Изматывающий отдых

Изматывающий отдых

Мы простились с Ирландией на следующее утро и в 4.45 вылетели из аэропорта. Когда человек возвращается домой из путешествий, подобных этому, требуются недели, чтобы прийти в себя. Через Лондон мы прилетели в Стокгольм и, переночевав там, двинулись в Кристинехамн, городок размерами с Гамильтон.

Большую часть пути я дремал. Последствия дублинских соревнований еще сказывались, ноги были уставшими и вялыми.

Вечером на следующий день я впервые состязался на европейской дистанции 1000 м и впервые схватился с шведским героем Даном Вэрном. Дорожка была несколько рыхлой, и я ограничился преследованием Вэрна, пока не осталось 200 м до финиша. Тогда я спринтовал и без труда выиграл 10 ярдов. Мое время 2.20,4 было не особенно хорошим, и все же это был третий результат в мире в сезоне 1961 года. Рекорд 2.16,7 оставался непобитым, и я разделался с ним лишь в 1965 году в Окленде.

Артур вытянул нас из постели в 7 утра на трусцу. Во время этой пробежки я почувствовал, что мое состояние ухудшилось: вместе с Гарри я смог пробежать лишь полчаса, в то время как другие бегали целый час, как и предписывал Артур.

На следующее утро мне стало еще хуже. К этому времени мы были уже в Стокгольме для новой встречи.

Когда Барри стал будить меня, я почувствовал себя настолько усталым, что повернулся на другой бок и продолжал спать, а Барри и Мэги вышли одни.

Стокгольм часто называют Венецией Севера, и в самом деле — это обворожительный город. Мы провели несколько часов на его прекрасных каналах, посетили королевский дворец и много других достопримечательностей.

Мы состязались во вторник, 25 июля, на том самом стадионе, где в 1958 году состоялся европейский чемпионат. Я снова должен был бежать с Даном Вэрном. Как обычно, полмили предшествовали забегу на 5000 м, а в этом забеге Мюррей предпринимал последнюю попытку побить мировой рекорд, которого он постоянно жаждал. Из моего же бега к этому времени жизнь ушла почти полностью. Сначала я бежал в хвосте забега, впрочем недалеко от Вэрна, а затем с середины предпоследней прямой перешел на спринт и выиграл с результатом 1.48,0.

Для меня, таким образом, турне закончилось. Огромная тяжесть свалилась с моих плеч, и я наслаждался свободой, отдыхая на поле в ожидании старта на 5000 м. К этому забегу была приставлена дополнительная группа судей на трехмилевой отметке для фиксации промежуточного времени Мюррея.

Это было одно из самых напряженных соревнований на 5000 м из тех, что мне довелось видеть. Барри и Мюррей сильно оторвались от остальных участников, и Барри бежал как никогда хорошо. Он вовсе не был похож на спортсмена, которого столь долгое время гипнотизировал авторитет и способности Халберга.

И все же он не сделал решающего усилия, чтобы оторваться от Мюррея. Даже в той точке дистанции, где Мюррей проходит через свою обычную боль в ступне, Барри не попытался создать брешь. Пожалуй, это была та стадия бега, когда Мюррей, возможно, мог быть поражен атакующим выпадом.

За круг до финиша Мюррей решил судьбу бега бесповоротно: развил свой спринт и оторвался от Барри. Трехмилевую отметку он прошел с мировым рекордом — 13.10,0 и выиграл у Барри 1,2 секунды. С этой отметки Мюррей понесся с ужасающей быстротой и оставшиеся 188 ярдов покрыл за 25,2 секунды.

Но до рекорда Владимира Куца — 13.35,0, которого он столь жаждал, ему не хватило двух десятых.

Барри прошел 5000 м за 13.39,2, показав пятый результат за всю историю бега на 5000 м, и занял свое место за Куцем, Халбергом, Пири и Болотниковым, впереди таких прославленных бегунов, как Ихарош, Янке, Зимны, Гродоцки, Чатауэй и Затопек.

Этот бег был триумфом Мюррея. Шведы, которые, так же как и финны, наверное, самые большие в мире ценители бега на средние и длинные дистанции, подарили ему огромный букет гвоздик, и Мюррей пробежал круг почета, срывая головки цветов и бросая их в толпу. Его удача завершила, без сомнения, самое успешное турне, какое когда-либо предпринималось новозеландской командой, большой или маленькой — все равно.

В моем дневнике содержится запись, что в эту ночь я спал три часа. Я уже не помню сколько-нибудь точно, почему это произошло. В 8 часов утра с тяжелой головой я по крутому трапу забрался в реактивную «Каравеллу». Мы вылетели в Копенгаген, а оттуда в Рим и затем в Тегеран. Полет, проходивший в общем без приключений, под конец доставил нам несколько минут настоящего страха.

Из своего окна в середине салона туристского класса я вдруг увидел, что конец посадочной дорожки появился внизу под нами, когда мы были еще в нескольких футах над землей.

Самолет резко опустился, с дребезжащим стуком ударился о дорожку и дважды подпрыгнул. Тормоза были включены в полную силу, двигатели реверсировали, и мы с визгом намертво встали перед самым концом посадочной дорожки с такой внезапностью, что нас швырнуло вперед из кресел. Инцидент довершился еще и тем, что мы едва-едва безопасно взлетели, когда полет возобновился. Наши испытания продолжались до самого Карачи — все время в салоне сверкали какие-то раздражающие вспышки света.

В Бангкоке была 24-часовая остановка, а другая остановка — в Гонконге была спланирована таким образом, что мы могли потешить себя покупками. Это был мой первый визит в интригующий Гонконг, фокальную точку Востока, но проведенный день оказался совершенно перегруженным и измотал нас всех.

Короткий перелет в Манилу, и снова 24 часа беспокойной жизни. На этот раз мы попали в руки Лоу Брунетти, служившего здесь преподавателем. Привлекательность Манилы и хорошее знакомство Лоу с городом создали у меня впечатление, что он радостно переживает этот период своей службы. Конечно, он жаждал использовать каждое мгновение нашей остановки.

Его программа включала поездку по стране через ананасные плантации в поселке, где в тростниковых домах живут филиппинцы. Во время этой поездки Мюррей настаивал, чтобы ему показывали районы трущоб. Как и в других местах этой части света, у меня возникло чувство, что все либо продается, либо покупается.

Светлой стороной нашего пребывания в Маниле было посещение одного из респектабельных массажных кабинетов. Мюррей там уже один раз побывал, и его хорошо знала привлекательная девушка по имени Лизетта. Она была столь очарована рыжими волосами на груди у Мюррея, что позвала посмотреть на диво других девушек, и те стайкой окружили его. Они дали ему прозвище «Рыжий».

Мои покупки в Маниле ограничились пребыванием на гигантском крытом базаре, где местные товары продаются по весьма низким ценам. Мюррея и Барри, отцов молодых семейств, нельзя было оторвать от столов, где была разложена детская одежда. Я купил два прелестных детских платья для своих племянниц. Последним моим приобретением была бутылка рома — ее я купил в аэропорту.

Теперь в Дарвин и оттуда домой. Приземляясь в Венуапаи, я, наверное, никогда еще не чувствовал себя более усталым. По прибытии мы выглядели не как триумфальная команда бегунов, а, скорее, как труппа ловцов и танцоров под руководством Артура Лидьярда. У каждого из нас на голове была тирольская шляпа (мы купили их в Кельне), а в руках трость-табурет, трофей за эстафету 4 по 1 миле. Должно быть, вид у нас был довольно-таки жалкий. На следующий день одна из местных газет решила поместить фотографии, рассказывающие о нашей трудовой деятельности. Барри рисовался в своей овощной лавке, Мюррей — в пивной лаборатории. Гарри — за чертежной доской в конторе. Я был изображен в постели с газетой и чашкой чая.

Как я уже говорил, я был крайне истощен, но чувствовал себя удовлетворенным. Я сознавал, что моя международная репутация наконец упрочена. Единственным крупным бегуном, с которым я не встречался во время турне, был Мишель Жази, однако я состязался с каждым из доблестных полумилевиков и вышел из этой борьбы непобитым, с хорошими результатами.

Я подтвердил свой римский успех.