Аура пропитывает объекты

Эмоционально заряженная аура пропитывает, например, бумагу при написании письма, «оседает» там на какое-то время и переносится на адресата, когда тот берет в руки сообщение[358]. В таком случае он может почувствовать, хотя в послании нет ни малейшего намека на это, в каком настроении оно было написано. Сила переноса (трансфера) зависит от степени возбуждения (иннервации) отправителя, степени чувствительности (сенситивности) получателя и близости контакта между ними. Если автор письма – олицетворенная благожелательность, каким был Сурия, и если, кроме того, при написании письма им двигало страстное желание помочь, то тогда нельзя отвергать возможность благотворного воздействия на больного через ауру. Если возникла полная синтонность (консонанс), то воспринятого импульса может оказаться достаточно для того, чтобы снова привести в действие заторможенную энтелехию[359] (археус – по Парацельсу). В конечном счете именно целительная сила природы больного его и вылечивает. Целитель «всего лишь» внес недостающую, иной раз совсем незначительную, часть (оздоравливающую субсидию), которая была необходима, чтобы снова наполнить сосуд энтелехии и тем самым улучшить вегетацию (развитие) его тела. Таков одический аспект. Или же, благодаря эмоционально окрашенным мыслям, имеющим одический компонент, был устранен психический затор (растормаживание), препятствовавший проявлению целительных сил. Тогда это был бы не одический вклад[360], а телепатическое аурическое воздействие на психику! Возможно, такие импульсы являются первичным действенным фактором чаще, чем это принято считать. Так, например, 4 февраля 1959 г. одна женщина, врач из Мюнхена, мне написала:

«Однажды я полагала, что пациенту нельзя было помочь, и все же сделала ему укол прямо в сердце. Но он так и не приходил в себя, пока я еще какое-то время находилась рядом. И даже в этом случае я думаю, что это было не единственное средство, вернувшее его к жизни, и что здесь стал активным психический импульс, воспринятый в стадии разрешения.

Нам, медикам, еще нужно доказать, что в таких случаях действуют только лекарства…»

То, что одежда может пропитываться одом, уже отмечалось в связи с больцианизмом, однако ради систематики там была представлена только терапевтическая сторона. Но есть и другая. Ее должен нам показать Агриппа Неттесгеймский: «Говорят, та, кто надевает платье или рубашку блудницы, становится дерзкой, безбоязненной, бесстыдной и развратной»[361]. Густав Егер, придававший большое значение одежде и ратовавший за исключительное использование в одежде шерсти (шерстяной режим Егера)[362], не стал бы – подобно мне – с улыбкой превосходства отмахиваться от этого народного поверья. Так, например, он утверждал, что если кто-то может надеть купальник другого человека, то это знак особого к нему расположения.

Во всяком случае, у неиспользованного предмета одежды отсутствует некое je ne sals quoi[363], присущая ношенному!

Теперь я перейду к рассмотрению нагретого стула, который большинству из нас, наверное, ненавистен до глубины души, когда нам его предлагают после того, как на нем посидел чужой человек. Если бы его сиденье было инфицировано нейтральным одом, то следующий человек, который тут же им пользуется, едва ли испытывал бы неприятные чувства. По крайней мере, со мной дело обстоит так, что мне ничего не стоит сесть на стул, на котором только что сидел кто-то из членов моей семьи. Здесь, видимо, имеет место одическое сродство. Им, несомненно, объясняется также то, что нам проще сесть на стул, на котором недавно сидел близкий, приятный нам человек, чем неприятный. Органическое, животное тепло – это нечто совершенно иное, чем неорганическое, созданное физическим способом.

Королевский саксонский лейб-медик доктор медицины профессор Карл Густав Карус (1781-1869) высказывается по этому поводу:

«Даже совершенно необразованный наблюдатель может почувствовать на себе, что, например, тепло здоровой, мягкой человеческой руки действует на него совсем по-другому, чем нагретый до точно такой же температуры кусок дерева или железа, и что дыхание любимого человека воздействует на него по-другому, чем поток точно так же нагретого влажного воздуха из парового отопления»[364].

То, что тепло теплу – рознь, нам также демонстрирует температура высиживания яиц у птиц. Орнитолог и лесничий Иоганн Маттеус Бехштейн (1757-1822) «подкладывал красным голубям яйца черных голубей. Молодые голуби становились красно-пестрыми и были очень похожи на своих приемных родителей, чего иначе не могло бы случиться»[365]. Впрочем, «теплота курицы-наседки (действительно) имеет свечение, что можно наблюдать в сухое время года»[366].