Глава 4. Сознание Кюльпе
Глава 4. Сознание Кюльпе
Об Освальде Кюльпе (1862–1915) в России известно мало, хотя для особо профессиональных психологов это почти культовая фигура. Западные историки психологии пишут о нем так: «подобно большинству психологов своего поколения, он находился под влиянием позитивизма и старался сделать психологию в большей степени полноценной естественной наукой, и меньшей — ветвью философии, лишь частично опирающейся на эксперименты» (Лихи, с. 113).
Иными словами, Кюльпе, как и все психологи, о которых я рассказываю в этих главах, был одновременно и философом. Но стремление ухватить птицу удачи за хвост заставило его предать философию и ревностно, даже неистово заняться ее превращением в одну из естественных Наук. Для этого ему пришлось в каком-то смысле предать Вундта, у которого он был не только учеником, но и ассистентом.
Томас Лихи рассказывает об этом:
«Когда Кюльпе покинул Лейпциг и перебрался в университет Вюрцбурга, он занялся интроспективным исследованием мышления, борясь за то, чтобы психология стала полноценной естественной наукой.
Занимаясь этим, он принял раннюю гейдельбергскую систему своего учителя. <…>
Эти исследования принесли два важных результата. Первый указывал на то, что <…> некоторую часть содержимого сознания нельзя проследить до ощущений и чувств; второй подрывал основы ассоцианизма, предполагая, наряду с Ф. Брентано, что мысль является актом, а не пассивным представлением» (Там же, с. 114).
Метод, разработанный Кюльпе для его интроспективного исследования сознания, назывался Ausfragen — то есть вопрошание или выспрашивание. На деле подготовленному к такой работе наблюдателю, — частенько ими были профессора психологии, — задавались вопросы определенного рода, а они потом описывали, что происходило в их сознании.
Итогом этого исследования было открытие в 1901 году некоего «безобразного мышления», из-за которого впоследствии разгорелись бурные споры психологов всего мира. Собственно говоря, именно это понятие и позволило полностью уничтожить психологию сознания. Но это было уже в Вюрцбургский период Кюльпе. Я пока не намерен им заниматься. Мне гораздо важнее понять, что исследовал Кюльпе, когда говорил, что исследует сознание. Его «Введение в философию» (1895) не дает возможности это понять, потому что в нем он исходит из того, «что обычно считает сознанием психология» (Kiilpe, Introduction, с. 198).
Я уже постарался показать, что подобное мнение о наличии у психологов какого-то единого представления о сознании является самообманом и меня не устраивает. Поэтому мне придется воспользоваться более ранней работой (до времен Вюрцбургской школы). Это «Основы психологии» (Grundriss der Psychologie) 1893 года. В ней он отводит сознанию целый раздел. К сожалению, мне эта книга была доступна только в переводе на английский (Outlines of Psychology), так что это будет перевод с перевода. К счастью, Кюльпе в ней еще настолько верен Вундту, что ошибиться можно в словах, но не в понимании.
«Основы психологии» 1893 года писались Кюльпе сразу вслед за докторской диссертацией. Очевидно, это сочинение было для него действительным основанием, с которого 30-летний Кюльпе хотел начать собственные исследования. Поэтому он подошел к этой книге как к исходному описанию того явления, которое видел задачей своей жизни — к психологии. А задачей в связи с психологией, как это явствует из предыдущего рассказа, он видел превращение ее в полноценную Науку. Поэтому он пишет как философ, точнее, начинает с философского обоснования нефилософской психологии. Эту же задачу он будет решать и во всех своих философских книгах.
Независимо от того, как я отношусь к такой задаче, начало этой книги следует перевести подробно, иначе дальнейший ход мысли Кюльпе будет непонятен.
Первый параграф Введения в «Основы» начинается так:
«1. Дело всех наук — описание фактов. В любом описании мы используем определенный набор символов, которые служат нам средствами выражения фактов, которые мы хотим показать. Поэтому каждая наука создает для собственного использования свою систему символов; а универсальная надежность научного описания частично зависит от точного и последовательного применения этой системы.
Только частично: поскольку от опыта зависит, что личный факт оказывается в определенных отношениях с другими фактами, и их существование и особенности с необходимостью поднимают описание над уровнем просто личного мнения или веры. Действительно, вряд ли будет ошибкой сказать, что любой личный факт может быть точно определен перечислением всех его взаимоотношений с другими фактами. И поскольку бытовое мышление обычно содержит чрезвычайно неполное перечисление этих связей, задача науки сделать свое описание исчерпывающим» (Кiilре, Outlines of Psychology, с. 1).
Естественно, все это рассуждение, заявляющее задачей построение Науки, а точнее, наукоучение — определение самих условий, без которых Наука невозможна, — будет работать лишь в том случае, если удастся определить, что такое эти самые исходные кирпичики, называемые фактами. Кюльпе делает это во втором рассуждении:
«2. Факты, с которыми имеют дело все науки за исключением философии, это факты опыта. Они окончательные и исконные данные нашего опыта: они составляют предмет нашего размышления, хотя сами по себе они не размышление.
Со своей стороны философии приходится исследовать описание этих фактов; наши размышления об опыте создают объект особого исследования. Сейчас очевидно, что идеи, чувства и тому подобное, о чем психологи самых разнообразных школ согласны в своих обсуждениях в своих трактатах, должны рассматриваться как факты опыта.
Отсюда следует, что психология принадлежит не к философским дисциплинам, а к специальным наукам» (Там же).
Итак, вопрос о том, что Психология — это не Метафизика, решается просто: если психологи не будут думать о том, как они думают, — они естественники. Все просто и легко! Жутковатый вывод: он означает, что для того, чтобы быть естественником нужно лишь не допускать сомнения в том, что избранный нами способ думать и рассуждать — верен! Да и метод создания из Психологии естественной Науки столь же ужасающе прост — не надо лезть в объяснения, — если просто описывать то, что видим, то можем сгодиться другим Наукам, и для нас найдется уголок возле их стола.
Что лично меня более всего занимает в этих рассуждениях Кюльпе, так это бездумное использование слова факты. Воюя с бытовым подходом, Кюльпе нигде не удосуживается дать определение самому понятию «факт». Единственное оправдание этому заключается в том, что так принято, — психологи и не страдают от отсутствия этого определения: что-то же должно быть аксиомой, которая дальше не разлагается, на составные части не делится и научно не объясняется. Например, факт. Чтобы вам стала понятна соль моей шутки, скажите, знаете ли вы, как fact переводится с английского, a factum с немецкого нашими словами? Отвечу: как факт!
Это значит, что факт есть факт, и не задавайте вопросы!
Прижившееся во всех языках латинское слово factum означало «сделанное, совершившееся».
Как вы понимаете, это совершенно не подходит к выражению «факты опыта». Опыт — это не то, что ты делаешь, а то, что ты пережил в своей жизни и теперь помнишь, как некий осознанный или неосознанный урок. Опыт живет в памяти, включая всяческие странные ее виды, вроде мышечной или моторной. Опыт и совершившееся — по разную сторону стекла аквариума.
Даль в середине XIX века определяет факт как происшествие, случай, событие; дело, быль, быть; данное, на коем можно основаться. Иными словами, Даль знает лишь «факты жизни», то есть то, что действительно есть или происходит.
В начале XX века «Словарь иностранных слов» точно так же определяет, что «факт — действительный случай, происшествие, событие, быль // данное, служащее основанием для суждения». Но к этому добавляется и «твердо установленное содержание сознания».
Совершенно очевидно, что за полвека со времен Даля психологи сумели ввести в язык вполне естественнонаучное понятие факта с расширительным значением, касающимся сознания.
Этот поразительный фокус заслуживает особого разговора, потому что за ним нет ничего, кроме страстного желания выглядеть естественной Наукой. И Словарь отражает это усилие. Сказав: «твердо установленное содержание сознания», он показал, что сами психологи сомневаются в том, что у сознания может быть содержание, да и вообще, что в отношении сознания хоть что-то установлено. Хуже того: даже «твердо установленное» — это не факт, а попытка, если вдуматься. Твердо установленное надо поддерживать, чтобы не упало, а уж окружающее просто колышется в зыбком болоте.
Но и это еще не все. Самое страшное в этом то, что «твердо установленное содержание сознания» может быть к тому времени и найдено, но, к сожалению, еще не дано определение самого сознания. Во всем лишь общественное мнение, что и чувствуется в словах Кюльпе: «сейчас очевидно, что идеи, чувства и тому подобное, о чем психологи самых различных школ согласны в своих суждениях»…
Очевидно, вот эти самые «идеи» и чувства или страсти (passions) и являются тем, что окончательно признано всеми психологами. Наверное, начиная с Платона…
Но и на этом сомнения не завершаются. Даже если мы согласимся с тем, что у сознания есть определенное устройство или оно всегда содержит в себе какие-то части, а значит, и состоит из них, то эти факты будут фактами действительности или жизни, но вовсе не становятся фактами опыта.
Намек на это можно увидеть в том, как философия делит факты на объективные и научные:
«Различают понятие объективного и научного факта. Под объективным фактом принято понимать некоторое событие, явление, фрагмент реальности.
Научный факт — это отражение объективного факта в человеческом сознании, то есть его описание посредством некоторого искусственного или же естественного языка.
Научные факты служат основой теоретических построений, которые были бы без них невозможны. Будучи единичным событием или явлением факт необходимо связан многообразными отношениями с другими фактами. Поэтому научное познание должно дать по возможности полную картину фактов со всеми их отношениями и связями. Совокупность научных фактов составляет научное описание» (Философский словарь от А до Я).
Не правда ли, вы узнаете исходное построение Кюльпе? Его наукоучение, наукоучение, которое совершенно определенно, было развитием наукоучения Вундта. Вот только написано это сотню лет спустя в стане их врагов как философская основа марксистского наукоучения в «Философском словаре» 1986 года. И, как видите, и там и тут не слишком-то занимались природой самого факта, быстренько сводя его к понятию языка описания.
Но вчитайтесь в самое начало, где противопоставляются объективные и научные факты. Общеизвестно: противоположностью объективному является субъективное. А здесь объективному противопоставлено научное. И значит это то, что так называемые «факты объективной науки» есть субъективные явления. Что за явления? Например, субъективное прочтение действительных событий. Это значит, что каждый человек, глядя на то, что действительно есть, видит в нем нечто свое, поскольку глядит из своего сознания, которое накладывает на восприятие различные «фильтры» — историю этой личности.
Но и это не главное. Главное, что факт опыта — это не описание действительного события на каком-то из языков. Попробуйте посчитать фактами вашего опыта то, что описывает Лев Толстой в «Войне и мире». Единственным фактом опыта является само чтение этой книги и содержащихся в нем описаний. Описания же эти — факты опыта для переживших их героев; для нас же это факты памяти или истории. Фактами опыта могут быть только переживаемые, точнее, проживаемые нами события. Но и это невозможно без одного условия — без наблюдения, осознанного или неосознанного.
При этом надо понять, что наблюдение не есть восприятие. Воспринятое есть факт памяти, но не опыта. Лишь пропущенное через некоторую обработку нашего сознания оно становится нашим жизненным опытом, то есть тем, что позволит вам лучше выживать в мире. Но я, как видите, понимаю опыт по-бытовому, так, как это следует из выражения «опытный человек», то есть человек много переживший и, пусть неосознанно, извлекший из этого урок. Наука понимает опыт не так. Так слишком просто и разрушит слишком много теоретических увязок. Поэтому Наука считает: что опыт — «это чувственно-эмпирическое отражение внешнего мира».
Как вы понимаете, это все то же стремление стать одной из Наук, изучающих мир подобно Механике. При таком подходе человек — это существо «оптическое», вроде видеокамеры, и в нем механически запечатлевается то, что попадает в сектор обстрела или восприятия объективом. Ну, а раз попало в объектив без учета личности, значит, объективно и факт. Можешь ли ты воспользоваться таким «опытом», Науку не интересует.
Что можно про это сказать? Да то, пожалуй, что такая Наука, говоря об опыте, исходит не из понятия опыта, а из понятия восприятия. Ей после этого, конечно, легче жить. Но действительность оказывается настолько искажена, что читать такие книги можно лишь как обратные указатели: хочешь понять, что такое опыт, не читай научных книжек об опыте!
Соответственно, все это, я предполагаю, действует и когда Кюльпе пытается говорить о сознании. Научные теории, что значит, воображение ученых, могут быть, конечно, буйными, но какую-то связь с действительностью они должны сохранять, если хотят жить. Кстати, задумывался ли кто-то из философствующих естественников, что «идеалистические бредни» Платона что-то уж очень долго живут?
Понятиям опыта, факта и наблюдения я хотел бы посвятить отдельные исследования, и поэтому мне пока достаточно, если при чтении они не будут восприниматься как нечто само собой разумеющееся или в надежде, что ученые знают, чего говорят, даже если нам — простым смертным — и не сообщают. При определенной настороженности и с разумным сомнением можно почитать и Кюльпе.
Итак, в четвертом рассуждении Введения в «Основы психологии» Кюльпе делает первую попытку дать определение Сознанию:
«…слово «психический» может быть взято в свете определенных хорошо известных метафизических доктрин, чтобы обозначить реальность, полностью отдельную, как таковая, от «физических» процессов.
И термин «сознание» (consciousness) в той же мере противоречив: он может означать просто то, что переживается в опыте, он может означать наше знание об этом опыте, или он может означать состояние, которое можно считать состоянием умственной реальности, иначе говоря, бессознательным.
Во всех последующих рассуждениях, когда бы мы ни употребляли эти двусмысленные выражения ради кротости или разнообразия языка, мы будем обозначать ими часть или аспект опытного факта, который зависит от испытывающего его индивида.
"Субъективные" или «субъективизированные» процессы, факты «сознания», «психические» или «ментальные» состояния будут означать для нас не более этого, а сознание само по себе, или «ум» (mind) будут в нашей терминологии просто обозначать обобщающую сумму таких явлений. Мы никогда не будем обсуждать что-нибудь подобное "трансцендентальному сознанию", "субстанциальной душе", или "нематериальному духу"» (Kiilpe, Outlines, с. 2–3).
Сознание как сумма психических явлений — это ранний Вундт. И это основа всех исследований Вюрцбургской школы. Именно такое понимание сознания и было тем, что вызвало дикую путаницу в психологии начала XX века. Собственно говоря, именно эта «психология сознания» и умерла в 20-х годах прошлого века.
В этой книге Кюльпе выделит целый раздел для описания того, из чего, на его взгляд, состоит сознание. Он называл эти составные части сознания его элементами. Хотя звучало это как сознательные элементы (conscious elements), означало это, конечно, осознаваемые части сознания. Что туда входило:
«Элементы сознания бывают двух видов: ощущения и чувства.
Таким образом, мы можем иметь связи ощущений с ощущениями, чувств с чувствами и ощущений с чувствами» (Там же, с. 276).
Вот это марксисты вряд ли бы приняли, в отличие от общего наукоучения Кюльпе, поскольку тут он сводит сознание к восприятию, точнее, делает его одним из видов восприятия только потому, что осознавание похоже на восприятие. Но если бы он задался вопросом не только о том, что «воспринимается» осознаванием, но и кто в куда воспринимает, то неизбежно заплутался бы в каких-нибудь «трансцендентных сознаниях». Но он уходит от этого вопроса, просто исследуя эти «осознаваемые части сознания» и их «спайки» (fusions).
А в разделе «Состояние сознания» (The State of Consciousness), что я бы перевел как «Состояние осознавания», он вообще сбегает от разговора о сознании в разговор о внимании. В сущности, он здесь не самостоятелен и подробно перелагает данное Вундтом в его «Введении в психологию» понятие об апперцепции как «восприятии со вниманием» в отличие от перцепции — как обычном или фоновом восприятии, в которое не вкладывается внимание. Единственной самостоятельной мыслью Кюльпе и его шагом в развитии Науки в этой главе можно в шутку считать вот это заявление:
«В определенных психологических системах внимание рассматривалось идентичным сознанию и так превращалось в предмет метафизики. Но уже начиная с восемнадцатого века, эмпирическая психология пробудилась к различению этих понятий, а современная экспериментальная психология и психофизика еще больше уделяет внимания их разделению» (Там же, с. 433).
И после этого он разделяет их с такой силой, что забывает о сознании и весь раздел с названием «Состояние сознания» посвящает только вниманию.
Внимание, конечно, очень важный предмет исследования, и через него действительно можно очень много понять о сознании. Но сознание и внимание разные вещи. Тем не менее, Кюльпе, по существу, уходит и от определения сознания и от его исследования. Все, что делалось в период Вюрцбургской школы, выводилось из того «понятия» сознания, которое Кюльпе себе создал в предыдущее десятилетие и показал в этой книге.
А если уж быть до конца беспощадным, то можно уверенно заявить: Кюльпе вообще не имел определенного понятия сознания. Это заявление означает и полный приговор всей хваленой Вюрцбургской школе экспериментальной психологии исследования сознания. Самое страшное в этом то, что это, вероятно, распространяется на всю психологию сознания начала двадцатого века. Во всяком случае, у меня нет сомнений в том, что Кюльпе очень хорошо знал, что творилось в окружающем его научном мире. И значит, когда он пишет о некоем общепринятом в психологии способе понимать сознание, это должно отражать какую-то действительность.
Пишет он о ней во «Введении в философию», рассказывая о такой идеалистической школе как «эпистемологический монизм» (В. Шуппе, Ф.А. фон Леклер, Й. Ремке):
«Эта школа признает, что сознание (consciousness) или мысль является общей характеристикой всего существования; нет такого существования, которое бы не было мыслью, и нет такой мысли, которая не думала бы существующую вещь.
Что ж, это представление о «сознании» допускает только два толкования. Либо сознание здесь — это то, что обычно считает сознанием психология, либо это что-то новое, чему обычно не дается имя сознания» (Kiilpe, Introduction to philosophy, с. 198).
Это написано в 1895 году. А через шесть лет, в 1901 году, читая лекции для «народных учителей» в Вюрцбурге, он покажет все это обычное для психологии понимание сознания во всей красе. Рассказывая о Вундте, он, выказывая определенное почтение, все же старается показать себя вполне самостоятельным мыслителем и потому рассуждает не только о Вундтовском понимании сознания, но и о сознании вообще. Рассуждения его можно назвать кашей из представлений, и единственная их ценность, какую мне удалось подметить, это то, что их неопределенность позволяет одному психологу сознания критиковать других. Для этого у него всегда есть возможность перескочить на точку зрения, противоположную высказанной. Видимо, в этом и заключается самая суть «обычного для психологии» понимания сознания.
Эта работа Кюльпе, очевидно, высоко ценилась философами и психологами, потому что была дважды и очень быстро переведена в России. У меня есть издания ее 1903 и 1904 года в «Библиотеке для самообразования». Я воспользуюсь первым изданием под редакцией Н. Ланге и просто приведу последовательно мысли Кюльпе о сознании.
Исходное понятие сознания, как я уже говорил, взято Кюльпе у Вундта:
«Между современными психологами, именно у Вундта, мы встречаем такие же воззрения (как у Бенеке — АШ).
Он определяет сознание как сумму наших переживаний и ставит психологии задачу изображать психические события такими, каковы они в действительности. Сознание по содержанию вполне совпадает с душевными фактами. Переживать психическое состояние или иметь сознание о нем— одно и то же» (Кюльпе, Современная, с 122).
Далее, помянув Брентано и Ницше, Кюльпе заявляет собственную позицию. В сущности, он спорит как раз с Вундтовским пониманием сознания, и спорит не по существу, а из-за невозможности таким образом делать настоящую Науку.
«И действительно, нам придется значительно ограничить это воззрение, если мы пожелаем передать истинное положение дела. Прежде всего, само собой разумеется, что это преимущество познания психики имеет значение лишь тогда, когда познающий и познаваемый есть один и тот же индивидуум.
Только сам же грустящий, например, вследствие разочарования или разбитых надежд, субъект может сказать об этих переживаниях, что они именно таковы, какими он их воспринимает, какими он их знает. Но в отношении к психическим состояниям всякого другого индивидуума такое заявление не имело бы смысла. <…>
А так как психология основывается и может основываться далеко не на одном сознании самого психолога, то она очень часто должна рассматривать то, что нам дано, лишь как проявление некоторого бытия, отличающегося от этого данного, именно поскольку чужая жизнь есть бытие, отличное от восприятий и предположений самого психолога» (Там же, с. 123).
Этот вывод очевиден только для человека, озабоченного созданием «объективной» Науки, то есть естественнонаучной Психологии. Само же по себе это рассуждение наполнено противоречиями, что было указано Кюльпе его собратьями по психологии сознания, когда вся его школа была объявлена шарлатанством. Но я не буду разбирать это рассуждение, а продолжу выписывать все, что относится к его пониманию сознания. Здесь же стоит только отметить, что сознание для Кюльпе это та же психика, она же — душевная жизнь. А в следующем высказывании все это вместе приравнивается к внутреннему опыту.
«И тем не менее, научная психология не делает существенного различия между душевной жизнью самого познающего ее и душевной жизнью его ближнего и справедливо гордится общностью своих работ и исследований, благодаря которым наблюдение над другими считается принципиально равнозначным с фактами в нашем собственном сознании.
Кроме того, вышеприведенное утверждение о достоверности внутреннего опыта может относиться лишь к переживаниям данного настоящего момента. Обо всяком прошедшем психическом феномене мы знаем лишь на основании воспоминания или других замещающих его актов» (Там же, с. 123–124).
Внутренний опыт — это еще и психические феномены. То есть, если быть точным, — явления психики или психика, являющая себя. Она же и есть сознание.
«Психология, которая не следовала бы подобным путем, сама себя убила бы в забавном самоограничении, потому что объем содержания, переживаемого в каждом отдельном акте сознания, всегда крайне ограничен. Поэтому научная психология вынуждена выходить далеко за пределы непосредственного опыта, если она вообще хочет дать нам хоть до некоторой степени полное познание душевной жизни.
По даже в переживаниях непосредственно данного момента мы не можем без ограничений признать единства сознания с его объектом» (Там же, с. 124).
Тут мне вообще не просто, потому что появляется нечто переживаемое, которое имеет объем. Но оно не есть сознание, потому что переживается как раз в «акте сознания». Значит, сознание — это некое действие. А психика? И душевная жизнь с внутренним опытом? Это тоже действия, или это то, что переживается ими?
И что такое «объект сознания»? Это, наверное, переживаемое? Следовательно, если научная Психология вынуждена выходить за рамки непосредственного опыта, она выходит как раз за рамки единства сознания с его объектом. И тем самым получается, что объект или переживаемое шире, чем может охватить сознание. Но все, что им не охватывается, охватывает научная Психология, благодаря чему мы и можем познать душевную жизнь.
Но это значит, что душевная жизнь не равна не только сознанию, но и непосредственному опыту. А чему тогда она равна — психике? Но психика и есть сознание или душевный опыт! Кстати, она только что была и самой душевной жизнью. Тогда о чем речь? Как назвать эту часть меня, которая мне без научной Психологии просто недоступна, и как мне уговорить научную Психологию рассказать об этом?! Спой светик, не стыдись! — так, что ли?
Далее Кюльпе, возможно, почувствовав, что запутался, резко перескакивает к примеру из оптики, чтобы авторитетом Физики задавить на корню любые сомнения в том, что психологическая теория восприятия — это настоящая естественная Наука. Я физику опущу и сохраню лишь то, что относится к сознанию.
«Если на глаз действует какое-нибудь сравнительно сложного характера оптическое впечатление…
Насколько несомненно, что все эти буквы он видел окрашенными в какой-нибудь цвет, настолько же сознание, которое не в состоянии дать нам никакого отчета о своем содержании, должно быть названо недостаточным.
Если, несмотря на это, мы упорно стояли бы на утверждении, что психические явления тождественны с тем, что дано в нашем сознании…» (Там же, с. 124–125).
Сознание, оказывается, имеет содержание, и именно оно, очевидно, и есть психические явления. Иначе говоря, психика являет себя содержаниями сознания… Но разве сознание не есть акт? Как акт может иметь содержание?
Наверное, как бег — бегуна, стрельба — лук и стрелы. Или же сознание есть нечто, что содержит в себе, к примеру, переживания? Ничего подобного! Вот следующий абзац:
«Сознание, внутреннее восприятие, самонаблюдение, переживания можно, по воззрениям современной психологии, свести к столкновению прежнего опыта с новыми психическими возбуждениями.
Со времен Гербарта это столкновение называют апперцепцией. Переживатъ, воспринимать психическое явление, сознавать его или апперципировать, — все это равнозначные выражения» (Там же).
Вот оно, обычное для всей современной Кюльпе Психологии понимание сознания. Со времен Лейбница в философии и Гербарта в психологии сознание считается осознаванием. В научной психологии, добавлю я. Или, точнее, в научной части мышления психологов. А в бытовой оно, по-прежнему, способно содержать в себе свои содержания. Но это ненаучно!
Ненаучно, зато неискоренимо! И хуже всего то, что без этой составляющей понятия сознания ученому не удается высказывать свои мысли об этой жуткой штуке по имени «душевная жизнь». Слава богу, хоть душу-то удалось выкинуть!.. А то уж совсем никакие научные рассуждения не выстраивались…
В общем, я хочу сказать, что все эти исследования сознания последним поколением психологов сознания, похоже, были очень предвзятыми и очень неточными. Я могу ошибаться, но сам Вундт, как это общеизвестно, «в своей работе 1907 г. отверг результаты вюрцбургской школы, критикуя их метод. Он утверждал, что их эксперименты были поддельными и представляли собой опасное возвращение к ненадежной «кресельной» интроспекции, но уже проводимой в лабораторных условиях» (Лихи, с. 115).
Как бы там ни было в действительности, но Вундт отверг в 1907 году не взгляды Кюльпе, а свои собственные взгляды, всего лишь доведенные до режущей глаза завершенности. Что же касается исследований Вюрцбургской школы, я бы хотел к ним еще вернуться, но не в книге, посвященной сознанию в самом общем виде. Однако рассказ о Кюльпе и его поколении ученых не будет точен, если не учитывать их мировоззрение. А оно связано с тем, что Кюльпе потому и ощущается культовой фигурой Психологии, что действительно делал из нее некий культ, что современные посвященные непроизвольно чувствуют.
А мировоззрение их строилось как раз на видении своей научной деятельности как божественной войны.
Возможно, это объясняется тем, что Наука рождается в борьбе с Религией и в ту эпоху, когда религиозное мировоззрение было бытовым и всеобщим. Иначе говоря, в начальный период существования Науки еще не было никакого научного мировоззрения. И творцы Науки вынуждены были строить новое из того, что есть в наличии. А в наличии было Религиозное, которое, в свою очередь, родилось из мировоззрения мифологического.
В итоге, в ту пору у многих яростных борцов за утверждение Науки можно прочитать примерно такие прозрения:
«Монархический строй наук с течением времени уступил место демократическому. Прежде царственная философия безраздельно владычествовала над отдельными дисциплинами, решала их разногласия, подавала им мудрые советы и щедро открывала свою сокровищницу идей и методов для нуждавшихся в этом наук. И они шли к ней целыми толпами и ревностно следовали указаниям повелительницы, утилизируя ее пример и богатства для собственного развития и обогащения.
Но вдруг они очнулись, как бы от злого сновидения: путь, который им был указан, оказался ошибочным, сокровища, ими полученные, — не имеющей никакой ценности мишурой, и гордый, гармонический образ самой царицы, уподобиться которой они жаждали, — вымышленным совершенством. Царица была низвергнута с трона.
Однако, быстро и успешно развившись на своих ногах, обманутые некогда философиею науки вскоре впали в претенциозную самоудовлетворенность. Не осталось и следов прежнего органического расчленения научного царства, науки стали анархической кучей, перестали обращать внимание друг на друга. Между тем отвергнутая и презираемая царица углубилась в себя, отказалась от пустых плодов диалектических ухищрений, научилась быть дельной и точной в малом и склоняться перед силой фактов. И когда подвластные ей некогда науки с близорукой суетливостью устремились к покинутому скипетру и хотели-было избрать владычицей бездушную куклу материализма, философия вновь выступила в крепкой броне теории познания, отразила бурю и ясным, мудрым словом увещания сдержала необдуманных. С тех пор ее престиж значительно повысился, особенно когда было замечено, что она уже более не одержима властолюбием.
В настоящее время установились мирные взаимные отношения. Благодаряспециальным наукам, совместно с ними и для них работает философия во всех ее формах: как метафизика, как наукоучение и как пионер научного исследования. Науки, с своей стороны, готовы принимать помощь философии, служить совместно с ней познанию и собирать для нее факты. Мы надеемся, что в нашем "Введении в философию" нам удалось показать, что при этом демократическом строе наук философия не поступилась ничем из своего истинного и настоящего призвания, а действует и борется вполне в духе своих славных традиций» (Kiilpe, Introduction to philosophy, с. 341–342).
Этим образом Кюльпе в 1895 году завершил свое «Введение в философию», и он явно отражает мировоззрение тогдашнего научно-философского сообщества. А оно создало все способы видеть себя и мир, которыми философы пользуются до сих пор. Так что, осознает это современный философ как действительность или всего лишь допускает возможность такого способа говорить как метафору, но мир он видит сквозь очки, в которых мечутся смутные тени сражающихся божественных Наук, делящих царский престол нашего демократического общества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.