой, которые он отмечал буквой F. Она появлялась в книге записей домашних расходов каждый второй или пятый день и исчезала только тогда, когда рождался ребенок, и через четыре недели появлялась снова с комментарием: «Спал с Кларой первый раз». И все-таки уже в первые недели супружеской жизни наметился конфликт. Композиторская деятельность Шумана стоила Кларе не только смирения, но и отказа от рояля, которым он все время пользовался. Ее боязнь потерять мастерство пианистки, угрызения совести Роберта по этому поводу находят в супружеском дневнике отчетливое выражение. Но и из-за соперничества с Кларой, которая считалась в то время самой знаменитой пианисткой Европы, появились трения, усиливающиеся в связи с обидным и нетактичным к нему отношением. Так, во время концертного турне в Копенгаген, в котором он сопровождал свою супругу, им прислали только одно приглашение ко двору, Кларе, его не пригласили. Шуман тогда возвратился в Лейпциг, чтобы позаботиться о недавно родившемся первенце. Эта ситуация доставила ему немало переживаний. Такой эмансипированный брак очень мешал ему в работе. «О сочинении композиций даже нечего думать», — написал он тогда в дневнике и продолжил: «Что же мне, пожертвовать своим талантом, чтобы сопровождать тебя в турне?. Или ты должна оставить свою работу, потому что я привязан к журналу и фортепьяно?. Мы нашли выход. Ты взяла себе компаньонку, а я возвратился к ребенку и к работе. Но что скажет мир? Такие мысли мучают меня». С другой стороны, брак для него означал не только долгожданную внешнюю и внутреннюю уверенность. Он был также ответственным бременем, так как теперь он должен был содержать семью. Поэтому он, уже спустя четыре недели после свадьбы, занимался своими симфониями, а когда в декабре узнал, что Клара ожидает ребенка, это его так окрылило, что за несколько дней, с 23 по 26 января 1841 года он почти закончил «Весеннюю симфонию» B-Dur ор. 38. «Сегодня, в понедельник, Роберт почти закончил свою симфонию; по-видимому, он писал ее ночью. Уже несколько ночей мой бедный Роберт сидит над ней без сна», — записала Клара в супружеский дневник, а несколько дней спустя жаловалась на то, что он мало о ней заботится: «Роберт уже несколько дней холоден ко мне. Хотя причина радостная, но иногда меня обижает эта холодность, которую я меньше всего заслужила». Она не поняла также, почему он после почти одержимого возбуждения от написанной симфонии впал в депрессию. В дневнике последней недели февраля 1841 года мы читаем: «Нехорошо. Вечером чертовски много пил. Глупый осел. Нездоров. Вообще вечно болезненное напряжение. Всегда меланхолия. Хочу песен». Такое поведение повторялось часто. После премьеры «Весенней симфонии», которая состоялась 31 марта 1841 года в Лейпцигском Гевандхаузе под управлением Мендельсона, Шуман почувствовал необычайный подъем. В таком радостном творческом настроении он написал для Клары «Симфониетту» и симфонию, которая была издана в переработанном виде через 10 лет, d-Moll ор. 120, а также «Фантазию» a-Moll для фортепьяно и оркестра, к которой он через четыре года написал интермеццо и финал. Она стала его самым большим шедевром — концертом для фортепьяно с оркестром ор. 54. Другим стимулом, который привел к удивительному расцвету его творческих сил, было побуждение его друга Ференца Листа обратиться к камерной музыке. Как и в последний год, 1840, он и на этот раз с почти лихорадочным рвением набросился на новую работу. Но между тем он снова впал в депрессивное состояние, которое было вызвано упомянутым концертным турне Клары в Копенгаген со всеми вытекающими последствиями. В таком меланхолическом настроении он был неспособен писать музыку, тем более что снова начал пить, как свидетельствует запись от 12 февраля 1842 года в домашней книге: «Я пью слишком много». В этом первом супружеском кризисе, связанном с успехами Клары, было подорвано его чувство собственного достоинства и вновь ожило чувство покинутости, от которого он страдал раньше. Только после ее возвращения он смог через несколько недель интенсивной работы 22 июня закончить третий струнный квартет. После того, как тремя струнными квартетами завоевал вновь открытый мир камерной музыки, он уже осенью того же года работал над шедевром — клавирным квартетом и знаменитым клавирным квинтетом.

В клавирном квинтете ор. 44, образцовом произведении этого музыкального жанра для Брамса и Дворжака, после жизнеутверждающего начала первой части в следующем втором пассаже звучит скорее всего мрачная основная мелодия с несравненным очарованием переплетения звуков. Без сомнения, этот второй пассаж является содержательным центром всего произведения. В напоминающем «Героическую симфонию» Бетховена траурном марше Шуман несомненно продолжил начало арии «Свершилось» из «Страстей по Иоанну» И. С. Баха, видение смерти которого переходит в форте. В финале, в котором тема главного пассажа объединяется с последней частью в великолепный синтез, Шуман попытался, очевидно, вернуться в действительность и тем самым выразить преодоление мысли о смерти.

Еще во время работы над квинтетом он впал в состояние меланхолии с «ужасными бессонными ночами» и попытался отвлечь себя работой над следующим камерным произведением. Так, менее чем через неделю, появился клавирный квартет ор. 47, который содержит множество прямо-таки льющихся через край мелодий. Уставший и полностью обессиленный, он 28 декабря 1842 года закончил Трио — композицию, которая стоила ему колоссальных сил. «Писал Трио, слишком устал. Вечером чувствовал себя плохо», — говорится в дневнике 12 дней спустя. К тому же он — главным образом из финансовых соображений — взял доцентуру в Лейпцигской музыкальной школе, классы фортепьяно, композиции и чтение партитур, что принесло ему немало осложнений с учащимися из-за некоммуникабельности и навредило его и без того нестабильному «Я».

Так «его симфонический 1841 год» и год «камерной музыки 1842 год» снова закончились фазой депрессии. Примечательно, что такие периодически возвращающиеся состояния совпадали или с сезонными изменениями, особенно с поздней осенью и зимой, или с памятными днями рождения или смерти. В это время усиливалось его погружение в себя. Сам он относил эту «нервную слабость» на счет перегрузки работой. Так как Шуман имел все основания беспокоиться за свое будущее из-за меланхолии, как записал в дневнике 30 декабря 1842 года, он обратился в день нового года к доктору Мюллеру-старшему и доктору Мюллеру-младшему — двум специалистам в области гомеопатии, которые прописали ему некоторые лекарства и проводили психотерапевтическое лечение. С приближением весны его настроение улучшилось и он начал заниматься своим, как он думал, «самым большим и, надеюсь, самым лучшим произведением» — ораторией «Рай и Пери» ор. 50, работой, которая заняла большую часть 1843 года. На премьере Шуман хотел дирижировать сам, хотя репетиции доставляли ему большие трудности и вообще стали возможны только после поддержки его супруги. Несмотря на очевидную слабость его как дирижера, премьера оратории в декабре 1843 года в Лейпцигском Гевандхаузе имела огромный успех, после чего Вик заключил с ним мир. Он написал Шуману несколько великодушных, хотя и сухих слов: «Дорогой Шуман!. Теперь мы не должны быть далеки друг от друга. Вы теперь тоже отец, к чему долгие объяснения?. С радостью ждет Вас Ваш отец Фридрих Вик». Шуман своей ораторией «Рай и Пери» создал действительно «новый жанр для концертного зала», который можно назвать лирической ораторией. Он не хотел писать оратории для церкви. Интересно, но он не создал ни одного произведения как протестант для евангелистской церкви, хотя в конце жизни написал католическую мессу и реквием. В январе 1844 года, несмотря на серьезные возражения Шумана, состоялось давно запланированное концертное турне Клары по России. Роберт сопровождал ее и подвергался трудному испытанию. Уже в Дорпате он так сильно простудился, что ему прописали шестидневный постельный режим. Его состояние характеризовалось «ревматическими жалобами и страхом», за которыми последовала меланхолия. В Москве, где он как композитор был неизвестен, он чувствовал себя, ввиду ошеломляющего успеха своей жены, непризнанным, обойденным и униженным. При этом не находил необходимой поддержки у Клары. В одной из дневниковых записей говорится: «Обиды трудно выдержать при таком поведении Клары». Поэтому не удивительно, что он замыкался в себе, и в обществе казался растерянным. Один свидетель из Петербурга сообщал, что «он был молчалив и замкнут и на вопросы бормотал что-то невразумительное». В Москве снова появилось сильное головокружение и чувство тошноты. Он все больше страдал от мысли, что является только мужем своей жены, часто плакал и в который раз пытался заглушить свое отчаяние и страх алкоголем. Не без боли мы читаем написанные им в Москве пять стихотворений, показывающих «как по форме так и по содержанию» его удивительную беспомощность. Это свидетели самых мрачных часов его жизни, которые «как предвестники беды спустя десять лет одолеют его».

По возвращении из России его состояние ухудшилось, отчасти из-за разочарования, что его просьба о замещении Мендельсона в Лейпцигском Гевандхаузе была отклонена, а место — предложено его другу датскому композитору Нильсу Гаде. Это решение было, по-видимому, обоснованным. Как свидетельствует Фердинанд Давид, присутствовавший на репетициях оратории «Рай и Пери»: «Шуман провел четыре репетиции оркестра, но даже если бы он провел еще десять, лучше бы не было. Его понимала только дирижерская палочка, которую он во время разговора держал у рта, все остальные ничего не слышали, и если что-то вечером было сносно, на то была добрая воля слушателей». Это были проблемы, которые позже в Дюссельдорфе стали роковыми для Шумана. Семья Шуманов решила переехать в Дрезден, в город, которой в то время в культурном отношении казался пустыней. Поэтому не удивительно, что его состояние там скорее ухудшилось, и творческие силы почти исчерпали себя. В домашней книге этого времени мы читаем о «печальной меланхолии… нервной слабости и сильных нервных приступах». Предпринятая в сентябре поездка в Гарц не принесла улучшения, и он казался таким ослабленным, что «без усилий едва мог пройти по комнате».

Приехав в октябре в Дрезден, Клара писала: «Прошли восемь тревожных дней. Роберт не спал ночами. Его фантазия рисовала ему ужасные картины. Рано утром я находила его в слезах, он совсем сдался». Чтобы поддержать немного свой дух, он работал над некоторыми фугами и занимался контрапунктом. Непосредственно после возвращения из России 30 мая 1844 года продолжения супружеского дневника не последовало. Так что теперь нам остается домашняя книга и дневник Клары, который она вела, чтобы фиксировать состояние здоровья Шумана и результаты его творческой деятельности. Внешне он был счастливым супругом и отцом, планировал поездки в Голландию или Англию, но не учитывал реальности, что было первым признаком его психической болезни.