10. Росс против Грасси Малярия

1

Последние десять лет девятнадцатого столетия оказались крайне неудачными для клещей, мух и комаров, но в то же время невероятно удачными для охотников за микробами. Начало этому положил Теобальд Смит, поймавший клеща на том, что тот разносил техасскую лихорадку. Несколькими годами позже в шести тысячах миль от него Дэвид Брюс, странствуя по африканским джунглям, напал на след мухи цеце, поймал ее и изобличил в преступлениях. В результате удалось избавиться от убивающей медленно, но верно заразы, настоящее название которой Boophius bovis, и можете не сомневаться, что после тех исследований Дэвида Брюса мухе цеце стало сложно добывать кровь черных уроженцев Африки, белых охотников или миссионеров. Но вот настали наконец плохие времена и для комаров. Да будет сокрушена малярия! Малярия теперь уже не так страшна для человечества, ибо в середине 1899 года двое соперничающих между собою и не особо прославившихся охотников за микробами доказали, что комар (но лишь определенный вид комара) и есть тайный преступник, занимающийся распространением малярии.

Два человека справились с этой проблемой. Один из них, Рональд Росс, был непримечательным офицером медицинской службы в Индии; другой, Баттиста Грасси, был довольно известным итальянским зоологом, специалистом по червям, белым муравьям и угрям. Трудно сказать, чья заслуга из них больше – Росс, возможно, вообще не решил бы эту задачу без Грасси, а Грасси, несомненно, долго бился бы понапрасну, если бы исследования Росса не дали ему подсказку.

Так что нет сомнений, что они помогли друг другу, но, к несчастью для величия науки, прежде чем смолкли восторженные ликования спасенных толп, Баттиста Грасси и Рональд Росс вцепились друг другу в волосы в споре относительно того, чья заслуга больше. Это было прискорбным. Послушав этих двоих, вы бы решили, что каждый из них считает, что лучше бы это благородное открытие вовсе не случалось, чем позволить другому почивать на лаврах. Пожалуй, единственный вывод, который можно сделать из этой научной ссоры, – отвлекаясь от вопроса спасения человеческих жизней, – это знание, что охотники за микробами – люди, как и все мы, и не делятся на напыщенных ничтожеств и священных коров, как хотелось бы некоторым историкам. В зале славы они сидят на одной скамье, Баттиста Грасси и Рональд Росс, возмущенные друг другом соратники по великолепной работе с фигурально порванными воротниками и метафорически расцарапанными лицами. Сидят рядом, как два драчливых подростка.

2

Первые тридцать пять лет своей жизни Рональд Росс вовсе не собирался становиться охотником за микробами. Он родился в Индии, у подножия Гималаев, и, судя по его отцу (если верить в евгенику), можно было думать, что Рональд Росс перевернет вверх дном всё и вся. Старик Росс был сурового вида генерал английской пограничной службы, с пышными воинственными бакенбардами, обожавший военное дело, но не менее того увлекавшийся ландшафтной живописью. Он отправил своего сына в Англию, когда ему не было еще десяти лет, и к двадцати годам Рональд кое-как окончил курс медицинских наук, постоянно проваливаясь на экзаменах, потому что он решительно предпочитал занятия музыкальной композицией заучиванию латинских слов и искусству правильного подхода к больным. Это было в период самых захватывающих опытов Пастера, но из автобиографии Рональда Росса, представляющей собой странную смесь остроумия и противоречий, беспощадной самокритики и самовлюбленности, можно вывести заключение, что эта революция в медицине мало его тронула.

Но из той же биографии видно, что он был упорным и неисправимым «охотником за лунным светом», ибо, когда он убедился, что его симфонии не получаются такими же, как у Моцарта, то стал пробовать силы в литературе, начавши с самого высокого стиля. Он совершенно разучился писать рецепты, усиленно культивируя свою природную склонность к эпической драме, но издатели не проявляли должного внимания к его шедеврам, а когда он вздумал издать их за свой счет, публика также недостаточно их оценила. Старик Росс был возмущен подобным легкомыслием сына и пригрозил лишить его материальной поддержки. Тогда Рональд сгоряча поступил корабельным врачом на судно, совершающее рейсы между Лондоном и Нью-Йорком. На судне он наблюдал проявляющуюся в плавании слабость человеческой натуры, писал стихи о бренности земного существования и понемногу стал снова заниматься медициной. Наконец он сдал необходимые испытания для перехода на военную медицинскую службу в Индии, нашел климат Индии отвратительным, но радовался, что почти не было медицинской практики и у него оставалось время для сочинения (совершенно позабытых теперь) эпических драм, сказок и душещипательных романов. Так начал свою карьеру Рональд Росс!

Нельзя сказать, чтобы в Индии не было подходящего места для охоты за микробами. Весь воздух был ими насыщен. Все воды были супом из микробов. Азиатской холерой были заражены все зловонные лужи в окрестностях Мадраса. Рональд видел, как люди тысячами гибли от этого мора; он слышал, как их зубы стучали от страшных приступов перемежающейся малярийной лихорадки, но у него не было ни глаз, ни ушей, ни носа для восприятия всех этих ужасов, так как он, забросив на время литературу, превратился в отчаянного математика. Он запирался на ключ в своей комнате и придумывал разные сложные уравнения; он изобретал величественные мировые системы, не уступавшие, по его мнению, ньютоновской. Затем он вдруг бросал эти занятия и садился писать новый роман. Получив временную командировку в Бирму и на остров Мульмейн, он провел там несколько сложных хирургических операций, «имевших блестящий исход», хотя никогда раньше не брал в руки скальпель. Он брался решительно за все, но во всем оставался непризнанным. Годы проходили, и когда он наконец убедился, что индийское военно-медицинское ведомство не может оценить по заслугам все его разносторонние таланты, он с горечью воскликнул: «Стоит ли работать?»

Получив в 1888 году первый отпуск, он вернулся в Англию, и здесь с ним случилось событие, которое часто служит противоядием жизненному цинизму и регулирующим началом для самолюбивых и неуравновешенных натур. Он встретился, воспламенился страстью и обвенчался с мисс Розой Блоксэм. По возвращении в Индию, хотя он и написал еще один роман под заглавием «Дитя океана», изобрел новую систему стенографии, придумал фонетический метод для писания стихов и был избран секретарем гольф-клуба, он все же стал понемногу выбиваться на настоящую дорогу, принявшись рассматривать под микроскопом (с которым у него было весьма смутное знакомство) кровь малярийных индусов. Странные многообразные микробы малярии были открыты еще в 1880 году хирургом французской армии Лавераном, но Рональд Росс, который был большим оригиналом и всегда поступал не так, как это делали другие, решил открыть виновника малярии собственным методом.

Конечно же, он снова потерпел неудачу. Он шел на всяческие ухищрения – и подкуп, и лесть, и мольбы, – чтобы заполучить несколько капель крови из пальцев малярийных индусов; он целыми днями просиживал за микроскопом, изучая эту кровь, но так ничего и не нашел…

«Несомненно, Лаверан ошибается! Микроба малярии не существует!» – сказал Рональд Росс и написал четыре научные статьи, обосновывая, что малярия вызывается не чем иным, как кишечным расстройством. Так началась его карьера охотника за микробами.

3

В 1894 году он снова приехал в Лондон, планируя окончательно бросить медицину и научные занятия. Ему было уже тридцать шесть.

«За что бы я ни принимался, ничего мне не удавалось, – пишет он в автобиографии, утешаясь при этом воображая себя гордым и печальным волком-одиночкой. – Но неудачи не сразили меня. Они увлекли меня ввысь, на далекие холодные вершины одиночества. В этом настроении была некоторая доля эгоизма, но много было в нем и возвышенного. Мне ничего не хотелось, я не искал ничьей похвалы. У меня не было ни друзей, ни врагов, ни любви, ни ненависти».

Но, как вы увидите дальше, Рональд Росс плохо разбирался в самом себе, ибо, как только он попал на настоящую работу, в нем тотчас же проснулся дух страстного и нетерпеливого искателя, и он быстро научился и радоваться, и ненавидеть!

По приезде в Лондон Росс познакомился с неким Патриком Мэнсоном, довольно видным и популярным английским врачом. Мэнсон стал известен благодаря одному интересному открытию: он установил, что комары могут высасывать крошечных червячков из крови у китайцев (он практиковал в Шанхае), и доказал, – в этом заключалась самая главная часть его открытия, – что эти червячки могут затем развиваться в желудке у комаров. Мэнсон был немного помешан на комарах: он считал их совершенно особенными и своеобразными среди прочих творений природы и был убежден, что они играют какую-то исключительно важную роль в судьбах человечества. Его за это жестоко высмеивали, и медицинские умники с Харли-стрит прозвали его «патологическим Жюлем Верном». И вот он встретился с Рональдом Россом, которого научный мир тоже не признавал. Получилась замечательная пара! Мэнсон так мало знал о комарах, что думал, что они могут сосать кровь только раз в своей жизни, а Росс весьма туманно рассуждал о комарах, совершенно не подозревая, что комары и москиты – это одно и то же. И все же…

Мэнсон повел Росса в свой кабинет и дал убедиться в подлинном существовании лаверанского малярийного микроба. Он показал ему под микроскопом бледного паразита малярии, покрытого точками черноватого пигмента. Они вместе наблюдали, как эти шарообразные паразиты из крови матросов, только что вернувшихся с экватора, распадались на крохотные осколки внутри красных кровяных шариков и затем выскакивали из них наружу.

«Такое всегда происходит, когда у человека начинается приступ», – объяснял Мэнсон.

Росс от души восхищался чудесными превращениями малярийных микробов в крови человека. После того как эти разбитые шарики выскакивали из кровяных клеток, они вдруг принимали форму полумесяцев, а эти полумесяцы начинали выпускать из себя по два, по три, по четыре, а иногда и по шесть длинных тонких отростков, которые все время вертелись, и извивались, придавая микробу поразительное сходство с крошечным осьминогом.

«Вот вам, Росс, паразит малярии, которого вы ни за что не найдете в крови здорового человека. Но меня, признаться, волнует один вопрос: как этот микроб переходит от человека к человеку?»

На самом деле все это не особенно волновало Патрика Мэнсона. В каждой мозговой клеточке этого человека жило изображение комара, или воспоминание о комаре, или рассуждение о комаре. Сам по себе он был человек тихий и не бог весть какой работник, но у него был один пункт помешательства: везде и во всем видеть комаров. Он быстро учел то обстоятельство, что Рональд Росс обладает энергией динамо-машины; он видел, что Росс перед ним преклоняется, и вспомнил, что Росс должен скоро вернуться в Индию. В один прекрасный день, когда они прогуливались по Оксфорд-стрит, Патрик Мэнсон закинул удочку.

«Знаете, Росс, – сказал он нерешительно, – у меня сложилось впечатление, что… малярию переносят комары…»

Росс не фыркнул и не рассмеялся.

Тогда старый шанхайский доктор стал излагать свою фантастическую теорию этому впечатлительному молодому человеку, которого он хотел сделать орудием своих замыслов.

«Комары сосут кровь у больных малярией. В крови находятся эти самые полумесяцы. Они попадают в желудок комара и выпускают там свои хлыстики, которые затем отпадают и всасываются в организм комара. Эти хлыстики, вероятно, представляют собою крепкую и стойкую форму микроба, нечто вроде спор сибирской язвы. Затем комары погибают. Они падают в воду… а люди пьют этот бульон из зараженных комаров».

Все это было, конечно, не более чем пустой фантазией, догадками Патрика Мэнсона. Но в те времена, как вы уже видели, одна какая-нибудь догадка, одна восторженная идея могла привести к чему-нибудь весьма существенному в этой странной игре, именуемой охотой за микробами.

Итак, эта парочка прогуливалась по Оксфорд-стрит. Росс с увлечением болтал о комарах и москитах, совершенно не подозревая, что комары и москиты – это одно и то же. Но в то же время он с большим интересом слушал Патрика Мэнсона.

Комары переносят малярию!

Ведь это же старейшее из суеверий! Но вот перед ним доктор Мэнсон, который говорит об этом всерьез. Ну что же, ладно! Его книги не покупают, его математические открытия не признают. Тогда он использует новую возможность, затеет новую азартную игру! О, если бы ему удалось доказать, что комары действительно отвечают за распространение малярии! Ведь добрая треть всех больных, находящихся на излечении в госпиталях Индии, больна малярией. В одной только Индии больше миллиона человек в год умирают в прямой и косвенной зависимости от малярии! Но если в этом действительно виноваты комары, то ведь малярию можно искоренить в два счета. И если он, Рональд Росс, будет тем, кто докажет это…

– Я сочту за свой священный долг разрешить эту проблему, доктор Мэнсон, – сказал Росс и дипломатично поправился: – Эту великую проблему. Хотя я, собственно, только орудие в ваших руках, честь идеи всецело принадлежит вам… – уверял он старого доктора.

– Прежде чем вы займетесь этим, советую вам кое-что почитать о комарах, – сказал ему Мэнсон, который и сам толком не знал, существует ли десять разных видов комаров или десять тысяч, и который был почему-то уверен, что комар после укуса живет только три дня. И вот Росс стал бегать по Лондону в поисках литературы о комарах, но ничего не нашел. При его полной неопытности в научной работе ему не пришло даже в голову заглянуть в библиотеку Британского музея. Никогда еще столь зеленый исследователь не приступал к разрешению такого сложного вопроса.

Оставив жену и детей в Англии, он 28 марта 1895 года отплыл в Индию, напутствуемый добрыми советами и благословениями Мэнсона. На судне Росс отчаянно надоедал пассажирам своими просьбами дать ему палец для укола. Он всюду искал комаров, но, так как среди прочих судовых неудобств их не оказалось, он удовольствовался вскрытием тараканов и блестящим открытием нового микроба в летающей рыбе, которая имела несчастье шлепнуться на палубу. Он получил назначение в Секундерабад, уединенный военный пост среди небольших горячих озер на безбрежной равнине, покрытой бесформенными кучами камней, и здесь приступил к своей работе над комарами. Ему приходилось, конечно, заниматься и медицинской практикой, так как официально он был только врач, и индийское правительство отнюдь не было намерено рассматривать Рональда Росса как признанного охотника за микробами или эксперта по комарам. Он был одинок. Все были против него, начиная с полковника, считавшего его лентяем и выскочкой, до чернокожих мальчишек, которые его ужасно боялись, так как он все время собирался колоть им пальцы. Что касается других врачей, то они даже не верили в существование малярийного паразита. Они подзадоривали Росса, прося показать им микробов в крови у больного, и он доверчиво шел на провокацию, таща за собой несчастного индуса, кровь которого кишела малярийными зародышами. Но всякий раз, как дело доходило до опыта, проклятый индус выздоравливал, и микробы из его крови исчезали. Доктора хохотали до упаду. Но Рональд Росс не терял бодрости.

Он решил точно следовать указаниям Мэнсона. Он ловил комаров какого-нибудь одного вида (что это был за вид и как назывался – он, конечно, не знал) и пускал их под сетку над кроватью, на которой лежал голый темнокожий пациент, один из многих в Индии людей, привыкших выполнять все, что от них требовали и свои, и чужие властители. Кровь этих пациентов кишела малярийными микробами. Комары весело жужжали под сеткой, но ни за что не хотели кусаться; их никак нельзя было заставить это сделать. «Они упрямы, как мулы!» – писал он в отчаянии Патрику Мэнсону, но не прекращал своих опытов, упорно стараясь чем-нибудь соблазнить комаров. Он отчаянно мучил своих пациентов, выгоняя их на солнечный зной, чтобы «испарялись их ароматы», но комары по-прежнему отказывались от угощения… Вдруг он сделал открытие! Ему пришло в голову полить сетку водой, – а вместе с нею и пациентов, но это было не так важно, – и тогда наконец комары взялись за работу и стали энергично сосать кровь из больных индусов. Затем Рональд Росс их переловил, тщательно собрал в бутылку и последовательно, день за днем, рассматривал под микроскопом их желудки, чтобы выяснить, не развиваются ли там малярийные микробы, высосанные с кровью. Но, увы, они не развивались!

Неудачи следовали одна за другой, но они его еще больше распаляли… Читая его письма к Патрику Мэнсону, можно вообразить, что он сам превращался в микроскопически малое существо, ползающее под линзою микроскопа среди предметов своего исследования. Все, что он видел и наблюдал, было для него чудесной повестью, романом, мелодрамой. Мэнсон наказывал ему внимательно следить за тонкими отростками, которые выпускает из себя полулунный малярийный микроб, делаясь при этом похожим на осьминога. В длинном восторженном письме Росс описывает ему чудесную битву, которую он наблюдал между оторвавшимся отростком и белым кровяным шариком – фагоцитом.

«Он (Росс называет отросток одушевленным местоимением) без конца толкал фагоцита под ребра (!), пока тот не взвыл и не обратился в бегство. Этот поединок между отростком и фагоцитом был нечто изумительное! Я непременно напишу про это роман в стиле «Трех мушкетеров».

Только благодаря такой восторженной увлеченности своей работой ему удалось пройти через все затруднения и разочарования, причиной которых были его невежество и неопытность. Он охотился за индусами, как фокстерьер охотится за крысами. Он обожал их, если они были нафаршированы малярией, он ненавидел их, когда они выздоравливали. Он целыми днями нянчился с несчастным Абдулом Вахабом, смертельно больным магометанином: он таскал его с места на место, пускал на него мух, изводил комарами. У него ничего не получалось, но он упрямо гнул свою линию. Он писал Мэнсону: «Ради бога, посоветуйте, что мне делать…» И в то же время он не замечал простых и важных фактов под самым его носом, взывавших о том, чтобы их открыли. Но зато он знал теперь совершенно точно, как выглядит малярийный паразит, умел быстро находить пронизывающие его причудливые черные зернышки пигмента и отличать их от случайных пятнышек, пузырьков и капелек, мелькавших под линзою. А что касается внутренней поверхности желудка комара, то она была ему так же близка и знакома, как обстановка его собственной грязной и душной комнаты.

Неожиданно он был командирован в Бангалор для ликвидации холерной эпидемии, но остановить ее не удалось. Он горячо возненавидел английское правительство и написал поэму под заглавием «Великий гнев».

«Жаль, что я не мог ткнуть их носом в ту грязь и болезни, которые они в своей административной немощи развели в Индостане! – сокрушался в своей автобиографии Рональд Росс. – Мне тогда было сорок лет, и я был широко известен в Индии за санитарную деятельность в Бангалоре, а также работами по малярии, но все мои труды и страдания не заслужили ни малейшего продвижения по службе или официальных благодарностей…»

4

Прошло еще два года, и вот в июне 1897 года Рональд Росс возвращается в Секундерабад, в переполненную больницу Бигампетт. Наступила пора северного муссона с его прохладой и дождями, но тот почему-то не приходил. Раскаленный ветер засыпал облаками каменистой пыли лабораторию Росса. Ему от души хотелось выбросить за окошко свой микроскоп; последнее оставшееся в нем зрительное стекло треснуло, а металлические части покрылись ржавчиной от постоянно лившегося на них пота. У него в комнате было опахало, благословенное подвешенное опахало, но он не мог пустить его в ход, потому что оно сдувало со стола его мертвых комаров. А когда к вечеру стихал порывистый ветер, заходящее солнце все еще было закрыто ужасной пылевой завесой… И Рональд Росс писал:

Вокруг умолкли голоса…

Идет ли Страшный суд?

Кроваво-красны небеса,

Молитвы не спасут.

Это немного его успокаивало.

16 августа он раздел догола своего очередного больного малярией, достославного Гуссейн-хана, и, уложив его под москитную сетку, пустил на него новый вид только что пойманного комара, которого в своей малонаучной классификации называл просто «бурым комаром». Комары напились крови из Гуссейн-хана, а затем день за днем Росс их убивал и рассматривал их желудки.

19 августа у него оставалось еще три бурых комара. Вскрыв одного из них, он с безнадежным видом стал смотреть на стенки его желудка, напоминавшие своими правильными красивыми рядами клеток вымощенную булыжником мостовую. И вдруг нечто странное привлекло его внимание.

Что это? Посреди аккуратной мостовой из клеток, образующих стенки желудка, располагался странный круглый предмет диаметром около ¹/₂₅₀₀ части дюйма. А вот и другой такой же… Но черт возьми! До чего невыносимая духота! Он прекратил исследование.

На следующий день он увидел ту же картину. В стенке желудка предпоследнего из комаров, напившегося четыре дня назад кровью несчастного Гуссейн-хана, оказались такие же круглые тельца (их очертания были гораздо резче, чем очертания желудочных клеток), и каждый из этих кружочков был «набит крошечными черными как смоль зернышками».

«Да, не может быть сомнений… Это тот же самый малярийный паразит, которого я видел в крови Гуссейна… И такие же точно зернышки пигмента…»

Он томился и метался в ожидании следующего дня – пятого с тех пор, как он пустил под сетку стадо комаров на Гуссейн-хана.

«21 августа я убил последнего бурого комара, – пишет он доктору Мэнсону, – и ворвался в его желудок!»

Да! Вот они снова, эти круглые клетки… одна… две… шесть… двадцать штук. Они гораздо крупнее, чем были во вчерашнем комаре… Они растут! Значит, они живые… Значит, это действительно малярийные паразиты!

Он был на седьмом небе от восторга. Надо изложить это в стихах!

Я проник в твои деянья,

О, убийца миллионов!

Знаю, каково спасенье,

Миллионы шанс получат…

Жало смерти прочь отбросив,

Победим – иль в смерти сгинем?

Он сейчас же написал письмо Мэнсону, рассказав ему в мельчайших подробностях об этих прелестных кружочках, набитых черными как смоль точками, и послал обстоятельную научную статью в «Британский медицинский журнал».

После этого наступил грустный антракт. Высшее начальство индийского медицинского ведомства не позволило ему продолжить исследования: от него требовали активной врачебной работы, и только в качестве врача. Он бомбардировал телеграммами главного доктора, он умолял Мэнсона похлопотать за него в Англии… Все было напрасно. Его отправили на север, где было мало комаров, а те, которых ему удавалось поймать, не хотели кусаться из-за холода. Туземные жители (бхилы) были настолько дики и суеверны, что ни за что не давали ему колоть пальцы. Все, что ему там оставалось делать, это ловить форель и лечить от чесотки. Как же у него чесались руки заняться чем-нибудь!

5

Наконец Патрику Мэнсону удалось выхлопотать ему перевод в Калькутту, где к услугам Росса была хорошая лаборатория, помощники, масса комаров и прекрасный очаг малярии – столько больных с полумесяцами в крови, сколько его душе было угодно! Он дал в газету объявление о наборе помощников. Из целой толпы явившихся к нему темнокожих людей он выбрал двоих. Первый из них, Магомет Букс, был с виду большой плут, и потому, собственно, Росс на нем и остановился, поскольку был уверен, что все плуты – сообразительные люди. Вторым помощником он выбрал себе Парбуну. Все, что нам известно об этом человеке, – помимо того, что он носил громкое имя Парбуна, – это то, что он отрезал себе все пути к бессмертию, сбежав тотчас же после первой выплаты жалованья.

И вот Росс с Магометом Буксом горячо взялись за работу по отысканию кружочков с черными точками в желудках комаров. Магомет неустанно рыскал по водосточным трубам, грязным прудам и вонючим канавам Калькутты и ловил комаров; он приносил и серых, и бурых, и пестрых, и зеленых с крапинками на крылышках… Магомет оказался просто находкой: казалось, что комары питают к нему какую-то особенную привязанность, – ему всегда удавалось заставить их кусать больных индусов, когда Росс никак не мог этого добиться. Магомет им что-то шептал при этом… Большим ли он был мошенником? Нет, не особенно; у него была только одна маленькая слабость: он аккуратно раз в неделю напивался до полусмерти. Но как же обстояли дела с экспериментами? Увы, они обстояли настолько же печально, насколько блестяще обстояло дело с Магометом, и Россу начинало уже казаться, не адской ли жарой были вызваны те дивные видения, которые являлись ему в прошлом году в Бигампетте?

Но тут бог искателей пришел ему на помощь. Птицы ведь тоже болеют малярией. Микроб птичьей малярии вполне похож на человеческого паразита. Не попробовать ли заняться птицами?

Магомет Букс снова отправляется в экспедицию и приносит воробьев, жаворонков и ворон. Они размещают их в клетках, обтянутых москитными сетками, и Магомет ночами дежурит у клеток на полу, охраняя их от кошек.

В день св. Патрика в 1898 году Рональд Росс впустил десять серых комаров в клетку с тремя жаворонками, кровь которых кишела зародышами малярии.

Через три дня Росс мог уже констатировать, что «микроб птичьей малярии развивается в стенке желудка серого комара совершенно так же, как человеческий микроб растет в стенке желудка бурого комара с пестрыми крылышками».

«Каким же я был ослом, что не послушал раньше вашего совета заняться птицами!» – пишет он Мэнсону.

Магомет Букс принес трех воробьев, один из которых был абсолютно здоров, без единого микроба в крови; у другого их было немного, а у третьего кровь была битком набита паразитами. Росс посадил их в три отдельные клетки. Затем Магомет взял молодой выводок комаров, развившийся в лаборатории из личинок и свободный от всякого подозрения на малярию. Он разделил это стадо на три части и, пошептав им ободряющие слова на хиндустани, пустил к воробьям.

Изумительно! Ни у одного комара, сосавшего кровь из здорового воробья, не оказалось в желудке пигментированных кружочков. У насекомых, кусавших легко больного воробья, их было немного. Но когда Росс заглянул в желудок комара, укусившего тяжелобольного воробья, то увидел, что этот желудок просто нафарширован роковыми кружочками с черными как смоль зернышками пигмента.

День за днем Росс убивал и рассматривал комаров этого выводка. Он видел, как с каждым днем кружочки разбухают и увеличиваются; вскоре они превратились в большие наросты, выпирающие сквозь стенку желудка и набитые крохотными, яркоокрашенными зернышками, напоминая «мешочки с дробью». Что это за зернышки? Может быть, это молодые малярийные микробы? Куда они отсюда направляются? Как они заражают здоровых птиц? И действительно ли они попадают в птиц из комаров?

Наблюдая в микроскоп за одним из этих наростов через семь дней после того, как комар ужалил малярийную птицу, Росс вдруг увидел, что нарост лопнул и выпустил из себя целый полк крохотных веретенообразных нитей; этими нитями было наполнено все тело комара. Он быстро стал просматривать одного за другим своих бесчисленных комаров, пасшихся на малярийных птицах, и все время видел, как кружки превращаются в наросты, наросты созревают, лопаются и выпускают из себя крохотные веретенца. Он долго и упорно изучал подробности анатомического устройства комара, пока наконец в один прекрасный день не увидел, что множество этих веретенообразных нитей, которыми кишит тело комара, направляются к его слюнной железе…

Здесь, в слюнной железе, которая почти шевелилась под микроскопом от наплыва мириад этих пришельцев, собирались полки и армии доблестных молодых микробов малярии, готовых двинуться вверх по выводному протоку жала комара.

«Это означает, что малярия передается через укус комара! – прошептал Росс. Он сказал это тихо, потому что это противоречило теории его научного крестного отца, Патрика Мэнсона. – Вздор и фантазия, что птицы или люди заражаются малярией от воды с мертвыми комарами или впитывают ее в себя из воздуха».

Рональд Росс всегда был лоялен по отношению к Патрику Мэнсону. Но теперь! Теперь он больше не нуждается в помощи, теперь он самостоятельный исследователь.

25 июня 1898 года Магомет Букс принес трех прекрасных здоровых воробьев – без единого малярийного микроба в крови.

Несколько ночей подряд Магомет под наблюдением Росса пускал в клетку к воробьям стадо несущих заразу комаров, пасшихся предварительно на больных птицах…

9 июля Росс писал Патрику Мэнсону:

«Все три птицы, до того совершенно здоровые, оказались просто нафаршированными Proteosoma».

После этого Рональд Росс спустился наконец со своих уединенных горных высот. Он то и дело писал и телеграфировал Мэнсону; он писал в Париж старику Альфонсу Лаверану, открывшему малярийного микроба; он послал статьи в один научный и два медицинских журнала; он рассказывал о своем открытии каждому встречному и поперечному в Калькутте; он хвастал, ликовал и восторгался, как маленький мальчик, соорудивший своего первого воздушного змея и убедившийся, что тот действительно летает.

Патрик Мэнсон отправился на большой медицинский конгресс в Эдинбург и сообщил ученым докторам о чудесном пребывании, росте и превращениях малярийного микроба в теле серого комара; он рассказал им о том, как его протеже Рональд Росс, одинокий, безвестный, всеми отвергнутый, но твердый и непреклонный в своих исканиях, проследил путь малярийного паразита от птичьей крови, через желудок и организм комара до опасной позиции в его жале, из которого он каждую минуту грозит перейти к новой птице.

Ученые доктора разинули рты. Тогда Патрик Мэнсон огласил телеграмму Рональда Росса. Это был финальный опыт: укус малярийного комара заражает здоровую птицу! Конгресс – как это обычно водится – пришел в подобающее случаю волнение и вынес резолюцию, поздравляющую неведомого майора Рональда Росса с «великим, создающим эпоху открытием».

Но сам Патрик Мэнсон не был вполне удовлетворен. Он знал, что факты, касающиеся птиц, не обязательно приложимы к людям. И в этом он был прав. Он знал, что природа полна неожиданных сюрпризов и досадных исключений, и если существуют определенные правила и законы в движении планет, то в тайных изворотах малярийного микроба не может быть такой строгой закономерности и смысла. Научные исследователи, даже самые великие из них, до сих пор только поскребли поверхность изумительнейших тайн, и все, что им остается пока делать для окончательного познания истины о микробах, – это охотиться, охотиться без конца… Законов не существует!

Итак, Патрик Мэнсон отнесся довольно сурово к Рональду Россу. Этому нервному человеку, который чувствовал, что не может больше ни минуты оставаться в проклятой Индии, предстояло провести там еще целые месяцы, даже годы! Он блестяще начал, но это было только начало. Он должен продолжать работу, если не для науки и самого себя, то хотя бы для Англии. И в октябре Мэнсон написал ему: «Я слышал, что Кох в Италии потерпел неудачу с комарами, так что у вас есть еще возможность сделать это открытие во славу Англии».

Но увы, Рональд Росс уже не мог сделать открытия человеческой малярии ни ради науки, ни для человечества, ни во славу Англии, ни (что было хуже всего) во славу самого себя. Его карьера уже подходила к концу. Из всех охотников за микробами не было, по-моему, большего мученика, чем Рональд Росс! Были исследователи, терпевшие неудачу за неудачей, но продолжавшие свою работу, так как чувствовали себя в ней как рыба в воде. Были искатели, добивавшиеся успехов, но они были прирожденными охотниками и работали не из-за одних только соблазнов славы. Но с Россом дело обстояло по-другому. Этот человек мог делать свои упорные и терпеливые опыты не иначе как с трагической нетерпеливостью, с отчаянием, наперекор всем своим природным инстинктам, возмущавшимся против бессмысленного, бесцельного одиночества, которое есть главное условие истинного искания. В своих грезах он видел себя, вероятно, во главе больших и важных комиссий, мечтал об орденах, банкетах и шумных овациях толпы…

Он должен совершить открытие во славу Англии! Увы, он пробовал на малярийных индусах все известные ему виды комаров – и серых, и зеленых, и бурых, и коричневых, и пестрых. Но ничего не выходило. Он заболел бессонницей и потерял четыре килограмма веса. Он стал забывать то, что знал, и не мог повторить даже своих первых грубых секундерабадских опытов.

И все же честь и слава Рональду Россу! Он сделал очень много, хотя и работал наперекор самому себе. Его работа помогла высокоученому, талантливому и надменному Баттиста Грасси осуществить те великолепные и бесспорные опыты, которые, несомненно, должны повести к искоренению малярии на всей земле.

6

Возможно, вы уже знаете, что человеком, сделавшим в итоге то, в чем Росс не преуспел, был Джованни Баттиста Грасси. Он получил медицинское образование в том самом Павийском университете, где за сто лет до того так успешно подвизался блистательный Спалланцани. Непонятно, собственно, зачем Грасси вообще изучал медицину; едва он получил докторский диплом, как тотчас же начал работать в качестве зоолога. А впоследствии он имел даже манеру говорить, немного бравируя: «Я ведь, собственно, зоолог, а не медик!»

Осторожный и холодный, как ледник, точный, как корабельный хронометр, он стал искать ответы на загадки природы. Ему нужны были только правильные ответы! Его работы признавались классическими тотчас же после выхода их в свет, причем у него была привычка не опубликовывать их раньше чем через несколько лет после их написания. Он блестяще разоблачил все тайны общежития белых муравьев, и даже больше того – он открыл микробов, паразитировавших на этих муравьях. Он знал больше всех людей на свете об угрях, и нужны были поистине целеустремленность и настойчивость Спалланцани, чтобы проследить все те чудесные и поэтические превращения, которые суждено претерпеть угрю на своем жизненном пути. Грасси был человек некрепкий. У него было отвратительное зрение. В нем противоречиво сочетались чрезмерная скромность, заставлявшая его протестовать против помещения своего портрета в газетах, с болезненным самолюбием, резко проявлявшимся при малейшем выражении недоверия к его работам. В двадцать девять лет, когда Росс еще и не мечтал об исследовательской работе, Баттиста Грасси был уже профессором и опубликовал свою знаменитую монографию о морских стрелках (признаться, я и сам не знаю, что это такое!).

Грасси ненавидел людей, которые не работают. «Человечество, – говорил он, – состоит из людей, которые работают, людей, воображающих, что они работают, и людей, которые совсем не работают». Себя он причислял, конечно, к первой категории, и, честно говоря, с этим трудно спорить.

В 1898 году, триумфальном для Росса, Грасси, ничего не зная о Россе и никогда даже не слышав о нем, занялся разрешением вопроса о малярии. В это время было много разговоров о возможности переноса насекомыми самых разнообразных болезней от человека к человеку. В Америке появилась знаменитая работа Теобальда Смита о техасской лихорадке, а Грасси питал огромное уважение к Теобальду Смиту. Но что толкнуло его окончательно заняться работой над малярией, – не забывайте, что он был большим патриотом и крайне самолюбивым человеком, – это приезд Роберта Коха. Мировой декан охотников за микробами, царь науки (корона которого была только чуть-чуть потрепана), Кох приехал в Италию для того, чтобы доказать, что комары переносят малярию от человека к человеку.

Кох к этому времени сделался чрезвычайно брюзгливым, угрюмым и неспокойным человеком; с одной стороны, его мучило воспоминание о неудачном лечении туберкулеза (стоившем жизни немалому количеству больных), с другой – он был подавлен скандалом, связанным с его разводом с Эмми Фраац. Он объездил весь свет в поисках какой-нибудь новой моровой язвы, с которой мог бы сразиться, но не преуспел; он искал счастья, но не находил его. Чутье уже стало изменять ему. Но вот Кох встретился с Баттиста Грасси, который сказал ему:

– В Италии есть места, где от комаров нет спасения, а между тем там совершенно не бывает малярии!

– И что с того?

– Значит, есть основания думать, что комары могут не иметь ничего общего с малярией, – сказал Грасси.

– Ага! И вы так думаете? – язвительно спросил Кох.

– Да, но здесь есть и другая сторона, – продолжал Грасси. – Я не слышал еще ни об одной местности, где была бы малярия и одновременно не было бы комаров.

– И что же из этого?

– А из этого вот что! – воскликнул Грасси. – Или же малярия распространяется одним определенным видом из тридцати или сорока различных видов итальянского комара, или же она вообще не распространяется комарами!

– Гм! – сказал Кох.

Так Грасси с Кохом и не столковались, и каждый из них пошел своей дорогой, причем Грасси не переставал бормотать про себя: «Комары без малярии… но никогда малярия без комаров… Значит, какой-то один особый вид комара… Я должен найти виновника…»

Он сравнивал себя с деревенским полицейским, разыскивающим тайного убийцу, терроризирующего население. «Нельзя повально обследовать все многотысячное население… Нужно сначала установить местопребывание негодяя».

В 1898 году он закончил годовой курс лекций в Римском университете: он был очень добросовестным человеком и давал всегда больше лекций, чем требовалось по программе. Теперь он чувствовал потребность отдохнуть и 15 июля взял отпуск. Вооружившись дюжиной больших пробирок и записной книжкой, он отправился из Рима в жаркую, низменную, болотистую местность, куда вряд ли какой-нибудь умный человек согласился бы поехать на летние каникулы.

В отличие от Росса, Грасси, помимо всего прочего, был большим специалистом по комарам. Его слабые, с покрасневшими веками глаза поразительно остро улавливали все мельчайшие детали, отличавшие между собой тридцать с лишним видов комаров, которых он встречал во время своей экскурсии. Он бродил по стране, навострив уши и держа наготове пробирку. По замирающему писку он следил за полетом комара. В какие бы невозможные и грязные дебри тот ни направлялся, Баттиста Грасси его настигал и ловко накрывал своей пробиркой; затем он большим пальцем вынимал добычу, разрывал ее на части и вписывал пару каракулей в свою записную книжку. Так он бродил все лето по самым отвратительным и зачумленным местам Италии.

В конце концов он снял обвинение в переносе малярии с двадцати различных видов комаров; он вынес оправдательный приговор всем видам серых и пестрых комаров, которых встречал ну просто повсюду: в трактирах, в спальнях, в ризницах соборов…

«Вы невиновны, – говорил им Баттиста Грасси, – потому что ни пьяницы, ни дети, ни монахини, которых вы кусаете, не болеют малярией».

Он ходил по домам маленьких жарких малярийных городишек и надоедал своими расспросами и без того достаточно расстроенным жителям. Он совал свой нос в их домашние дела и был назойлив до неприличия.

«Есть ли у вас в семье малярия? Была ли у вас когда-нибудь малярия? Сколько человек в вашей семье никогда не болели малярией? Сколько комариных укусов вы нашли на вашем ребенке за последнюю неделю? Комары каких видов его кусали?»

Все эти расспросы велись на полном серьезе, без тени юмора, и страшно раздражали обывателей.

«Нет, – как правило отвечал ему глава дома, – мы хотя и болеем малярией, но от комаров особенно не страдаем».

Грасси никогда не удовлетворялся таким ответом. Он заглядывал в грязные ведра и старые лохани на заднем дворе; он искал под столами, под кроватями и позади изображений святых; ему удавалось иной раз найти комаров даже в сапогах, стоявших под кроватью.

И вот – как это ни кажется фантастичным – именно таким путем Баттиста Грасси разрешил на две трети загадку о том, как малярия передается от больного человека здоровому; он разрешил ее прежде еще, чем начал свои лабораторные опыты! Всюду, где была малярия, были и комары, но только один определенный вид встречался во всех случаях.

«Мы называем этого комара «занзароне», – сказали ему жители.

Всюду, где слышался писк занзароне, Грасси видел лихорадочно пылавшие лица на смятых простынях или людей, стучавших зубами, направлявшихся в кровать. Везде, где этот комар пел в сумерках свою вечернюю песню, Грасси находил пустынные, необработанные поля и видел, как из деревушки, расположенной среди этих полей, выступали процессии с длинными черными ящиками.

Трудно было не узнать этого занзароне, если вы хоть раз его видели; это был веселый и легкомысленный комар, прилетавший из болот на заманчивые огоньки города; он был очень элегантен и гордился четырьмя темными пятнышками на своих ажурных коричневых крылышках; он отнюдь не выглядел солидным, уважающим себя насекомым, когда сидел, причудливо задравши кверху заднюю часть своего тела (по этому признаку его легче всего было обнаружить, потому что обыкновенный комар – кулекс – опускает хвостик книзу); это был храбрый кровопийца, рассуждавший, что чем крупнее жертва, тем больше он получит из нее крови. Поэтому занзароне предпочитал лошадей людям, а людей кроликам. Таков был этот занзароне, которого натуралисты с давних пор окрестили Anopheles claviger; это имя Баттиста Грасси сделал своим девизом! Его можно было видеть крадущимся в темноте за парочкой влюбленных и сжимающим кулаки от искушения броситься на занзароне, спокойно закусывавшего на их беззащитных шеях. Его можно было встретить в почтовом безрессорном дилижансе, равнодушного к толчкам, глухого к болтовне пассажиров, рассеянно считавшего комаров на потолке кареты, в которой он путешествовал из одной малярийной деревушки в другую, еще более проклятую.

«Я попробую их на самом себе!» – решил наконец Грасси. Он ехал на север, к себе домой, в Ровелласка. Там он научил мальчишек, как распознавать анофелеса, и мальчишки натащили ему несколько коробок занзароне из поселений, где особенно свирепствовала малярия. Грасси принес эти коробки к себе в спальню, надел ночную сорочку, открыл коробки и лег в постель; но, как назло, проклятые занзароне не хотели его кусать… Вместо этого они улетели из комнаты и искусали его мать – «к счастью, без дурных последствий!».

После этого Грасси вернулся в Рим, к своим лекциям. 28 сентября 1898 года, не сделав еще ни одного серьезного опыта, он прочитал доклад в старейшей и знаменитой Национальной академии деи Линчеи: «Если какой-либо комар переносит малярию, то это именно анофелес…» Он сообщил также о том, что подозревает еще два других вида комаров, но это было и всё из тридцати или сорока различных пород, населяющих низменные места Италии.

Затем наступила горячая осень для Баттиста Грасси, занимательная осень для римских болтунов и весьма важная осень для всего человечества. Помимо всего прочего, это была крайне «зудливая» осень для господина Золя, находившегося шесть лет на излечении у доктора Бастианелли, в верхнем этаже больницы Св. Духа, расположенной на одном из высоких холмов Рима. Сюда никогда еще не залетал ни один занзароне; здесь никто никогда не болел малярией. Это было вполне подходящее место для опытов.

Итак, здесь помещался господин Золя, который никогда не болел малярией, здоровье которого в малейших деталях было известно доктору Бастианелли и который сказал Баттиста Грасси, что он ничего не будет иметь против атаки трех различных пород голодных комаров каждую ночь в продолжение месяца.

Грасси, Биньями и Бастианелли – непонятно, собственно, из каких соображений, – начали свои опыты с менее подозрительных комаров кулексов, которые, по наблюдениям Грасси, вечно околачивались в малярийных местах вместе с занзароне. Каждую ночь они запирали несчастного господина Золя в комнате вместе с этими дьяволами и тушили свет.

Но ничего не случилось. Золя был человек стойкий. У Золя не появилось никаких признаков малярии.

Не совсем понятно, почему Грасси сразу не пустил на Золя своего занзароне. Возможно, именно потому, что Кох публично высмеял идею о занзароне, и Грасси признает, что это могло его частично обескуражить.

Но вот в одно прекрасное утро Грасси срочно выехал из Рима в Молетту и вернулся оттуда с небольшим пузырьком, в котором бились и жужжали десять упитанных самок анофелес. В эту ночь господину Золя пришлось основательно почесаться! Через десять дней этот стоический старый джентльмен свалился с потрясающим ознобом, температура у него поднялась до высоких градусов и в крови появились мириады малярийных микробов.

«Окончание истории с Золя не представляет для нас интереса, – писал Грасси, – но этот случай вполне доказывает, что комары могут переносить малярию в такое место, где обычно комаров не бывает и где раньше не было отмечено ни одного случая малярии, и к такому человеку, который никогда раньше малярией не болел, как это было с господином Золя».

Грасси снова отправился в провинцию на охоту на занзароне. Он заботливо выращивал их в своей лаборатории на зимних дынях и сахарной воде; а на вышке больницы Св. Духа, на этой опытной станции, Грасси и Бастианелли (а также помощник последнего, Биньями) пускали на ночь занзароне к людям, никогда не болевшим малярией, и таким путем их заражали.

рисунок

Это была поистине «зудливая» и жаркая осень. В газетах появились язвительные и негодующие заметки, в которых писалось, что кровь этих несчастных подопытных животных-людей ляжет на головы трех негодяев. Но Грасси посылал к черту все газеты, радовался, когда его «животные» заболевали, давал им хинин, как только убеждался, что они действительно заболели, и дальнейшая их история для него «не представляла интереса».

Только теперь Грасси довелось прочитать об опытах Рональда Росса с птицами.

«Грубоватая работа!» – подумал про себя высокоученый эксперт Грасси. Но когда он рассмотрел чудесные похождения кружочков, наростов и веретенообразных нитей в желудках и слюнных железах у своих самок анофелес, то убедился в поразительной точности наблюдений Рональда Росса.

Микроб человеческой малярии проделывает точно такие же превращения в теле занзароне, как микроб птичьей малярии в тех комарах, названия которых Росс не знал. Грасси не стал, конечно, тратить время на расточение похвал Россу, который по всей справедливости заслуживал похвалы, нуждался в похвале и жаждал похвалы.

Насколько Рональд Росс имел привычку разбрасываться в своей работе, настолько Грасси был строго последователен и систематичен. Он постарался не оставить ни малейшей щели в своей теории о том, что анофелес – специальный и единственный разносчик человеческой малярии. Посредством длинного ряда сложнейших опытов он доказал, что птичья малярия не может передаваться комарам, заражающим человека, и наоборот, человеческая малярия никогда не передается птичьим комарам. Для Баттиста Грасси, казалось, не существовало ничего трудного или невозможного; он настолько тщательно изучил все привычки, нравы и традиции этих занзароне, как будто сам был комаром-королем и повелителем комаров.

7

Кроме того, следует сказать, что Баттиста Грасси был еще и в высшей степени практичным человеком и, как уже сказано выше, пламенным патриотом. Он хотел видеть Италию облагодетельствованной своим открытием, потому что любил свою родину ревностно и страстно. Он еще не вполне успел закончить свои опыты, не успел сделать завершающие штрихи к выстроенному им обвинению против анофелеса, но уже начал горячо проповедовать, писать в газетах и чуть ли не кричать на перекрестках: «Боритесь с занзароне, и через несколько лет Италия будет очищена от малярии!»

У этого человека совершенно не было чувства юмора; он искренне возмущался тем, что горожане продолжают ходить по улицам после наступления темноты. «Как можно быть настолько легкомысленным, чтобы выходить в сумерки на улицу? – говорил он. – Ведь как раз в это время вас поджидает там малярийный комар».

Он рекомендовал всем и каждому надевать брезентовые перчатки и маски при выходе на улицу в теплые вечера. (Представьте себе молодых итальянок, идущих на любовное свидание в брезентовых масках и перчатках!) Много было шуток и насмешек по адресу сумасшедшего профессора, помешавшегося на занзароне.

Но наряду с этим Баттиста Грасси был весьма практичным человеком! «Даже если это потребует десятков лет работы, я все-таки продемонстрирую семью, избежавшую ужасов малярии!» – твердо решил он про себя. И вот в 1900 году, закончив последнюю шлифовку своей теории, этот упорный человек стал подготавливать «демонстрацию». Он отправился в самую злостную малярийную местность Италии, тянувшуюся вдоль железнодорожной линии по равнине Капаччио. Лето было в разгаре.

Когда в этой местности начиналось ужасное смертоносное лето, железнодорожные рабочие и несчастные фермеры, кровь которых была нафарширована малярийной заразой, бросали свою работу, дома, хозяйство и, рискуя умереть с голоду, убегали из гибельной равнины на высокие, недоступные для малярии холмы. И каждое лето, едва только наступали сумерки, из болотистых низин налетали тучами злобные гости – занзароне – и приступали к своему убийственному пиршеству; а ночью с переполненными кровью животами тянулись к своим болотам, где сочетались браком, клали яйца и выводили мириады новых представителей своего рода.

Летом 1900 года Баттиста Грасси отправился на равнину Капаччио. Жаркие дни только начинались, и анофелес был еще на болоте. К окошкам и дверям десяти маленьких домиков, принадлежавших станционным смотрителям и железнодорожным служащим, Грасси приделал проволочные сетки, настолько тонкие и густые, что самый ловкий и пронырливый занзароне не мог сквозь них пролезть. Затем, заручившись разрешением железнодорожного начальства и денежной поддержкой итальянской королевы, Грасси превратился в беспощадного надсмотрщика и бичующего фараона. Сто двенадцать человек – железнодорожников и их семейств – сделались его подопытными животными и обязаны были тщательно исполнять все, что он приказывал. Они должны были оставаться внутри дома в чудные, но опасные вечера; они должны были принимать все меры к тому, чтобы избежать укусов комаров. Немало пришлось Грасси с ними повозиться. Он осыпал их ругательствами; он соблазнял их денежной наградой, если они будут спокойно сидеть за своими ширмами; он ободрял их личным примером, приходя два раза в неделю в Альбанеллу – самое проклятое место – и оставаясь там ночевать вместе с ними за ширмами.

Вокруг защищенных сетками станционных домиков гудели и бились тучи занзароне. О, это был тяжелый год для них! Ничего не добившись, они бросались к не защищенным сетками домишкам соседней станции (где жили четыреста пятнадцать несчастных созданий!) в поисках добычи. И почти все эти четыреста пятнадцать мужчин, женщин и детей, живших на соседней станции, заболели малярией.

А со ста двенадцатью ночными пленниками было вот что: они целые дни проводили на дожде; они вдыхали тот воздух, который умнейшие люди тысячелетиями считали причиной малярии; они ложились спать после ужина; они делали все то, что выдающиеся врачи считали крайне опасным. Но по вечерам они честно оставались сидеть за своими ширмами. И за все это лето только пятеро из них заболели малярией, да и то это были все легкие случаи, может быть, только возвраты прошлогодней малярии.

«Теперь на этой проклятой станции Альбанелла, откуда за последние годы было вынесено такое множество гробов, можно жить так же безопасно, как в самой здоровой местности Италии», – радовался Грасси.

8

Вот как шла борьба Рональда Росса и Баттисты Грасси с коварным истребителем красных кровяных шариков, разрушителем жизненной энергии, уничтожителем людей, страшнейшим бичом южных стран – малярийным микробом. Эта борьба имела самые разнообразные последствия, о некоторых из них слишком долго рассказывать, а о некоторых, крайне прискорбных, не хотелось бы упоминать. Последствия были и хорошие, и плохие. В Италии и Африке, Индии и Америке появились плодородные поля и здоровые дети в тех местах, где недавно еще гудел и жужжал страшный анофелес, несущий разжижение крови и лязг зубов, печальное опустошение и смерть.

А есть Панамский канал.

Вот Рональд Росс, устраивающий, как он мечтал и надеялся, пышные и шумные банкеты…

Вот Рональд Росс, получивший Нобелевскую премию в семь тысяч восемьсот восемьдесят фунтов стерлингов за свое открытие, что серые комары переносят птичью малярию…

А вот Баттиста Грасси, не получивший Нобелевской премии и в настоящее время почти нигде не известный – кроме Италии, где он оказался вознесен до небес и получил звание сенатора. (И он не пропустил ни одного заседания сената до самой своей смерти.)

Все это пока еще не очень плохие последствия, хотя и несколько иронического характера.

Но вот перед нами снова Рональд Росс – человек, который на своем открытии о сером комаре, в сущности, начинал только учиться трудному искусству научного исследования, – обвиняющий Грасси в воровстве и шарлатанстве и заявляющий, что Грасси ничего почти не прибавил к его идее о том, что комары переносят человеческую малярию!

А Грасси, справедливо кипящий негодованием, пишет в ответ страстные и гневные статьи…

О чем же, в сущности говоря, могут спорить и ссориться между собой подобные исследователи, если так много еще осталось несделанного? Казалось бы, – так скорее всего случилось бы в художественном романе, – что они должны были или вовсе не замечать друг друга, или заявить: «Интересы науки выше и значительнее маленьких людей, которые ее делают!» – и продолжать дальше свои исследования на благо человечества.

Ведь настоящая борьба с малярией только начинается! Сейчас, когда я дописываю эту главу (прошло уже двадцать пять лет со времени прекрасных исследований Грасси), на внутреннем развороте газеты в уголке я читаю сообщение из Токио:

«Население островов Рюкю, лежащих между Японией и Формозой, быстро вымирает… Малярия – главная тому причина. В восьми деревнях Иеямской группы… за последние тридцать лет не родилось ни одного ребенка. В деревне Нозоко… единственной обитательницей осталась больная старуха».