Глава 9. Философия языка и языковое сознание
Глава 9. Философия языка и языковое сознание
Герменевтика, как искусство толкования текстов, прямо подвела нас к такому направлению в современной философии, которое называется Философией языка. В каком-то смысле и герменевтика является частью этого направления. Я выделил ее в самостоятельный раздел только потому, что у нее яркое и отчетливо узнаваемое имя. Что же касается философии языка, то, с одной стороны, она возникает в начале XIX века, а с другой, это совершенно современное явление. Что означает, что в XX веке философия языка переживает второе рождение. Даже более того, весь двадцатый век буквально болеет философией языка. По своему существу, и феноменология, и аналитическая философия есть философии языковые. Кстати, и марксизм не прошел мимо этой темы.
При этом язык как-то очень прочно связывается в понимании ученых с сознанием. Для обозначения этой связи даже создано еще одно новое и немножко странное «сознание» — языковое. Какова эта связь, мы посмотрим отдельно. Сейчас я всего лишь хочу указать на такую черту всей этой философии: понятия языка и сознания, похоже, так переплелись в умах философов, что буквально навязли в зубах. Поэтому многое, что стоило бы рассматривать тщательно и со вниманием, используется в философии языка как само собой разумеющееся. Особенно ярко это видно в том, что если какой-то философ говорит о языке, то все, не сговариваясь, понимают, что речь идет о сознании. И даже если он вообще не упомянул слово «сознание», все равно это исследование сознания. Соответственно, тот же философ может многократно использовать слово «сознание» бездумно или в чисто бытовом понимании, но это прощается ему, потому что все научное сообщество знает: неважно, что он не понимает, что такое сознание, когда говорит о сознании, зато его понимание «языкового сознания» совершенно научно, и это все оправдывает.
Лично у меня стоит перед глазами такой образ, позволяющий понять этот способ изучения сознания. Представьте себе, что вы захотели понять, что такое тот газ, который горит у вас в газовой плите. И поскольку вы его без огня никогда не видели, то зажгли огонь и теперь изучаете газ по огню и продуктам горения.
Конечно, изучить можно и так. Но, во-первых, есть опасность, что однажды для вас газ станет горящим газом и только. А во-вторых, зачем же так сложно-то? Вот таким же непрямым способом изучения сознания является для меня и философия языка.
Я не языковед и не могу так уж уверенно судить, но мне кажется, что в отношении языка такое массовое поветрие дало прирост качества в его понимании. Иначе говоря, ученые как-то использовали находки тех, кто шел раньше, развивая собственные построения. Но вот что касается сознания — тут у Науки какое-то слепое пятно.
Один из вдумчивых исследователей сознания, русский философ из Иваново А. Н. Портнов высказал об этом такую мысль:
«Вообще, не было бы преувеличением считать, что в современных исследованиях сознания и мышления зачастую переоткрываются идеи, сформулированные в 30—40-е годы, а то и раньше» (Портнов, Язык и Сознание, с. 65).
А то и много раньше, добавил бы к этому я. Сознание всегда побочное детище философии языка. Поэтому я не могу выстроить свой рассказ так: рассказав, к примеру, про Гадамера, выделить то, что им найдено, а потом рассказывать о тех школах, что использовали его находки, добавив к ним свое, и так далее. Никакой преемственности или последовательности развития в этом знании нет. Это, конечно, не совсем так. Как-то все, что найдено, отзывается в последующих работах. Но не прямо и не сразу. Пока философия языка — это огромный вал интереса, который к тому же сильно подогревается экономически — прямым финансированием проектов, грантами и использованием научно-технических разработок в современном производстве. К примеру, в программировании, создании «умных машин» и приспособлений.
Соответственно, и рассказывать о школах современной философии приходится, что называется, бессистемно. Для меня главным становится хоть какая-то новизна в описании сознания. В общем-то, этого вполне достаточно при сборе наблюдений. Главное — не пропустить чего-то действительно существенного.
Однако вопрос о том, дала ли философия языка что-то существенное для понимания сознания, для меня вовсе не однозначен. Она, безусловно, сделала очень много для понимания устройства и работы сознания, того устройства и той работы, которые проявляются сквозь язык. Или разные виды языков, включая, к примеру, такие языки, как язык искусства. Но философы этого направления точно прячутся в этом потоке описаний и буквально избегают говорить о том, что же такое само сознание. Им будто достаточно его проявлений.
Сознание, безусловно, проявляет себя и в языке, и в речи, и в движении, и в плодах творчества. Но что себя в этом проявляет? Вероятно, время этого вопроса просто еще не пришло для философии языка. Пока идет сбор наблюдений и описание явления через описание его частей, их работы и взаимосвязей. Это возможный и очень действенный путь. Но я бы не хотел им углубленно заниматься, потому что мне важно понять в самом общем виде, что такое сознание, которое доступно очищению. Если оно, конечно, ему доступно. В рамках того, что дает философия языка, возможно очищение языка, но сознание там настолько непонятная вещь, что ни о каком очищении его я говорить не могу.
Поскольку к исследованию языка нам все равно придется возвращаться, когда мы будем изучать работу сознания, я кратко расскажу о том, как развивалась философия языка. Но пока только для того, чтобы рассказать о ее главном понятии — языковом сознании.
Итак, вероятно, не будет ошибкой сказать, что начало философии языка положил Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835). О языковом сознании заговорил именно он. Но о Гумбольдте надо рассказывать отдельно.
В девятнадцатом веке философией языка занимались многие, но наиболее известны Ф. Шлейермахер и Ч.С. Пирс. В начале XX века — Гуссерль, Хайдеггер, Ясперс, Ортега-и-Гассет, Сартр, Гадамер и многие, многие другие.
В России можно считать, что философией языка занимались А. Потебня, А. Веселовский, А. Овсянико-Куликовский, Г. Шпет, А. Лосев, С. Франк, С. Н. Трубецкой. Если связывать язык с мышлением, то и Л. Выготский и многие наши психологи и философы советского времени. Но это особый разговор. Сейчас, безусловно, произошел всплеск интереса к философии языка, и им занимается множество русских исследователей. Такое множество, что о них и не расскажешь.
Что же касается «языкового сознания», то я ограничусь лишь его марксистским пониманием, которое, однако, вполне принимается большинством философов. При определенных оговорках, это важнейшая часть всей философии языка. Ограничиваюсь я им, в первую очередь, из-за того, что имеется великолепное исследование этого понятия, сделанное Александром Николаевичем Портновым в его большой работе «Язык и сознание». Я настолько был очарован глубиной и основательностью этого исследования, что постараюсь просто пересказать его как можно подробнее.
Диалектический материализм превратил в догму утверждение, что язык есть действительное сознание. Утверждение это марксистское и весьма затасканное из-за бездумного употребления. Однако оно настолько не лишено смысла, что Портнов ставит себе задачей очистить его от идеологических наслоений и сделать исследовательской программой.
Поскольку «разные авторы вкладывали в понятия «язык», «сознание», «действительное» самое разнообразное содержание, то имеет прямой смысл обратиться к исходным текстам Маркса и Энгельса, а также к некоторым источникам их идей» (Там же, с. 19).
Это мне очень нравится. Уж если разбираться, то от источников. Соответственно, далее он показывает, как Маркс и Энгельс изучали человеческое производство и его материальную обусловленность.
«Проанализировав эти моменты, Маркс и Энгельс подчеркивают и другую сторону этой материальной обусловленности: материальное бытие порождает сознание. Это еще очень неразвитое, недифференцированное сознание: "… сознание необходимости вступить в сношение с окружающими индивидами является началом осознания того, что человек вообще живет в обществе. Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт или его инстинкт осознан» (Там же, с. 20).
Я думаю, сейчас уже для любого дочитавшего до этого места очевидно, что Маркс и Энгельс не очень хорошо понимали, что они говорят о сознании. «Сознание необходимости» — не есть сознание. Это сознавание. Поэтому оно так легко и переходит в осознавание того, что живешь в обществе. Здесь все ясно. Но вот когда появляется «стадное сознание», становится туго. Что это такое?
Во-первых, это такой же новодел, как философское или эстетическое сознание Гадамера. И означает он, конечно, не сознание всего стада, а, скорее всего, осознавание каждым человеком, что он живет в стаде и является его частью, то есть опять осознавание. Или же одну из начальных ступеней развития сознания, соответствующую уровню развития человека первобытного времени, когда он жил в стаде. Значит, это опять не сознание стада, а сознание отдельного человека, только недоразвитое с точки зрения современности. Вода в пруду может зацвести, наполнившись множеством мелких водорослей. Можем ли мы сказать, что до этого она была недоразвитой водой? Может ли содержание сознания определять его природу? То есть можно ли на основании большей или меньшей «развитости» сознания делать выводы о его природе? Или же это относится только к истории его заполнения содержанием?
Ну, а игры с сознанием-инстинктом просто неприличны. И до сих пор никто из философов толком не знает, что такое инстинкт, а уж во времена Маркса рассуждать об этом можно было только понаслышке или идеологически, то есть насаждая понятия недавно народившейся Науки, будто они проверены. Изрядным подарком всем марксистам будет, если вдруг откроется, что инстинкты передаются как раз сознанием, но не языковым, конечно, а тем, которое мы теряем.
Далее Портнов пишет:
«Однако характеризуя самую начальную стадию становления сознания, Маркс и Энгельс полагают, что и на этой ступени существует определенное противопоставление "материи и «духа»: "Но и это сознание не с самого начала является «чистым» сознанием. На «духе» с самого начала лежит проклятие— быть «отягощенным» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков— словом, в виде языка"» (Там же).
Это очень важное рассуждение. Во-первых, оно показывает, почему философы языка читая не только «язык», но и «дух», понимают, что речь идет о сознании. Это, оказывается, традиция, идущая из начала XIX века. Во всяком случае, все рассуждения Гумбольдта о «духе» или «народном духе» считаются разговором о сознании. Вероятно, эта традиция заложена Гегелем и еще раньше.
Во-вторых, здесь появляется понятие «чистого сознания». Это, безусловно, не чистое в смысле отсутствия грязи. Здесь слово «чистое» означает, скорее, истинное, действительное, то есть сознание как таковое. И в то же время здесь же заложено и понятие очищения сознания, потому что отягощение материей есть своего рода потеря чистоты как исходного состояния, состояния «чистого духа». За этим высказыванием ощущается что-то инородное для Маркса и Энгельса. Они так сознание не видели. Это явный спор с кем-то, возможно, даже насмешка, что-то вроде: ну даже если мы и допустим, что сквозь человека на земле воплощается некий дух, он никогда не бывает духом как таковым, он с самого начала повязан с материей, а значит, и не дух вовсе. Дух в чистом виде невозможен. Что это за спор?
Портнов, обладающий редким чутьем, столь необходимым философу, сумел это разглядеть. Именно за это место я более всего и ценю его работу:
«Далее следует знаменитое высказывание, превращенное в нашей литературе почти в ритуальную формулу: "Язык так же древен, как и сознание, язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми".
К сожалению, эти слова сплошь и рядом рассматриваются а) вне контекста (в узком и широком смысле) и б) недифференцированно. К широкому контексту данной мысли, по нашему мнению, относится, прежде всего, та умственная работа, которую совершали в тот период Маркс и Энгельс по творческому освоению гегелевского понимания природы человека и его истории.
Отсюда и высказывание насчет того, что сознание не с самого начала — «чистое» сознание, отсюда и «дух» (взятый, естественно, в кавычки), «отягощенный» материей» (Там же, с. 20).
Я вынужден опустить часть идущего дальше тонкого, но довольно сложного исследования взаимоотношений Маркса с Гегелевской философией. Выводом из него, пожалуй, можно считать вот это суждение:
«Однако совсем не случайна довольно едкая критика Марксом идеи о том, что "способ, которым существует сознание и каким нечто существует для него, — это знание. Знание есть его единственный акт. Поэтому нечто возникает для сознания постольку, поскольку оно знает это нечто. Знание есть его единственное предметное отношение".
Эту мысль невнимательные читатели Маркса, не давшие к тому же себе труда заглянуть в "Феноменологию духа", приписывают Марксу и к тому же выдают за подлинно марксистское понимание дела.
Это не должно удивлять. Даже если отбросить специфически гегелевское толкование, то здесь мы имеем дело с традицией, которой европейская философия (в отличие, скажем, от китайской или буддийской) следовала более 2000 лет — сознание и есть знание, существующее прежде всего как абстрактное мышление» (Там же, с. 21–22).
Иными словами, Марксизм не считает, что сознание есть какое-то особое знание, к примеру, сопутствующее, как это часто пишут в современных русских учебниках философии. Но что же все-таки такое это сознание в понимании марксизма? Вероятно, ответ скрывается в следующих словах Портнова:
«Уже в "Немецкой идеологии" К. Маркс и Ф. Энгельс стремятся понять проблему "начала сознания", его материальную детерминацию. Коль скоро развитие сознания в филогенезе (то есть в истории человечества — АШ) не есть самоосуществление духа, то «практическое», «действительное», "существующее для других" сознание может быть понято только из реальных, материальных отношений людей друг к другу. К. Маркс и Ф. Энгельс на соответствующих страницах "Немецкой идеологии" совершенно однозначно делают акцент на коммуникативном аспекте взаимосвязи языка и сознания.
Язык как практическое, действительное сознание объединяет людей в совместной деятельности, опосредует их отношение друг к другу» (Там же, с. 27–28).
И опять получается, что Маркс и Энгельс просто отказались говорить о сознании как таковом. Они как бы заявляют: нам надоела вся эта ваша метафизика, мы люди конкретные и будем говорить о том, что можно пощупать, о действительном сознании. А пощупать сознание можно только воплощенным в язык. Как из этого рождается вывод, что сознание и рождается вместе с языком, я, откровенно признаюсь, не понимаю. Это так же странно, как заявление, что нервы рождаются вместе с высшей нервной деятельностью. Но Марксизм видит эту связь именно такой. Да и Портнов, который разделяет многие марксистские взгляды на сознание, говорит:
«Гораздо важнее идея о том, что сознание человека изначально связано с действительностью и коммуникацией, что генетически (в филогенезе и онтогенезе) предметно-практическая деятельность и опосредованное знаками общение выступают как необходимое условие возникновения сознания» (Там же, с. 29).
О чем здесь, в сущности, речь? Вглядимся в слова «в филогенезе и онтогенезе». Что они означают? Да то, что Портнов показывает здесь, что Марксизм делает принципиальное обобщение, затрагивая не только философию, но и психологию. Он говорит о том, как рождается сознание при развитии общества (филогенез — это развитие вида) и при развитии отдельного человеческого существа (онтогенез). Но то, что может еще как-то пройти при разговоре об общественных взаимоотношениях, при переносе на отдельное существо оказывается странным. Приглядимся.
Если мы, говоря о сознании, скажем, что нас интересует только та часть сознания, которая связана с общением, то стоит назвать эту часть, к примеру, общественным сознанием, и все оказывается оправданным. Такое явление действительно есть, и мы можем его вволю и взахлеб исследовать и как коммуникацию, и как предметную деятельность.
Но если нам приходит искушение перенести все это на отдельного человека, то становится ясно, что он не может существовать без другого человека, точнее, общественное сознание не может быть только у кого-то одного, нужен второй, чтобы было с кем общаться. И вот рождаются многочисленные и труднопонятные рассуждения о «другом», которыми полон отнюдь не только Марксизм, а вся западная философия. Становится и понятным и приведенное выше высказывание Портнова: «"практическое", «действительное», "существующее для других" сознание может быть понято только из реальных, материальных отношений людей друг к другу». По крайней мере, понятно, что речь в Марксизме, да и в философии языка, идет не о сознании, а о «практическом сознании», о «сознании, существующем для других». И это приемлемо. Когда мое исследование дойдет до такого проявления сознания, я буду знать, куда обратиться.
Но Портнов, передавая взгляды Марксизма, упомянул онтогенез, то есть развитие отдельного человеческого существа. Это уже психология человека. А что с его сознанием? Ответ механический: сознание и у него возникает, как только он вступает в общение и деятельность. Значит, ребенок, еще не умеющий говорить, не может потерять сознание? А новорожденные не выходят из чрева удушенными, так что сознание им приходится возвращать?
Механическое перенесение понятия общественной психологии на предмет, к которому она не относится.
Сознание не язык, сознание — это сознание, а сквозь язык его можно наблюдать. И сам Портнов, закончив с марксистскими взглядами, дает гораздо более сложную и глубокую картину того, что мы именуем сознанием. Поэтому я еще вернусь однажды к рассказу о его собственных взглядах.
Что же касается философии языка, то надо отметить, что она частично заимствовала свое понимание сознания из Марксизма, частично развила собственные, но очень сходные с марксистскими, взгляды. И даже если тот образ сознания как языка, который как-то стал виден из моего рассказа, и не покрывает всех этих взглядов, в целом он все-таки позволяет отодвинуть философию языка на определенное место: так сказать, изучить ее надо, но сначала те философы, которые прямо исследовали сознание.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.