9. Дэвид Брюс Выслеживая муху цеце

1

«Молодой человек! – Раскрасневшееся лицо директора британского военно-медицинского управления сделалось еще более темным. – Молодой человек! Я отправлю вас в Индию, я отправлю вас в Занзибар, я отправлю вас в Тимбукту!.. Я отправлю вас куда угодно, куда мне вздумается!.. – Величественный пожилой джентльмен уже перешел на крик, и лицо его стало совсем багровым. – Но, черт побери, можете нисколько не сомневаться, что я не позволю вам ехать в Наталь!..» – Последний выкрик отдался эхом.

Что мог ответить на это Дэвид Брюс, кроме как поклониться и быстро ретироваться из кабинета его светлости? Он строил планы, он подавал тысячи прошений, он использовал все свои связи и наконец дерзнул даже подвергнуться гневу начальства; и все это только для того, чтобы поехать в Южную Африку охотиться за микробами. Это было в начале 1889 года. Теобальд Смит в Америке только что произвел целую революцию в охоте за микробами, доказав, что клещ может переносить техасскую лихорадку с одного животного на другое. И вот Дэвид Брюс, человек, одержимый страстью к приключениям, решил пойти по пути, указанному Смитом. Африка была наводнена таинственными заразными болезнями, которые делали жизнь на континенте положительно адом; оливково-зеленые заросли мимоз гудели и жужжали сотнями видов различных мух, комаров, клещей и муравьев. Что за дивное поле для всевозможных открытий и исследований, для интересных наблюдений через микроскоп, для свободной и привольной охоты за микробами!

В натуре Дэвида Брюса была одна интересная особенность: он стремился делать то, что больше всего не нравилось начальству и родственникам. Тотчас же по окончании медицинской школы в Эдинбурге он поступил врачом в британскую армию, но вовсе не для того, чтобы сражаться или спасать человеческие жизни, и даже не для того, чтобы иметь возможность охотиться за микробами. Он поступил в армию исключительно потому, что задумал жениться. У них не было ни одного шиллинга – ни у Брюса, ни у его возлюбленной. Все родственники называли их романтическими идиотами – они что, не могли подождать, пока Брюс обзаведется приличной практикой?

Но они все-таки поженились, и Брюс поступил в армию на жалованье в тысячу долларов в год.

Нельзя сказать, чтобы он был образцовым солдатом. У него было плохо с понятием дисциплины и, что еще хуже, не было такта. Будучи еще лейтенантом, он вспылил за что-то на своего командира-полковника и чуть было не избил его. Если посмотреть на него сейчас, когда ему уже за семьдесят лет, посмотреть на его плечи грузчика, на его могучую грудь, спускающуюся колесом к огромному животу; если послушать, как он изрыгает проклятия сквозь свои гинденбурговские усы, которыми очень гордится, можно поверить, что он способен был задать основательную трепку своему полковнику и посмеиваться над военным судом, который должен был за этим последовать… Его послали в английский гарнизон на остров Мальта, в Средиземном море. Вместе с ним поехала и миссис Брюс; это был их медовый месяц… Здесь он опять-таки стал вести себя не по-солдатски. На острове свирепствовала таинственная болезнь, называвшаяся мальтийской лихорадкой. Эта болезнь вызывала ужасные стреляющие боли в ногах. Брюс сразу решил, что глупо сидеть сложа руки и утешать несчастных страдальцев бесцельными пилюлями; нужно во что бы то ни стало найти причину мальтийской лихорадки!

Он немедленно приступил к делу. Где-то в заброшенной лачуге он устроил себе лабораторию (не имея абсолютно никакого понятия о лабораториях!) и проводил здесь целые дни и недели, изучая искусство приготовлять питательную среду из мясного бульона и агар-агара и стараясь вырастить в этой среде зародыша мальтийской лихорадки. В своем невежестве он думал, что все это страшно просто. Его лицо и руки вечно были измазаны клейким агар-агаром; мундир был весь в пятнах; когда он пытался профильтровать это проклятое вещество, оно неожиданно застывало в плотный студень, и у него ничего не получалось. Он тратил недели на работу, которую современный лаборант может сделать за несколько часов. Он злился и ругался нецензурными словами. В конце концов он звал миссис Брюс с теннисной площадки и просил ее ему помочь: женщина ведь лучше должна знать искусство стряпни! Из своего скромного жалованья он покупал обезьян по одному доллару семьдесят центов за штуку и пытался впрыскивать им кровь больных солдат, но обезьяны извивались у него в руках, кусались и царапались и вообще вели себя крайне неприлично.

«Ты не подержишь мне обезьяну?» – кричал он тогда своей жене.

Вот так постепенно она стала его правой рукой и ближайшим помощником и, как вы увидите ниже, оставалась им в течение тридцати с лишним лет, путешествуя с ним по самым опасным и зачумленным местам, деля с ним нужду и жестокие лишения, радуясь его замечательным, хотя и негромким, никому неведомым победам. Трудно себе даже представить, какими головотяпами они были в начале своей работы, однако после нескольких месяцев дружного и упорного труда эти новоиспеченные бактериологи открыли в конце концов микроба мальтийской лихорадки… но тут же, к своему величайшему огорчению, вынуждены были покинуть остров Мальту. «Что, собственно, Брюс о себе воображает? – говорили старшие медицинские чиновники в гарнизоне. – Почему он не лечит больных солдат, а торчит в какой-то дыре, которую называет лабораторией?»

Они осуждающе называли его идиотом и фантазером, никчемным морильщиком обезьян и дилетантом с пробирками. И как раз тогда, когда он почти уже добрался до открытия (в итоге он сделал его двадцать лет спустя), что крошечная бацилла мальтийской лихорадки проникает в кровь британских Томми из сосков коз, его внезапно перевели в Египет.

2

Оттуда он был отправлен обратно в Англию, в военно-медицинскую школу в Нетли, в качестве преподавателя бактериологии, поскольку начальство прознало, что он открыл зародыша важной болезни. Здесь у него состоялось удачное знакомство с его сиятельством высокопочтенным сэром Уолтером Хели-Хатчинсоном, наместником Наталя, Зулуленда и пр. и пр. Эти два искателя приключений стали вместе мечтать и строить великие планы. Его сиятельство не имел ни малейшего представления о микробах, но в качестве колониального администратора страстно мечтал видеть всю Африку под английским флагом. Брюсу не было абсолютно никакого дела до расширения имперских владений, но он знал, что Африка кишит микробами, переходящими от животных к животному и от человека к человеку через укусы мух и клещей. Ему (а также миссис Брюс) страстно захотелось изучать таинственные болезни в далеких сказочных странах.

Вот тогда-то он и отправился на прием к грозному директору военно-медицинского управления, и мы уже видели, какое ужасное фиаско он потерпел. Но даже сам директор не в состоянии упомнить всех непозволительных желаний своих многочисленных пешек и марионеток; директора предполагают, а интриги и тайные связи иногда располагают. И вот в 1894 году старший хирург Дэвид Брюс вместе с миссис Брюс очутился в Натале, делая на волах по шестнадцати километров в день по направлению к Убомбо, в Зулуленде. Температура в тени их двойных палаток доходила до 106 °F, надоедливые мухи цеце сопровождали их целыми тучами и, налетая со скоростью курьерского поезда, жалили, как маленькие ехидны; до слуха доносилось страшное завывание гиен и рычание львов; целые ночи напролет они расчесывали свои искусанные клещами тела. Но они были членами «первой британской комиссии по борьбе с наганой в Зулуленде» и были счастливы…

Они были отправлены изучать болезнь, носившую красивое туземное название «нагана». Эта таинственная болезнь сделала огромные пространства Южной Африки недоступными для земледелия, опасными для охоты и убийственными для путешествия. «Нагана» на туземном языке означает «уныние и упадок духа». Болезнь поражала главным образом лошадей. Сначала у них начинала блестеть шкура и вылезала шерсть; они быстро худели, на животе у них появлялись водянистые наросты, и из носа текла слизь; глаза их постепенно застилались молочной пленкой, и наступала слепота; наконец они падали и погибали. Ни одна лошадь, пораженная наганой, никогда не поправлялась. То же самое было со скотом. Фермеры пытались возобновить свои стада путем ввоза новых животных, но жирные, упитанные коровы, прибывавшие в превосходном состоянии, неизменно гибли от наганы, как только добирались до своих краалей. Жирные овцы, которых они отправляли на отдаленные бойни, прибывали туда облысевшими, обтянутыми кожей скелетами. Были в стране такие места, переход через которые был для скота гибельным. А что случалось иногда с охотниками за крупной дичью! Они въезжали со своими лошадьми и вьючными мулами в какие-нибудь невинного вида кусты – и вдруг животные, одно за другим, начинали падать, и только по счастливой случайности им удавалось иногда пешком добраться домой.

Наконец супруги Брюс прибыли в Убомбо – поселок, расположенный на высоком холме, обращенный лицом к Индийскому океану, от которого его отделяла плоская равнина шириною в сто шестьдесят километров. Равнина эта была покрыта темно-зелеными зарослями мимозы, перемежавшимися большими участками ярко-зеленой травы. Здесь, на холме, они устроили свою лабораторию, состоявшую из двух микроскопов, небольшого запаса стеклышек, нескольких шприцев и скальпелей и дюжины-другой стеклянных пробирок. Какой-нибудь язвительный студент-медик нашего времени при виде такой лаборатории фыркнул бы и назвал ее развлечением для детского сада. Здесь-т? они и приступили к работе по изучению больных лошадей и скота, которых приводили к ним снизу, из равнины, ибо природой было устроено так хитро, что животные могли совершенно спокойно жить на бесплодном холме, ничуть не рискуя заболеть наганой, но стоило только фермеру выгнать их вниз, на сочное пастбище плодородной равнины – можно было биться об заклад, что все они обязательно погибнут, не успев разжиреть на хорошем корме… Брюс выбривал шерсть на ушах у лошадей и делал на них небольшую надсечку, а миссис Брюс, стараясь избежать ударов лягающейся лошади, быстро набирала на стеклянную пластинку выступавшую из надреза капельку крови.

Жара стояла нестерпимая. Пот, ливший с них, затуманивал линзу микроскопа. Они смеялись над судорогами, сводившими их шеи от долгого сгибания, и весело шутили над своими покрасневшими веками; они давали забавные прозвища больным животным и учились объясняться на зулусском языке. Для них перестали существовать все главные директора и высшие офицеры в мире, и Брюс впервые почувствовал себя свободным исследователем.

В первые же дни они сделали важный шаг вперед. В крови одной из погибавших от наганы лошадей Брюс вдруг заметил среди желтоватых, громоздившихся кучками красных кровяных шариков какое-то странное движение. Он осторожно повел свое стеклышко вдоль поля зрения микроскопа, пока не дошел до небольшого открытого пространства в джунглях кровяных клеток.

И вдруг ему стала ясна причина поднявшегося волнения. Он увидел странное крохотное животное (несколько больше обычного микроба), у которого задний конец был тупой, а впереди торчал длинный извивающийся хлыст, которым он как бы производил разведку впереди себя; по всей длине его крошечного тельца тянулся нежный, прозрачный плавник… А вот и другой такой же зверек выплыл на открытое пространство между кровяными шариками. Что за необыкновенные создания! Они не метались бессмысленно взад и вперед подобно другим микробам, а словно действовали разумно и уверенно, как крохотные мудрые драконы. Сначала они быстро-быстро переходили от одного кровяного шарика к другому; они тормошили их, расталкивали, катали впереди себя и всячески старались пробраться между ними; затем, отскочив назад, они с размаху бросались вперед и зарывались в массу кровяных шариков, тянувшихся по краю открытого пространства.

«Да это же трипаносомы!» – воскликнул Брюс и поспешил показать это своей жене. В каждом животном, заболевшем наганой, обнаруживались эти удивительные крохотные животные; он находил их в крови и в слизи, вытекавшей из распухших век животного, и в странном желтоватом студне, в который постепенно превращался подкожный жир. Но ни в одной здоровой лошади, корове или собаке он никогда их не находил. По мере развития болезни в крови животного становилось все больше этих змеек, а к моменту смерти кровь до того кишела клубками этих извивающихся микробов, что казалось, будто она из них одних и состоит. Это было ужасно!

Но каким образом эти трипаносомы переходят от больного животного к здоровому?

«Здесь у нас, на холме, здоровые животные помещаются в одних стойлах с больными, и никогда еще ни одно здоровое животное не заразилось. Вообще на холме не было случая, чтобы лошадь или корова заболели наганой! – размышлял Брюс. – В чем же тут дело? Как все это объяснить?»

Он начал обдумывать новые интересные опыты, но вдруг длинная рука начальства, – возможно, это была рука того же милого главного директора, – снова его нащупала; старшему хирургу Дэвиду Брюсу надлежало отправиться в Питермарицбург для борьбы со вспыхнувшей там эпидемией тифа.

3

Они пробыли в Убомбо всего пять недель – и вот, бросив начатую работу, отправились через джунгли назад, в Питермарицбург, преодолевая на волах по десять миль в день. По прибытии туда Брюс занялся лечением тифозных солдат, но между делом умудрялся находить свободные минуты, чтобы выяснить что-нибудь о причинах тифозной горячки. За неимением постоянной лаборатории он производил свои исследования в трупных покоях. Кончилось это тем, что он сам заболел тифом, чуть было не умер и прежде, чем окончательно поправился, получил назначение в разбойничий набег, имевший целью «прибавить» английской королеве несколько тысяч квадратных миль новой территории. Его связь с Хели-Хатчинсоном оказалась окончательно потеряна, и вместе с нею потеряны какие-либо шансы вернуться когда-нибудь к работе над наганой. Когда экспедиция углубилась на сто миль в джунгли, все лошади и мулы этой маленькой добровольческой армии пали, и ее участникам не оставалось ничего другого, как пешком пробираться домой. Немногие из них достигли этой цели, и Дэвид Брюс был одним из самых крепких среди группы высохших скелетов.

Почти целый год оказался потерян. Но внезапно связь с Хели-Хатчинсоном восстановилась. В сентябре 1895 года Брюс вместе с женой вернулся в Убомбо и занялся окончательным разрешением вопроса о том, как нагана переходит от больного животного к здоровому.

Брюс относился к народным приметам и поверьям с большим уважением: он всегда видел в них некоторую долю истины. Но, несмотря на такое отношение к ним, он никогда не упускал случая их проверить.

– Распространитель наганы – муха цеце, – уверяли старожилы-европейцы, – она кусает домашних животных и впрыскивает им какую-то заразу.

– Нагану распространяет крупная дичь, – заявляли мудрые зулусские вожди и знахари. – Буйволы и водяные козлы загрязняют своими испражнениями траву и водоемы, и таким способом заражаются домашние животные.

– Но почему наши лошади всегда заражаются именно в тех местностях, где водятся мухи, и почему нагана называется «мушиной болезнью»? – спрашивали европейцы.

– Можно вполне безопасно проводить животных через места, где обитает муха, если не давать им ни есть, ни пить! – отвечали зулусы.

Брюс внимательно выслушивал аргументы обеих сторон и в конце концов решил проверить обе теории. Он взял несколько крепких, здоровых лошадей и обвязал им морды толстыми парусиновыми мешками, чтобы они не могли ни пить, ни есть; затем в знойный полдень он повел их вниз с холма в густые заросли мимоз и продержал их здесь несколько часов. Следя все время за тем, чтобы они не сбросили свои мешки, он видел, как тучи прелестных коричневых и золотистых цеце жадно набрасывались на брыкавшихся лошадей и, посидев на них не больше полминуты, превращались в блестящие раздутые кровяные шары. «Казалось, весь мир состоит из одних только мух цеце. От этой картины можно было положительно рехнуться!» – рассказывал мне Брюс лет тридцать спустя.

День за днем неизменная процессия, состоявшая из Брюса, двух-трех зулусов и подопытных лошадей, спускалась с холма в зеленые кусты, а вечером, когда солнце скрывалось за Убомбо, Брюс вместе со своим блуждающим экспериментом, обливаясь потом и тяжело дыша, взбирался назад, на холм.

И вот приблизительно через пятнадцать дней, к большой радости Брюса и его жены, одна из лошадей, служивших рестораном для мух, сделалась вдруг вялой и повесила голову. И в крови этой лошади тотчас же появился авангард микроскопической армии крошечных дьяволов, которые так ловко умеют расправляться с красными кровяными шариками.

Та же участь постигла и других лошадей, проводивших дневные часы в зарослях мимоз, не съев там ни одного стебелька травы и не выпив ни одного глотка воды; все они, одна за другой, погибли от наганы.

«Все это, конечно, полезная информация, – сказал Брюс, – но из нее непонятно, каким именно путем они заражаются… Эти лошади действительно ничего не ели и не пили, но ведь они могли впитать в себя этих трипаносом из воздуха, таким же путем, каким, по мнению выдающихся медицинских авторитетов, передается малярия от человека к человеку. Хотя я лично считаю это вздором…» Но для Брюса ничто не было вздором, пока эта вздорность не была доказана на опыте. «Я придумал чудесный способ, как это проверить! – воскликнул он. – Вместо того чтобы брать лошадей вниз, я возьму мух наверх!»

Он купил еще несколько лошадей, устроил их в безопасном месте на холме, на четыреста метров выше гибельной равнины, и снова спустился с холма, взяв с собой для приманки одну лошадь. Он отправился на охоту за мухами!

Цеце быстро усеяли тело лошади. Брюс с помощью сопровождающих его зулусов наловил их несколько сот штук и поместил в клетку, сделанную из легкой тонкой ткани. Вернувшись на холм, он приложил эту клетку к крупу здоровой лошади. Через маленькое стеклышко, предусмотрительно вделанное в одну из стенок клетки, он мог видеть, как его прожорливые пленники сосали свою жертву, просовывая острые хоботки сквозь кисею. И менее чем через месяц все эти лошади, которые не ели, не пили и даже не дышали воздухом равнины, – все они погибли от наганы.

Какие только опыты не проделывали Брюс и его жена! Они вскрывали мертвых лошадей, они пытались лечить больных животных впрыскиванием мышьяка… Чтобы выяснить, как долго муха цеце может носить на своем хоботке трипаносому, они прикладывали сначала клетки с мухами к больным собакам и затем через определенные промежутки времени (в несколько часов или дней) переносили эти клетки на здоровых. Они подносили умиравшим телятам целые ведра горячего кофе и из чувства милосердия пристреливали несчастных собак, превратившихся от наганы в мешки с костями. Миссис Брюс кипятила шелковые нити и, погружая их сначала в кровь, кишевшую трипаносомами, вводила затем под кожу здоровым собакам, чтобы выяснить, как долго эта кровь может оставаться смертельной.

Итак, уже не оставалось никаких сомнений, что именно муха цеце переносит нагану. Но тут Брюс задался вопросом: «Откуда же эти цеце, живущие на равнине, берут тех трипаносом, которыми заражают наших коров и лошадей? Ведь мухи, конечно, не могут [в этом он был неправ] сохранять в себе трипаносом в течение месяцев, а в тех местностях, где водятся мухи, иногда по несколько месяцев не бывает скота, зараженного наганой. Судя по всему, они получают трипаносом от диких животных!»

Мысль самому заняться проверкой этой гипотезы пришлась ему очень по вкусу. Тут уж работа была поинтересней, чем сидеть с утра до вечера за микроскопом. Он надел патронташ и привел в порядок свои ружья. Забравшись глубоко в джунгли, он застрелил несколько зебр и водяных козлов. Он вскрыл убитых животных и, набрав из их сердец несколько больших шприцев крови, вернулся на холм. Долго и тщательно он искал в этой крови трипаносом, но не находил их.

«Возможно, они здесь есть только в зародышевом состоянии и настолько малы, что их нельзя рассмотреть», – подумал он и для проверки этой гипотезы впрыснул кровь от различных животных нескольким здоровым собакам и в конце концов доказал, что микробы наганы действительно могут скрываться в крупной дичи, от которой муха цеце переносит их на домашних животных.

Так Дэвид Брюс сделал первый шаг к открытию тайн Африки.

4

Хели-Хатчинсон убедился, что он не ошибся в Дэвиде Брюсе.

«Остерегайтесь мухи цеце, – сказал он своим фермерам, – убивайте муху цеце, вырубайте те заросли, в которых она водится, изгоняйте и уничтожайте антилоп, из которых она высасывает трипаносом».

Вот так Брюс начал избавлять Африку от наганы.

Но тут началась Англо-бурская война. Супруги Брюс вместе с девятью тысячами англичан оказались в осажденном Ледисмите. В гарнизоне было тридцать военных врачей, но среди них не было ни одного хирурга. С каждым разрывом свистящей гранаты, выпущенной из бурского «долговязого Тома», число раненых прибавлялось. В лазаретах слышались крики и стоны и стояло ужасное зловоние от искалеченных ног, которые следовало скорее ампутировать.

«Представьте себе такое! Ни один из врачей не умел держать в руках нож! Я сам был только лабораторной крысой, – рассказывал мне Брюс много лет спустя, – но к этому времени я успел уже перерезать достаточное количество собак, морских свинок и обезьян… Отчего же мне было не взяться за солдат? Был там один парень с раздробленным коленом. Пока его обрабатывали хлороформом, я сел в соседней комнате и прочитал в «Хирургии» Трива, как оперировать коленный сустав. Потом пошел и сделал… И спас ему ногу».

После этого Брюса сделали старшим хирургом, и до самого конца осады он оперировал, воевал и умирал с голоду вместе с другими.

Он рассказывал мне эту историю в 1924 году в госпитале в Торонто, где, разбитый бронхитом, лежал, окруженный подушками, его сверкающие глаза мало гармонировали со сморщенной кожей цвета старого пергамента, и видно было, что он гордится своей скороспелой хирургией и постоянной войной с начальством не меньше, чем своими замечательными открытиями. Задыхаясь от мокроты, переполнявшей его старые простуженные бронхи, он хрипло говорил: «Эти твердолобые бюрократы… Я всю жизнь с ними боролся… пока наконец не стал для них слишком сильным!»

5

И вот через два года после Ледисмита, когда он наконец «стал для них слишком сильным», они сами обратились к нему с просьбой заняться охотой за микробами.

В Центральной Африке, почти на экваторе, на берегах озера Виктория-Ньянза поселилась смерть. Она расползалась, иногда прыгала, захватывала все новые и новые поселения. Эта смерть была в целом вполне милосердной (хотя и очень медленной), поскольку почти не причиняла страданий. Короткий приступ лихорадки быстро сменялся вялостью и апатией, которую странно было видеть в туземцах приозерной области. Затем это летаргическое состояние переходило в непобедимую сонливость, так что у негров иногда рот оставался открытым во время еды. И наконец эта дремота переходила в крепкий непробудный сон (от которого они уже не просыпались), и при этом во всем теле наступало сильное окоченение, почти как трупное. Вот какова была эта африканская сонная болезнь. В продолжение двух-трех лет она убила несколько сот тысяч черного населения Уганды; много европейцев-миссионеров она отправила на свидание с их богом и немало колониальных чиновников к месту их последнего успокоения. Она превратила самую плодородную почву в мире в пустынное убежище для жирафов и гиен. Британское Министерство колоний забеспокоилось: держатели акций стали опасаться за свои доходы; туземцы – те, что еще оставались в живых, – бросали свои жалкие тростниковые хижины и убегали в глубь страны… А что же доктора и ученые?

Доктора и ученые о том, что такое сонная болезнь, знали так же мало, как самый наичернейший из торговцев бананами. Они совершенно не могли объяснить, каким путем эта болезнь переходит от взрослого негра к шести черным ребятишкам его соседа. Королевское общество отправило специальную комиссию из трех более или менее видных ученых. Комиссия торжественно прибыла в Уганду – и тут ее напыщенность рассеялась. Она делала массу ненужных исследований, ее члены стали между собою спорить и в конце концов окончательно запутались. Один из них доказывал, что болезнь вызывается стрептококком (микробом, встречающимся при ангине), другой с ним не соглашался и уверял, что он нашел в крови больного негра длинного червяка, который и есть причина болезни. Третий член комиссии был настолько возмущен невежеством и спорами своих коллег, что окончательно покинул их и предпочел заняться выгодной торговлей каучуком.

Тление отдельных очагов болезни разрослось в эпидемию, настоящий пожар, который ярким заревом горел на темном небе английского могущества в Африке. Наконец Королевское общество отправило туда Дэвида Брюса, снабдив его на этот раз достаточным количеством денег и хороших микроскопов и назначив ему в помощники доктора Набарро и сержанта Гиббонса, умеющего делать решительно все, от строительства дорог и до отыскивания трипаносом среди миллионов красных кровяных шариков. В эту новую комиссию вошла также миссис Брюс, носившая звание главного ассистента и аккуратно получавшая от Брюса причитавшееся ей жалованье.

По дороге в Уганду они встретили Кастеллани, члена прежней комиссии, возвращавшегося домой. Он рассказал Брюсу о своих предположениях насчет стрептококка – и про трипаносом, которые встречал у больных в спинномозговой жидкости.

Без долгих слов и церемоний Брюс потащил Кастеллани назад в лабораторию.

Микроскопы были распакованы и приведены в порядок. Вскоре стали прибывать пациенты; толстые иглы ловко втыкались в позвоночники; центрифуги жужжали; миссис Брюс, Набарро и Кастеллани сидели над своими линзами, сержант мыл стеклышки и лабораторную посуду. В маленькой комнатке на экваторе сидели эти люди, склонившись над трубками микроскопов, тщательно всматриваясь в мелькающее перед глазами пустое серое поле.

И вдруг раздался возглас Брюса: «Вижу одну!»

Все вскочили, столпились вокруг него и поочередно стали заглядывать в микроскоп, где извивающаяся трипаносома деловито размахивала своим разведывательным хлыстиком. Затем все вернулись на свои места, и вскоре каждый из них сделал такое же открытие. Работа не прекращалась от завтрака до быстро наступавших сумерек. В каждом препарате спинномозговой жидкости, взятой у сорока с лишним пациентов, страдавших сонной болезнью, Брюс и его помощники находили трипаносом.

«Но, может быть, они живут также в позвоночниках здоровых людей?» – сказал Брюс.

Кастеллани этого не знал. Брюс отлично понимал, что если он найдет трипаносомы у здоровых негров, то вся их заманчивая и увлекательная теория превратится в пустую бабушкину сказку. Важно убедиться, что трипаносома встречается только при сонной болезни. Но как взять пробу спинномозговой жидкости у здоровых людей? Для клюющих носом больных сонной болезнью это было не так уж важно, но вот ткнуть толстую, как копье, иглу в спину здорового, живого и впечатлительного туземца, который отнюдь не собирался стать мучеником науки, – это было уж посложнее. И вот Брюс придумал хитрый план. Он отправился в больницу, где лежали много больных разными болезнями (за исключением сонной), и, убедив их, что операция принесет им большую пользу, этот бессовестный лгун в священном деле охоты за микробами начал без разбору втыкать свои иглы в спины больных с переломами бедер и с головными болями, юношам, только что подвергшимся обрезанию, и их братьям и сестрам, страдавшим экземой и чахоткой. У каждого из них он получил немного спинномозговой жидкости.

Успех оказался полнейшим. Ни у одного из этих людей в спинномозговой жидкости не оказалось трипаносом. Истории неизвестно, принесла ли им та операция какую-нибудь пользу или нет, но это уже не существенно, ибо они вполне выполнили свое назначение. Теперь Брюс не сомневался, что именно трипаносома – причина сонной болезни!

Нужно сказать, что Брюс обладал в высшей степени практическим умом, которого порой не хватало великим мечтателям, установившим фундаментальные научные факты. Он не был подвержен высоким поэтическим взлетам, которыми отличался Луи Пастер, и не был таким упрямым до безумия маньяком, как тот странный гений, о котором будет рассказано в последней главе этой книги. Приступая к изучению новой болезни, он прежде всего поставил перед собой ряд узкопрактических вопросов.

Где может быть естественное местопребывание возбудителя этой болезни?

Как он переходит от больного к здоровому?

Каковы его источник и происхождение?

Есть ли какая-нибудь особая отличительная черта в способе распространения сонной болезни?

Он порылся в памяти и вспомнил о нагане. Не странно ли, что сонная болезнь встречается только в конкретной местности?

Он стал рыскать вокруг. Вместе с миссис Брюс он тщательно обследовал лесистые берега озера, все его острова, реки и прибрежные джунгли. И его здравый смысл, который подмечал такие вещи, мимо которых тысячи исследователей могли пройти, ничего не заметив, подсказал ему правильный ответ. Ему показалось подозрительным то обстоятельство, что сонная болезнь встречалась исключительно на узкой полосе, прилегающей к воде: она встречалась всюду на островах, на берегах рек; даже у Райпонских водопадов, где Виктория-Ньянза дает начало реке Нилу, встречались иногда отдельные случаи сонной болезни; но ни разу ни одного случая не наблюдалось внутри страны. Несомненно, должно существовать какое-то сосущее кровь насекомое, которое водится вблизи воды и разносит заразу.

«Может быть, это та же самая муха цеце или какой-нибудь специальный ее вид, живущий только по берегам рек и озер?»

Он стал расспрашивать всех подряд, не водится ли в Уганде какой-то особый вид мухи цеце; он обращался с этим вопросом к выдающимся местным зоологам – но те были уверены, что муха цеце не может жить на высоте тысяча метров над уровнем моря. Он расспрашивал туземных чиновников, обращался даже к самому премьер-министру Уганды…

«Да, у нас есть муха – киву, сосущая кровь, а мухи цеце в Уганде нет».

Но она должна была быть!

6

И она действительно была. Однажды Брюс, прогуливаясь по ботаническому саду в Энтебби, пробирался сквозь густые заросли тропических растений впереди своей маленькой жены, и вдруг услышал сзади радостное восклицание:

«Дэвид, стой, стой! У тебя на спине сидят две мухи цеце!»

Эта женщина была настоящей богиней – Дианой науки. Ловким движением она поймала в горсть обеих мух, убила их и продемонстрировала мужу. Они сидели в двух-трех дюймах от его шеи и уже готовы были укусить его.

Теперь он знал, что напал на верный след. В лаборатории закипела работа. Брюс уже раньше нашел великолепное животное для эксперимента – обезьяну. Впрыскивая ей спинномозговую жидкость обреченных негров, он легко вызывал у нее тот же роковой сон, какой наступал у людей. Прежде всего они занялись охотой на цеце. Вооружившись сетками для ловли бабочек и кисейными клетками с окошечками, которыми они пользовались для своих опытов в Зулуленде, эти неразлучные искатели усаживались в лодку и с помощью туземных мальчишек переправлялись через озеро. Они совершали прогулки вдоль его тенистых берегов, прислушивались к надоедливому жужжанию вившихся вокруг них цеце. Они старались избежать их укусов, но те их все-таки кусали, и после этого они целыми ночами не спали в ожидании первых страшных признаков болезни. Они возвращались в лабораторию и прикладывали клетки с мухами к спинам обезьян. Для них это было веселое времечко!

Секрет замечательных открытий Брюса заключался прежде всего в том, что он был страстным охотником, смелым, азартным, неутомимым – охотником и душою и телом. Если бы он был кабинетным врачом, прислушивающимся к всяким россказням миссионеров, или поверил бы на слово местным зоологам, то никогда не узнал бы, что «киву» – это то название, под которым известна в Уганде муха цеце, и никогда бы ее не нашел. Но он смело бросился в бой со своим заклятым врагом, а миссис Брюс была для него в этом деле третьей рукой и второй парой глаз.

Затем они приступили к жутким опытам. Каждый день они пасли своих мух цеце на умирающих пациентах, уже постоянно дремлющих, так что укусы насекомых их не беспокоили; затем они прерывали это пиршество и переносили клетки со злыми, недоевшими мухами на спины здоровых обезьян. Со всей нежностью и вниманием заботливых нянек, присматривающих за детьми на Парк-авеню, они следили за тем, чтобы залетные мухи со стороны не присоединились к их подопытным мухам, кусающим обезьян.

Любой другой исследователь на его месте, вероятно, сидел бы сложа руки и ждал, что случится с этими обезьянами, но Брюс был не из таких.

Он задумал втянуть в свою работу целую армию сотрудников для проведения одного из самых замечательных и оригинальных экспериментов в истории охоты за микробами. Он попросил аудиенции у напыщенного, разукрашенного перьями высокого сановника, фактического повелителя Уганды – Аполо Кагва. Он сообщил Аполо, что открыл микроба сонной болезни, убившей уже несколько сот тысяч его подданных, и сказал ему о том, что еще сотни тысяч уже носят в своей крови этого паразита и потому обречены.

– Но я знаю способ, как остановить эпидемию, грозящую уничтожить твою страну. У меня есть основания считать, что муха цеце – насекомое, которое у вас зовется киву, – переносит опасных микробов с больных людей на здоровых.

– Мне трудно в это поверить, – величественно прервал его Аполо. – Киву от начала времен живет на берегах озера Ньянза, а сонная болезнь стала сеять смерть среди моих подданных только за последние несколько лет.

Брюс не стал с ним спорить; он только резко сказал:

– Если вы не верите мне, я берусь вам это доказать. Ступайте на Крокодилову косу, которая кишит мухами киву. Сядьте на берегу и опустите ноги в воду на пять минут. Не прогоняйте от себя мух, и я ручаюсь, что через два года вас уже не будет в живых!

Эта маленькая хитрость увенчалась успехом.

– Что мне следует сделать, полковник Брюс? – спросил Аполо.

– А вот что. Для начала нужно окончательно убедиться в том, что я прав, – сказал Брюс, разворачивая перед ним большую карту Уганды. – Если я действительно прав, то в той местности, где есть сонная болезнь, должны иметься и мухи цеце. Там, где нет мух цеце, не должно быть и сонной болезни.

Брюс выдал Аполо сачки, банки мух и большие пакеты; он дал указания, как нужно организовать все это дело и как убивать мух, не подвергаясь риску быть ужаленным.

– Потом мы нанесем на карту все полученные данные, и вы увидите, насколько я был прав.

Аполо был довольно неглупый и энергичный человек. Он пообещал сделать все, что в его власти. Затем последовали поклоны и взаимный обмен любезностями.

В тот же день черный премьер-министр позвал своего старшего секретаря Секибобо, и весь полученный от Брюса инвентарь вместе со строгими инструкциями перешел от Секибобо к младшим чиновникам, а от них по нисходящим инстанциям к целой армии лодочников. Все колеса этой отлаженной феодальной системы пришли в действие.

Вскоре со всех концов страны стали поступать к Брюсу пакеты; они сыпались на него, как из рога изобилия, и вскоре завалили всю лабораторию, мешая ему продолжать опыты с обезьянами и рыться в кишках мухи цеце в поисках трипаносомы. Донесения поступали быстро и отличались идеальной точностью работы, которая велась неграми, а частично любителями-миссионерами. Это был редкий пример широкого научного сотрудничества, который почти невозможно встретить среди белых людей, даже среди медиков. Каждый пакет содержал в себе полный ассортимент кусающихся мух данной местности, и если после тщательной сортировки среди них оказывалась муха цеце, то в соответствующее место на карте втыкалась булавка с красной головкой; а если донесение при этом гласило также о «существовании сонной болезни», то к этой булавке присоединялась еще другая – с черной головкой. Начиная с энергичного Секибобо до последнего ловца мух, люди Аполо делали свою работу с точностью автоматов. В конце концов красные и черные точки на карте с ясностью доказали, что там, где водилась муха цеце, везде встречалась сонная болезнь, а где цеце не было, там не наблюдалось ни единого случая сонной болезни!

Работа казалась законченной. Все без исключения обезьяны, искусанные мухами цеце, насосавшимися предварительно крови от больных негров, заболели сонной болезнью, и часто их рты оставались открытыми, в то время как они ели свои любимые бананы. Другие же обезьяны, не искусанные мухами, – хотя они и содержались в одних клетках с больными и ели с ними из одной посуды, – никогда не проявляли никаких признаков болезни. Это был такой же убедительный и чистый опыт, как лучшие из проделанных Теобальдом Смитом…

7

Теперь следовало приниматься за дело! Если в Дэвиде Брюсе и дремал мечтатель и лабораторный исследователь, – ведь его всегда влекло к этому, – то в данный момент эти творческие черты совершенно исчезли и улетучились. Он снова почувствовал себя хирургом из Ледисмита, бесстрашным охотником на львов, истребителем антилоп куду.

Сонную болезнь нужно искоренить навсегда! Теперь это стало, по его мнению, уже простым и легким делом. Не имеет значения, что сотни тысяч негров носят в своей крови трипаносому и что все они, без сомнения, обречены на смерть; не имеет значения и то, что миллиарды жужжащих мух цеце продолжают адски зудеть на берегу озера. Самое главное: эти мухи живут только на берегу озера! И если они не смогут больше сосать кровь, зараженную сонной болезнью… А разве Аполо не был полновластным повелителем Уганды? И разве он не доверял всецело Брюсу и не преклонялся перед ним?..

Брюс снова созвал на совещание Аполо, Секибобо и всех младших начальников. Он объяснил им ясно и логично, что теперь нужно предпринять.

Аполо отдал приказ, и все черные жители приозерной области, со своими женами, детьми и домашним скарбом, покинув жалкие тростниковые хижины на берегу озера, устремились в глубь страны, на новые поселения. Они покидали – на много лет, а может быть, и навсегда – родные тенистые берега, где все они, так же как их далекие предки, росли, играли, ловили рыбу, торговали и производили потомство. Лодки, нагруженные циновками, глиняной посудой и детишками, одна за другой отплывали от родных островов, и мелодичные чарующие звуки тамтама никогда уже больше не разносились над уснувшими водами.

«Ни один из вас, – приказал Аполо, – не должен жить ближе чем в двадцати километрах от озера и должен никогда к нему не приближаться. Тогда сонная болезнь окончательно исчезнет, потому что муха киву живет только у воды, и если вас там не будет, то она не найдет ни одного больного, чтобы взять из него эту смертоносную заразу. А когда все наши больные наконец умрут – тогда вы сможете вернуться на прежние места и снова спокойно поселиться у берегов озера на вечные времена».

Невероятно законопослушные, жители приозерной полосы покинули обжитые места.

Вся страна близ озера Виктория-Ньянза быстро заросла буйной тропической растительностью и превратилась в первобытные джунгли. Крокодилы нежились на солнце там, где когда-то были большие деревни. Гиппопотамы лениво бродили по берегу, обнюхивая покинутые хижины…

Переселившиеся от озера племена перестали испытывать на себе ужасы сонной болезни. Вот как Брюс начал избавлять Африку от сонной болезни.

Это был триумф. Британская империя высоко оценила заслуги Дэвида Брюса. Он был произведен в полковники и посвящен в кавалеры ордена Бани. Что же касается леди Брюс – она, исполненная гордости за своего мужа, продолжала оставаться его верным и скромным помощником. Ее участие в экспедициях Брюс оплачивал сам, из своего скромного полковничьего жалованья.

Африка казалась безопасной для людей черной расы и открытой для доброжелательных белых. Но у природы в рукаве были и другие карты. Она почти никогда не позволяет завоевывать себя с налета, мощным натиском – как пытались (и кто будет винить их?) сделать Брюс и Аполо. Природа не собиралась так легко позволить лишить ее этих симпатичных паразитов – трипаносом сонной болезни. Прошло несколько лет, и вдруг в Кавирондо, на восточном берегу Озера, где сонная болезнь никогда не встречалась, – люди начали засыпать и не просыпаться. От охотников из тех мест поступали сообщения о случаях сонной болезни, имевших место даже в тех местах, которые казались безопасными, в местностях, где никто из людей не обитал. Королевское общество выслало другую комиссию (Брюс был занят упомянутым выше делом о козьем молоке, распространяющем мальтийскую лихорадку), в которую входил Таллок, молодой охотник на микробов. Однажды он отправился на пикник на берегу, в прекрасное спокойное место. Он думал, что здесь теперь безопасно, но его укусила муха цеце, и меньше чем через год глаза Таллока закрылись в последнем холодном сне. Комиссия отправилась обратно домой…

Брюс… можно было бы подумать, что он осел в каком-нибудь кабинете на непыльной работе – но Брюс собрал свой вещмешок и вернулся в Уганду, чтобы посмотреть и разобраться, что же пошло не так в этом эксперименте. Как обычно, вместе с ним отправилась его жена, и они обнаружили новые очаги эпидемии сонной болезни, возникшие в неожиданных местах. Это было ужасное и обескураживающее открытие.

Брюс был скромным человеком, у которого не было такого глупого тщеславия, чтобы полагать, будто его теория важнее грубого факта. «Мой план потерпел провал, – должно быть, ворчал он. – Откуда-то еще, кроме как от человека, эти цеце должны были получить трипаносому… возможно, это как с наганой… возможно, она может жить еще и в крови диких животных…»

Так что даже если теории Брюса оказывались слишком наивны, он все равно был чрезвычайно талантливым экспериментатором; и если у него была глупая вера в результаты его экспериментов, то ему хватало мужества выбираться из трясин разочарования. Он был невероятно упрямым человеком! Если вы вспомните о невероятном обилии разнообразных зверей, птиц, рыб и рептилий в Уганде, то, возможно, зададитесь вопросом, почему он не упаковал свои чемоданы и не укатил обратно в Англию? Но нет. Снова лодка с Брюсом и леди Брюс плыла к заросшему берегу, и они ловили мух в местах, где в течение трех лет не бывал никакой человек. Они проводили странные эксперименты среди жары, которая смутила бы и саламандру. Согласно рабочим записям Брюса, двум тысячам восьмистам семидесяти шести мухам, у которых никогда не было возможности укусить человека, болеющего сонной болезнью, была предоставлена возможность кусать пять обезьян – и две из этих обезьян заболели!

«Трипаносома, должно быть, прячется в диких животных!» – воскликнул Брюс. Поэтому они ходили на опасную Крокодилову косу и ловили диких свиней и африканских серых и фиолетовых цапель; они брали кровь у священных ибисов; они брали пробы крови у чибисов, зимородков и бакланов – и даже у крокодилов! Они искали крупных, в тысячную долю дюйма, извивающихся микробов повсюду.

Они ловили мух цеце на Крокодиловой косе. Представьте фантастическую картину проводимого ими исследования. Брюс сидит со своей женой на песке, вокруг них на корточках – обнаженные по пояс мальчишки. Муха цеце с гудением опускается на спину кого-то из них. Мальчишки ловят ее, вручают Брюсу, который отрезает голову, определяет пол каждой пойманной мухи, разрезает ее поперек – и делает мазок крови на маленькое прямоугольное стеклышко…

Большинство этих опытов не дали никаких результатов; но однажды Брюс нашел трипаносому сонной болезни в крови коровы с острова Коме, не вызывающую у той развития болезни, но готовую к тому, чтобы быть высосанной цеце и попасть затем от мухи под кожу первого встречного человека. Он послал сообщение об этом, и тут же множество быков и коров было свезено на холм к Мпуму по приказу Аполо Кагвы. Брюс сам непосредственно проверил, что получается, когда муха кусает этот рогатый скот, – и да! без сомнения, вирус сонной болезни мог жить в них. Затем он провел опыт со свежепойманной антилопой – выращенная в лаборатории безопасная муха, не носившая вирус, заразила от этой антилопы обезьяну…

«Место обитания мухи возле озера должно быть очищено от антилоп, а также от людей – только тогда киву станет безопасной», – заявил наконец Брюс Аполо.

И после этого сонная болезнь действительно покинула берега озера Виктория-Ньянза.

8

Десяток тысяч рядовых охотников за микробами, трудящихся в настоящее время, как и та дюжина выдающихся исследователей, о которых идет речь в этой книге, – всем им в какой-то степени приходится рисковать своей жизнью. Но что было бы, если бы эти десятки тысяч нынешних охотников за микробами каким-нибудь чудом могли превратиться в таких же отважных бойцов со смертью, каким был Дэвид Брюс! Было положительно что-то дьявольское в его безумно-смелых похождениях и нечто еще более дьявольское в его легком отношении к смерти других охотников за микробами, если эта смерть могла доказать правильность его теорий.

«Способны ли молодые мухи цеце, выращенные в лаборатории, унаследовать от своих матерей трипаносому сонной болезни? – задал он себе вопрос. – Ведь доказал же Теобальд Смит, что матери-клещихи способны передавать своим детям микроба техасской лихорадки!»

Опасны ли искусственно выведенные мухи цеце или нет? – вот что нужно было знать Брюсу. И он мог смело ответить: «Нет, не опасны», – потому что «двое из членов комиссии» (он из скромности не называет их имен) дали себя искусать сотням искусственно выведенных цеце, и результат получился отрицательный. Но ведь никто же не мог заранее предсказать результатов этого опыта. А по данным статистики, смертность от сонной болезни всегда дает полных сто процентов.

Как он радовался всякий раз, когда узнавал, что кто-нибудь еще рискует жизнью в целях эксперимента! В свою последнюю экспедицию в Африку он отправился в 1911 году, и закончилась она в 1914 году. Ему было тогда около шестидесяти лет; его могучий организм начал уже понемногу расшатываться от жестокого хронического бронхита, нажитого под бесконечными проливными дождями и в пронизывающем холоде тропических ночей.

В Ньясаленде и Родезии появилась новая страшная форма сонной болезни, убивавшая заболевших в несколько месяцев. Вспыхнули жаркие научные споры о том, является ли эта трипаносома совершенно новым произведением природы или же это не что иное, как старый брюсовский паразит наганы, которому надоело подвизаться на коровах, лошадях и собаках, и он стал пробовать свои силы на людях.

Брюс занялся выяснением этого вопроса. Немецкий ученый, работавший в португальских восточноафриканских владениях, заявлял, что это совершенно новый вид трипаносомы, а Брюс возражал, что это зародыш наганы, перешедший с коров на людей.

Тогда немец (его звали Тауте) взял кровь умирающего от наганы животного и впрыснул себе под кожу пять кубических сантиметров этой крови (содержавшей несколько миллионов трипаносом), чтобы доказать, что паразит наганы не может убить человека. Затем он дал себя искусать целым роям цеце, кишечник и слюнные железы которых были переполнены микробами наганы.

Какое впечатление произвели эти опыты на Брюса? Вот что он сам писал по этому поводу: «С точки зрения науки, можно только пожалеть, что эти опыты окончились неудачей, ибо если мы и рисковали при этом потерять нашего смелого и немного безрассудного коллегу, то вопрос был бы до некоторой степени разрешен. Отрицательный же результат ровно ничего не доказывает: весьма возможно, что один человек из тысячи заражается именно таким путем».

Безжалостный Брюс! Несчастный Тауте! Он искренне старался себя убить, а Брюс говорит: очень плохо, что он не умер.

Ньясаленд был последним полем битвы, на котором Брюс сражался с сонной болезнью, и результаты этого боя были в общем довольно безнадежны, ибо он открыл, что Glossina morsitans (латинское название мухи цеце, носительницы болезни) гнездится не только по берегам рек и озер, а носится повсюду, с одного конца Ньясаленда до другого, и нет никакой возможности от нее укрыться или устроить переселение народов из пределов ее царствования.

Несколько лет Брюс упорно старался измерить длину трипаносомы и пытался установить связь между наганой и новой болезнью.

Но решить этот вопрос он так и не смог и с сожалением вынужден был констатировать, что «в наше время нет возможности осуществить опыт, который мог бы решить вопрос в ту или иную сторону».

Опыт, который он имел в виду, заключался в том, чтобы впрыснуть трипаносому наганы не одному и не сотне человек, а нескольким тысячам.

9

Вот какая жуткая надежда всегда оставалась в душе старого викинга.

«Это пока что неосуществимо», – говорил он, но верил, что когда-нибудь где-нибудь найдется столько людей, готовых погибнуть за истину. И, как вы увидите из истории группы американских военных из следующей главы, зачатки этого высокого духа самопожертвования действительно есть.

Если когда-нибудь многочисленные человеческие армии отправятся на бой со смертью с такой же готовностью, с какою сейчас они воюют между собой, – это будет отчасти потому, что во главе их будут стоять люди, подобные Дэвиду Брюсу.