Темный страх

Темный страх

Одна из самых тягостных обязанностей врача – сообщать пациенту и его родственникам суровую правду о его состоянии. Это поистине черные минуты. Специалист любого профиля вынужден становиться психотерапевтом, помогающим людям перенести удар и внутренне собраться перед лицом предстоящих испытаний.

Любая тяжелая болезнь воспринимается, как репетиция смерти. Пусть она и не грозит немедленно оборвать жизнь. Но чему-то непременно кладет конец – привычному образу жизни, излюбленным занятиям. Она обрывает карьеру, а нередко делает невозможным и само продолжение работы…

Естественная реакция на такое известие – эмоциональный взрыв, целая гамма горестных, трудно переносимых чувств, страхов, мыслей, ассоциаций. Любая краска этого спектра может в определенной ситуации оказаться уместной и оправданной, даже, например, такое трудно совместимое с жалостью чувство как негодование. Допустим, больному постоянно твердили, что он неправильно ведет себя, играет с огнем – и вот в самом деле мрачные пророчества сбываются!

А можете ли вы представить себе такое сочетание обстоятельств, при которых сам заболевший или его близкие, в дополнение ко всему остальному, терзались бы еще и мучительным чувством стыда? Я не могу. Не бывает такого! Единственное, пожалуй, исключение – это венерические заболевания, возникновение которых издавна принято считать заслуженным наказанием за распутство. Да и то последнее время этот взгляд заметно смягчился. Мораль если и не санкционирует впрямую свободную любовь, то во всяком случае не преследует ее, как бывало, когда смена сексуальных партнеров не воспринимается как повод для побивания камнями, а значит последствия не несут на себе печати позора. Их не афишируют, но и не стыдятся. Дело житейское!

И опять третий пол стоит особняком! Мы уже успели почувствовать, что во всех перипетиях трагической судьбы любого гермафродита главная пружина, главный мотив, управляющий всеми событиями, – стыд. Потому так и охраняется в семье его тайна, что это постыдная тайна. Потому так и страшатся все ее разоблачения, что оно грозит несмываемым позором.

Неприятное открытие, что он в чем-то отличается от других, «нормальных» детей, любой такой ребенок рано или поздно сделал бы и сам, без посторонней помощи. Но вот убеждение, что жить с таким изъяном не только неприятно или неудобно, но и стыдно, что это пятнает честь, что надо прятаться, не то окажешься изгоем, отщепенцем, – такое убеждение не может самозародиться в голове у маленького человека, только еще начинающего ориентироваться в жизни. Оно должно быть там посеяно, выращено и закреплено, в чем так или иначе принимает участие все окружение – и близкое, и самое далекое.

Так откуда же, силюсь я понять, берется это отношение?

Сначала я думал, что его порождает низкая культура, необразованность. Это казалось особенно убедительным потому, что большинство моих пациентов в такой примерно среде и выросли, к ней принадлежали и сами их семьи. Однако, потом я заметил, что и в значительно более просвещенных слоях общества господствует тот же взгляд, только проявляется он по-другому. В деревне, в маленьком городе указывают пальцем, дразнят, сплетничают. Люди же более рафинированные отводят глаза в сторону и молчат. Им, с их щепетильностью, не хочется задевать несчастного человека своим вниманием. Но в том, что он будет им задет, они не сомневаются!

Насколько хватило мне на это времени, я совершил несколько экскурсий в тот своеобразный мир, который воссоздает в своих произведениях массовая культура. Специально просматривал коммерческие фильмы, читал бульварные романы, перелистал кучу детективов. Обнаружил, что в этих жанрах царит жестокая конкуренция: авторы явно напрягаются, чтобы найти какой-нибудь незатасканный ход, ввести в действие непримелькавшихся персонажей. Даже сиамских близнецов, о которых я упоминал, нашел в одном из детективов! Причем, показаны они там были со всем сочувствием, передать которое позволил автору его скромный литературный дар. Но ни разу ни среди главных, ни среди второстепенных героев не нашел даже намеком обозначенной фигуры гермафродита. То есть даже это искусство, славящееся своей неразборчивостью, нашу тему обходит, как уж слишком неприличную.

Однажды у меня состоялся долгий разговор с активистом общества защиты инвалидов. Он жаловался на то, что его подопечным, которым и без того живется несладко, приходится немало страдать от человеческой жестокости. Их беспомощность вызывает раздражение, с ними грубо обращаются, награждают обидными кличками. Я подумал: уж не в этом ли объяснение и моей загадки? Если двуполость кажется уродством, «убожеством», то она просто обречена быть объектом морального преследования!

Вспомнилось одно из самых необычных исследований, которое сотрудники нашего института проводили в старых русских деревнях вокруг Загорска. В особую группу были выделены носители неблагозвучных фамилий, типа Дураковы, Бредовы, Мудаковы. Оказалось, что среди них черты умственной отсталости встречаются намного чаще. чем по среднестатистическим меркам. Поскольку неполноценность такого рода бывает, как правило, наследственной, воображение легко перекидывает мостик к тем отдаленным временам, когда зарождались прозвища, уличные клички – предшественники фамилий в нынешнем нашем понимании. А можно и не забираться так далеко в историю, рассмотреть клички, которые даются людям сегодня, например, в криминальной среде, -в них тоже вовсю обыгрываются физические недостатки. Рябой, Хромой, Горбатый, Одноглазый… Десятки самых разных признаков характеризуют человека, так нет же – массовое сознание сосредотачивается прежде всего на изъянах, дефектах и беспощадно хлещет кличкой по самому больному месту…

Эту специфическую жестокость к слабым, обиженным Богом, свойственную примитивному сознанию (потому и отличаются особой безжалостностью дети), конечно, нельзя сбрасывать со счетов. Но это не единственная краска в отношении здоровых людей ко всякого рода ущербности. В нем на равных правах присутствует и сострадание, и жалость, и готовность по мере сил помочь – человеческой психике свойственны такие контрастные, амбивалентные, как это называется в теории, сочетания. Психиатрам часто приходится с этим сталкиваться, наблюдая за тем, как складывается жизнь душевнобольных «на воле»: их и пинают, и жалеют, и унижают, и подкармливают – все сразу. Гермафродитизм же и здесь выпадает из общего ряда: восприятие его несравненно более одномерно, однозначно.

Еще один примечательный штрих, бросающийся в глаза в наиболее острых ситуациях – когда нашим пациентам приходилось терпеть не просто оскорбительное любопытство или насмешки, а и прямые гонения. Для немногочисленного, достаточно замкнутого сообщества, каким является население небольшой деревни, рождение такого необычного существа становится настоящей сенсацией. На памяти местных жителей ничего подобного не случалось. Но как обычно реагируют люди на появление чего-то незнакомого, непонятного, условно говоря, на встречу с инопланетянами? На первый план выходит простодушный интерес – как у ребенка, впервые открывающего мир. Откуда же берется враждебность, напор воинственной злобы? Это говорит о каком-то сильнейшем предубеждении, переходящем по наследству: сам я никогда не соприкасался с этим явлением, но точно знаю, что оно опасно, может мне навредить.

Мы вступаем, таким образом, в область суеверий, предрассудков, уходящих корнями в седую древность. Я очень серьезно отношусь к суевериям, одному из самых причудливых феноменов массового сознания. Они никогда не возникают на пустом месте – только в тех случаях, когда силы разума не хватает, чтобы победить сильнейший, угнетающий психику страх. Суеверия, эти сгустки фантазии пополам с реальностью, помогают вытащить страх на поверхность сознания, облечь его в слова, подобрать объяснение. Сверх того, они же подсказывают ряд действий, создающих уверенность, что мы отводим от себя опасность, мы защищаемся от того, что служит первопричиной страха… Тот самый путь терапевтического воздействия, каким идут при излечении страхов врачи. И если суеверие продолжает жить – рядом с телевизором, полетами в космос и прочими техническими чудесами, – то это верный показатель, что и породивший его страх жив.

Так может быть и в основании невидимой стены, которой люди стараются отделить от себя гермафродитов, лежит страх? В первую минуту это предположение кажется нелепым. Чего тут можно бояться? Кого бояться? Какая угроза может исходить от этих несчастных, робких, забитых существ, пугающихся собственной тени? Я остановился на этой версии как на единственной, проливающей свет на все наши вопросы. Но когда занялся проверкой этой гипотезы, убедился, что так оно и есть. Конечно, это совсем не тот страх, который возбуждают в нас грабители или убийцы. Он темен, иррационален, необъясним, и вызывает его не конкретное лицо, а сам этот казус, допущенный природой. Хочется его проигнорировать – в самом деле, чего только на свете не бывает, при чем тут мы? – а в то же время что-то подсказывает, что и к нам он имеет какое-то отношение, смотреть не хочется. но и глаза отвести трудно. «Становится не по себе, когда он подходит», «неприятно даже думать о нем», «не могу с ним нормально разговаривать», – так передается это ощущение.

Обратите внимание: никто не говорит о том, каков он, этот человек, о котором нельзя сказать, кто он – мужчина или женщина. Никто и не пытается в чем-то его уличить. Речь идет о нашей собственной реакции, которая почему-то оказывается мучительной. Если вспомнить, то даже темные старухи в родной деревне Юрия не обвиняли его в том, что он специально воздействует на коров: это с коровами что-то происходит вблизи от него, отчего у них пропадает молоко. Нетрудно догадаться, что эти самые коровы – всего лишь аллегорическая, сказочная форма для выражения того же душевного состояния, которое более развитое мышление определяет по точной психологической шкале: не по себе, неприятно думать, тяжело разговаривать.

Мне это напомнило одну характерную ситуацию, с которой каждый из них хорошо знаком по собственному опыту. Помимо способности запоминать, нам свойствен и другой, не менее драгоценный дар – забвение. Все, что беспокоит, причиняет боль, постепенно отступает куда-то в глубину, в тень – энергетические ресурсы психики не безграничны, они должны быть сконцентрированы на том, что актуально для человека в данный момент. Но достаточно бывает случайного, чисто внешнего впечатления – попалось под руку старое письмо, встретился давний знакомый, музыка может послужить сигналом или запах – и мгновенно срабатывает эмоциональная память, и то, что казалось давно остывшим пеплом, снова превращается в обжигающий огонь.

Может быть, по схожей причине возникает и дискомфорт в разбираемых нами случаях? Пробуждаются какие-то неясные, но явно тягостные ассоциации; начинают вибрировать душевные струны, которых мы не слышим в себе, пока нас не заставят вспомнить, что не только мужчинами и женщинами заселен наш привычный мир…

То, о чем я говорю, станет, наверное, понятнее, если напомнить об одной шумной дискуссии, в которую так или иначе оказались втянуты все.