Колдовство бегущих огней

Колдовство бегущих огней

Листаю свои старые записи, перебираю истории болезни, вызываю в памяти лица, эпизоды. Задача как-будто ясна: найти не только самые яркие, но и наиболее характерные примеры, способные послужить для читателя своего рода моделью явления. Обычно это предполагает прежде всего массовость: самыми типичными мы привыкли считать те проявления, которые встречаются чаще всего. Даже требование появилось стандартное к научным публикациям – подтвердите ваши выводы статистикой! В иных случаях этот подход вполне оправдан. Если, например, я защищаю новую лечебную методику, моя обязанность – подкрепить свою позицию убедительными цифрами. Но сейчас у меня другая цель: не доказывать, а показывать, для чего необходимы не только краски постоянно встречающиеся в жизни краски, но и редкие блики, которые даже в рамках третьего пола, то есть феномена, по определению исключительного, выделяются своей необычностью.

Я уже говорил и еще, наверное, не раз упомяну, что печать принадлежности к третьему полу становится видна невооруженным глазом чуть ли не с колыбели. Это считается одним из важнейших диагностических принципов. А вот пациент, о котором я хочу рассказать, впервые появился у нас в клинике в возрасте 60 лет, прожив самую обычную, ничем не примечательную жизнь нормального мужчины. В детстве ничем не отличался от других мальчишек – ни характером, ни склонностями. Если часто выполнял «женские» домашние обязанности, то только в силу необходимости: в семье было четверо детей, все – братья и все были приучены помогать матери. Каких-то акцентированных мужских черт в характере, правда, не намечалось, скорее наоборот – Александр Васильевич легко сходился с людьми, умел обходить острые углы в отношениях, был мягок и незлобив. Но никаким женоподобием это никогда не оборачивалось.

Отслужил, как положено, в армии, потом закончил Московский энергетический институт. Учился хорошо: и способности были, и интерес, и очень выручало усвоенное с детства умение правильно распределять время. Так же легко и успешно сложилась карьера. У Александра Васильевича была репутация хорошего инженера и ответственного, добросовестного работника, и когда ступенькой выше освобождалась вакансия, само собой получалось, что он – наилучший кандидат. На пенсию ушел с серьезной должности – был главным энергетиком крупного станкостроительного завода в Поволжье.

До 30 лет не женился. Почему так поздно? Естественно, эту сторону жизни пациента мы рассматривали прямо-таки с лупой, но ничего сомнительного не нашли. Влюблялся Александр Васильевич только в девушек, но пока он ходил вокруг да около, борясь со своей застенчивостью и неуверенностью, его всякий раз опережали более расторопные конкуренты. К тому же в силу воспитания пациент наш считал недостойным флиртовать с девушкой, по отношению к которой нет «серьезных намерений». Одиночеством не тяготился, знал: получит диплом, начнет зарабатывать, тогда можно будет подумать о семье.

Так и получилось. К будущей жене сразу начал относиться как к невесте. Ухаживание продолжалось год. Семейной жизнью был доволен. В доме был мир, порядок, никаких конфликтов. Вырастили двоих детей, дождались внуков. Оглядываясь назад, Александр Васильевич находил, что в сексуальном плане его жизнь оставляла желать лучшего. Жена, говорил он, была холодновата, держала его на полуголодном пайке. Он приписывал это ее всегдашней усталости – работа, дом, дети отнимали все силы. Та же примерно ситуация была и в семьях приятелей. Но те находили выход, позволяя себе время от времени пикантные приключения, а Александр Васильевич считал своим долгом хранить верность жене. Даже когда, лет в 50, жена объявила: «мы уже в таком возрасте, что поздно думать о глупостях», Александр Васильевич молча подчинился ее решению. Дети выросли и отделились, появились внуки. Впереди маячила тихая и достаточно унылая старость.

Странные явления стали появляться еще лет за 5 до ухода на пенсию. Запомнилось начало: утреннее пробуждение в необычном, приподнятом настроении, сексуальное возбуждение, не связанное с влечением к жене или другой конкретной женщине, и на этом фоне – непривычная мысль: как приятно было бы стать женщиной! Эта мысль стала возвращаться в различных вариациях. То как своего рода зависть – женщины легче переносят воздержание, они не страдают так, как приходится страдать мне. То в оболочке причудливых фантазий – живо, к примеру, рисовалась сцена возвращения мужа домой, к любящей жене: он входит, она бросается ему на шею, они целуются, потом он отдыхает, а она занимается домашними делами, чувствуя на себе его ласковый взгляд… Удивительно было то, что себя Александр Васильевич видел на месте жены, и снова мысль «как хорошо быть женщиной» вызывала эмоциональный подъем.

Так продолжалось примерно год, затем наступил перелом: «не только было неуемное желание стать женщиной, но почувствовал себя женщиной». Через несколько дней это чувство исчезло, но затем вернулось вновь. Постепенно эти позывы стали усиливаться, появилась цикличность. Захотелось надеть на себя все женское, и этому неотвязному желанию посопротивлявшись, Александр Васильевич уступил. Пошел в магазин и, сделав вид, что выполняет поручение жены, купил все, что носят женщины – от бюстгальтера до головного платка. При выборе вещей испытал необычайно острое волнение, руки дрожали, когда представлял, что скоро все это будет на нем. С трудом дождался момента, когда жена ушла, заперся на ключ и переоделся. «Испытал неописуемое блаженство», которое омрачалось тем, что никому не сможет показаться в таком виде, – а хотелось именно выйти на люди, чтобы все признали в нем женщину.

Жена сразу же обнаружила в доме чужие женские вещи, естественно, спросила, откуда они. Александр Васильевич попытался сказать, что это он купил для нее, но сам почувствовал, как нелепо это звучит, и во всем признался. Сама эта затея с переодеванием почему-то не произвела на жену большого впечатления, но встревожило необычное для него радостно-возбужденное состояние (сослуживцы, кстати, тоже это отметили). «Ты что, с ума сходишь, что ли?» – спросила она, не мудрствуя лукаво. Он не знал ответа на этот вопрос. Но вскоре подъем сменился упадком, появилась раздражительность, охватил стыд «по поводу содеянного». Как попало увязал женские вещи в узел и забросил в сарай.

Эта фаза тоже вскоре завершилась. «Стал обыкновенным мужчиной, мужем и отцом семейства». А затем «колесо» снова закрутилось в том же порядке. Незадолго до появления в клинике чувство перевоплощения в женщину стало всеобъемлющим. Самоконтроля при этом Александр Васильевич никогда не терял, понимал, как важно сохранить все в тайне. Он так усовершенствовал свой костюм, что мог выйти из дому в обычном виде, затем где-нибудь «в темном месте» мгновенно преображался, подкрашивал губы, увешивался пестрой бижутерией, повязывал платочек и уезжал куда-нибудь в отдаленный район. Там подсаживался к женщинам, коротающим время на скамеечке, и вступал с ними в длинные откровенные разговоры. Иногда выдавал себя за старую деву, спрашивал совета – стоит ли «в таких годах» выходить замуж. В другой раз рассказывал о своих детях, о том, как протекали роды («не то, что начинаю врать, я ощущаю, что все это действительно у меня было»), выслушивал чужие рассказы, и все это доставляло ни с чем не сравнимую радость. В этом состоянии возникали и гомосексуальные побуждения, но они носили особый характер: в основе было желание получить еще и это подтверждение своей истинной женской сущности.

До выхода на пенсию, связанный работой, Александр Васильевич не мог ничего предпринять: обращение к врачам в родном городе для него исключалось. Но решение изменить пол хирургическим путем год от года крепло. Помимо этого, была еще одна причина, обусловившая приезд в Москву. Здесь можно было свободно ходить по улицам в женском обличье, не опасаясь встреч со знакомыми. Никогда, даже в пике своих «женских» фаз, наш пациент не забывал о необходимости хранить свою тайну.

Так он и появился впервые у нас в клинике – неузнаваемый в своем женском «обмундировании», носить которое уже хорошо наловчился. Процитирую запись, сделанную принимавшим его врачом: «Настроение повышенное, радостное, многоречив, несколько суетлив, лучезарное выражение лица, глаза сияют. Охотно делится своими переживаниями. Просит называть его женским именем:? Александра Васильевна¦, говорит о себе в женском роде, голос высокий, женский.

Одежда весьма оригинальная: на голове цветастый платок, кофточка, юбка, простые чулки (? капроновые – по возрасту не подходят¦), ботинки на высоких каблуках, шнурованные. Охотно раздевается в ответ на такую просьбу, демонстрирует искусственные груди в бюстгальтере, женское нижнее белье с кружевной обшивкой. Губы покрашены неяркой розовой помадой, в ушах серьги, на шее светлые, крупные бусы, на запястье браслет. Кокетливо посмеивается, крайне чувствителен к самым невинным комплиментам.? В этом виде вы совершенно не похожи на мужчину, всякий признает в вас женщину, хоть и пожилую¦, – услышав это, расцветает.? Так ведь я же и есть настоящая женщина, женщина с головы до пят, до последнего волоска на голове! ¦ Эта уверенность придает ему жизненные силы, забывается все плохое, все становится светлым и радостным. Говорит, что его обуревает мысль о возможности операции: сердца научились пересаживать, а уж половые органы пересадить можно бесспорно!»

Этого пациента мы наблюдали в течение семи лет. Он регулярно приезжал в Москву, почти всегда – в женском состоянии, но по его рассказам, письмам, дневникам можно было представить себе, как протекают у него другие фазы цикла: смешанная, депрессивная и обычная, то есть мужская. Те, кто видел его в мужской ипостаси, описывают пожилого человека, выглядящего старше своих лет. Он вполне разумен, спокоен, доброжелателен, вежлив. Одет скромно, но аккуратно. Не может объяснить, почему на него временами «накатывает». Но говорит об этом спокойно, без горечи, несколько отстраненно. Уверен, что эти состояния будут возвращаться вновь и вновь.

Естественно, ни о какой операции речи и быть не могло, но насколько я помню, Александр Васильевич не слишком настойчиво ее добивался. Он даже отказывался лечь на обследование, что было бы первым шагом к хирургическому вмешательству. Только один раз удалось уговорить его провести в клинике некоторое время. Но сразу возникла неразрешимая проблема: в какое отделение поместить эту «Александру Васильевну»? В женское? Нельзя. Но ведь нельзя и в мужское! Решили в конце концов выделить ему отдельную палату в мужском отделении для самых легких больных. Но и там двери запираются на замок, и там лежат нездоровые люди… Пациента это возмутило до глубины души, он настоял на немедленной выписке и тут же уехал из Москвы, оставив нам гневное письмо: «В больнице меня приняли за психически ненормального, не слушали меня, и это глубоко потрясло меня. Ведь не только я считаю себя совершенно нормальным мыслящим человеком, но и окружающие меня люди (правда, не знающие о моей склонности к женственности) часто обращаются ко мне за советом для разрешения подчас очень трудных вопросов»…

И для такого мнения о самом себе у этого человека действительно были все основания! Никаких психических отклонений он не обнаруживал. Всегда, даже в кульминационные моменты своих транссексуальных переживаний, он полностью сохранял адекватное восприятие действительности. Если по каким-то причинам нужно было вернуться в свою мужскую «шкуру», он дисциплинированно переодевался, снимал с лица грим. Голос начинал звучать по-мужски, без следа исчезали женские окончания («пошла», «сказала»). Это было ему неприятно, тягостно, настроение сильно портилось, но зато сразу становилось ясно, что никаких признаков бреда в его «склонности к женственности» нет и в помине. Александр Васильевич легко поддерживал разговоры, был точен в суждениях, быстро и четко отвечал на вопросы.

Числилось за ним, правда, «снижение критики» – серьезный криминал с позиций психиатрической экспертизы. Но как я убедился сейчас, просматривая архивные документы, проявлялось это лишь в том, что пациент говорил «я женщина, и это прекрасно» вместо того, чтобы сокрушаться: «что за нелепость, с какой стати я чувствую себя женщиной?» Тут, видимо, все дело в том, что знакомство наше с Александром Васильевичем произошло примерно в те же годы, когда к нам приезжал и Рахим, – общение с транссексуалами было даже опытным врачам еще в новинку, и как ни старались они идти «в ногу со временем», все равно давало о себе знать давнее убеждение, что здоровый человек не может считать себя существом противоположного пола.

Конечно, и среди транссексуалов этот пациент был фигурой в высшей степени необычной. Дожить до почтенных лет, честно пройти все предписанные природой возрастные трансформации, от маленького мальчика до стареющего мужчины – и вдруг ощутить в себе женскую душу! Похожее описание мы нашли у Крафт-Эбинга: речь там шла о враче, который тоже пережил внезапное превращение в женщину в зрелые годы, после горячей бани, рекомендованной ему в связи с подагрой. Но у того человека новое состояние стало стабильным, никаких циклов не отмечалось, и не было твердой уверенности в его психическом благополучии. Пациент Крафт-Эбинга жаловался на галлюцинации, на то, что с ним беседуют мертвые. Упоминаний о циклически протекающих нарушениях половой иднтификации в литературе обнаружилось больше, но «колесо» это во всех случаях начинало крутиться на стадии полового созревания, и тоже не обходилось без явных патологических симптомов.

Зато благодаря общению с Александром Васильевичем удалось сделать несколько важных наблюдений, оценить которые удалось лишь в дальнейшем.

Все транссексуалы-мужчины говорят, как мы знаем, что в их теле живет женская душа. Но что это означает, помимо тяги к переодеванию, изменений в речи и других чисто внешних метаморфоз? Когда эта женская душа присутствует постоянно, трудно бывает уловить этот ее специфический колорит, потому что не с чем сравнивать. А вот у нашего уникального пациента были, если принять эту метафору, две души, мужская и женская, они как бы чередовались, и разница между ними буквально бросалась в глаза. Александр Васильевич был сдержан, немногословен и скорее рассудочен. Александра Васильевна, напротив, отличалась повышенной эмоциональностью, импульсивностью и говорливостью. Александр Васильевич до старости сохранил юношескую застенчивость, которая делала его уступчивым и покладистым. Александре Васильевне нравилось демонстрировать себя, она прислушивалась прежде всего к собственным желаниям и напористо добивалась своего. Если не получалось, она обижалась, становилась капризной, тогда как Александр Васильевич своих реакций не обнаруживал и в общении был полностью предсказуем. Я бы не стал утверждать, что то был контраст именно между мужскими и женскими свойствами, хотя стереотипным представлениям такое истолкование вполне бы отвечало. Но бесспорно просматривались два разных характера, вылепленных каждый по своей мерке. Если угодно – две души.

Еще один важный аспект. Что заставляло нашего пациента приезжать в Москву, подвергаться всевозможным обследованиям, далеко не всегда приятным? Желание получить от врачей помощь? Едва ли. Такой мотив можно было бы предположить, если бы визиты совпадали с депрессивными периодами, протекавшими по всем законам этого мучительного состояния. Но в такие дни Александр Васильевич, словно бы в наказание себе, старательно избегал врачей. Тема операции, я уже сказал, никогда не приходила в практическую плоскость, скорее она была формальным поводом – приехать, походить по кабинетам, пообщаться… Нам он, с профессиональной точки зрения, был чрезвычайно интересен. А мы, получается, были ему совершенно не нужны?

На самом деле – нужны, и даже очень.

В свое время я провел много часов, пытаясь сформулировать важнейшие диагностические критерии транссексуализма, – в помощь врачам, далеким от психоэндокринологии, которых жизнь сталкивает с этими проблемами. Задача оказалась исключительно сложной. Одни признаки приходилось отодвигать в сторону, потому что они встречаются не только у транссексуалов. Другие действительно специфичны для этого состояния, но свойственны далеко не всем пациентам. Особенностей, строго отвечающих принципу необходимости и достаточности, набралось совсем немного – всего четыре. Чувство принадлежности к противоположному полу, доходящее до уверенности, что при рождении произошла какая-то ошибка; отвращение и ненависть к своему телу, поскольку вся его половая оснастка кажется извращением и уродством; желание приобрести облик «правильного» пола путем лечения, включая оперативное, – обо всем этом мы уже подробно говорили. Но есть и четвертый признак, он может не так сильно бросаться в глаза, но без него, как и без любого из первых трех, нет цельного представления о транссексуализме. Это доходящее до такой же всепоглощающей настоятельности желание быть принятым в обществе в качестве представителя противоположного пола.

Этот постоянный позыв диктует транссексуалам манеру поведения, отличающую их не только от людей с обычной психосексуальной ориентацией, но даже и от всех тех, кто проживает жизнь в третьем поле. Вспомним о гермафродитах, готовых забиться в любую щель – только бы не привлечь к себе внимания. Стараются уйти в тень люди, не имеющие пола. Может показаться, что поведение гомосексуалов, с их проявившейся последнее время склонностью шокировать общество, не вписывается в этот стандарт. Но тут другое, тут скорее политика, выяснение отношений, попытка отвоевать себе место под солнцем, а вовсе не проявление особой психологии. Сама же по себе однополая любовь вполне самодостаточна, она не нуждается ни в свидетелях, ни в третейских судьях, ни в аплодисментах, ни в знаках вражды.

Транссексуал, в отличие от всех, существо прежде всего публичное. Сколько бы он ни говорил о четкости и однозначности своего самоощущения, этой внутренней убежденности ему для душевного равновесия недостаточно. Необходима поддержка со стороны, доказательства, что все вокруг смотрят на него его глазами и видят в нем то же, что и он сам. Этой уверенностью он не может запастись впрок, как не мог бы за один раз надышаться на все предстоящее время. Сигналы, подтверждающие эту правильную, в его понимании, реакцию окружающих, должны поступать непрерывно. Отсюда, собственно, и идет имитация внешности, стиля поведения, манер, в чем транссексуал часто проявляет себя большим католиком, чем сам римский папа. Доводя свой облик чуть ли не до гротеска, он не столько себя этим тешит, сколько вымогает у других людей одобрение и поддержку.

Один из моих давних пациентов, в прошлом – женщина, добившаяся смены пола и в физическом, и в юридическом смысле, заставил свою жену, души в нем не чаявшую, поехать в дом отдыха, завести там роман, забеременеть и родить ребенка. Ни ревности, ни отчуждения от «чужой крови» он не испытывал. Наоборот – был счастлив, как никогда: он встал в один ряд со всеми настоящими мужчинами! Вот его семья, вот его жена, вот его сын. И ничуть не омрачала его счастья такая «мелкая» деталь, как всеобщая уверенность в том, что никак не мог он стать отцом. Даже из поездки жены на курорт не делал он большой тайны! Что поделать, не принимая в расчет эту главную особенность психики транссексуалов – резкий сдвиг в их восприятии границы между «быть» и «казаться», – невозможно разобраться в их поведении, в их мотивах.

Поздний транссексуальный «дебют» Александра Васильевича исключил для него возможность использовать в этой сложной игре свое привычное окружение. Ведь он был нормальным человеком во всем, он не мог поставить на карту свою репутацию, лишиться всеобщего уважения, не мог допустить, чтобы на его жену и детей смотрели косо. А публику, без которой ему грозило задохнуться, он как раз и нашел у нас в клинике…

Так же неожиданно, как он появился на нашем горизонте, Александр Васильевич и исчез. Просто один из очередных его приездов фактически оказался последним. Мы вспоминали о нем, даже думали разыскать, но покопавшись в бумагах, обнаружили, что пациент оказался достаточно предусмотрительным и точного адреса никому не сообщил. Никто не знает, как дальше сложилась эта единственная в своем роде судьба.

А вот еще одна история, тоже из самых давних. Действующих лиц в ней двое: Николай и Варвара. Коля и в мужском костюме казался бы переодетой женщиной: тоненький, хрупкий, с легкой, танцующей походкой. Говорю: казался бы, поскольку в брюках и пиджаке никогда его не видел. Не было такой силы, которая заставила бы его надеть эту ненавистую одежду. Родители, исчерпав все средства борьбы, капитулировали. Семья переехала в другой район, рассчитывая, что на новом месте их несчастный сын затеряется в толпе и его перестанут преследовать. Но и там вскоре правда всплыла наружу. Начались насмешки, издевательства. Но хуже всего было то, что Коля болтался без дела. Получить образование не удалось: после седьмого класса школа выдавила «ненормального мальчика». С работой не складывалось. Чувствуя себя женщиной, Коля и занятие постарался выбрать, в своем понимании, исконно женское – мечтал работать с маленькими детьми. Воспитательницей, на худой конец, нянечкой. Когда он приходил наниматься в очередной детский сад, заведующая встречала его широкой улыбкой: вакансий везде было чуть ли не больше, чем заполненных штатных единиц. Но через пять минут разговора улыбка исчезала, тон делался сухим, официальным, и Коле указывали на дверь. Убедившись, что с девушкой, имеющей мужской паспорт, никто разговаривать не станет, Николай решил превозмочь себя и свои обходы детских садов продолжил в мужской одежде. Но и это не помогло. Мужчина, рвавшийся работать с детьми, выглядел не просто странно – он внушал самые нехорошие подозрения. Однажды, выходя из кабинета, Коля услышал реплику заведующей: «неужели этот тип думает, что его кто-нибудь допустит к ребятам?»

Почувствовав себя в тупике, молодой человек решил разом оборвать все мучения. Но десяти таблеток люминала (больше раздобыть не удалось) не хватило. По «скорой» его отвезли в больницу, промыли желудок и тут же перевели в психиатрическую клинику.

Врач показался ему добрым, отзывчивым человеком. Он проявил полное понимание, сочувственно кивал головой, слушая рассказ о колиных вечных злоключениях, постарался облегчить его пребывание в «скорбном доме», как не случайно называли когда-то больницы для умалишенных. Нет, пожаловаться на недостаток внимания Николай никак не мог. Даже известного профессора из академического института пригласили к нему на консультацию, и разговор с ним получился еще более задушевным. И только при выписке стало известно, что отныне его «ставят на учет» с диагнозом – шизофрения. Другими словами, с Колей произошло именно то, чего я так боялся, проигрывая мысленно будущее Рахима.

Были ли основания для такого врачебного вердикта? Хорошо зная этого пациента, могу смело утверждать – ни малейших. Попытка самоубийства определенно была реакцией на затянувшуюся стрессовую ситуацию. Желание изменить свой пол, хотя бы доступными средствами? За ним тоже никакой патологии не стояло, это должно было быть ясно любому грамотному врачу. Но в такие тонкости, похоже, никто не вдавался. Коля был не такой как все, и уже это одно не позволяло признать его психически здоровым. «Лучше перебрать, чем недобрать» – как ни горько признаваться, но это всегда было главным, хоть и неписанным законом советской психиатрии. За чрезмерно жесткий диагноз никаких неприятностей никому не грозило. А вот если проявить недосмотр…

Теперь жизнь несчастного парня стала совсем невыносимой. Нужно было постоянно посещать психдиспансер (два часа в очереди, пять минут на приеме), пить аминазин, от которого Коле становилось плохо. Перед большими праздниками, перед выборами его норовили уложить «на отдых» в стационар. А с работой вообще любые перспективы заглохли. Есдинственное, на что он мог рассчитывать, – клеить коробочки в лечебно-трудовых мастерских.

Но тут от кого-то Коля услышал, что в Москве есть врачи, которые могут изменить пол человека. Так он стал моим пациентом.

На бланке института, со всеми подписями и печатями, я написал заключение: больной такой-то страдает эндокринным заболеванием, ему предстоит операция по смене пола, но при этом он полностью работоспособен. Я нарушил сразу несколько правил: написал бумагу, не дожидаясь соответствующего запроса, выдал ее прямо на руки, да и вообще самовольно присвоил функции районного диспансера. Но, к счастью, в администрации «Мосгорсправки» этого не знали и Колю на работу приняли.

Слышать целыми днями: «девушка, дайте адрес», «девушка, подскажите, как проехать», было очень приятно. Коля даже немного повеселел. Но к осуществлению мечты сидение в справочной будке его не приближало. Несколько раз он заговаривал о том, как было бы хорошо получить новый паспорт – с женским именем. Мгновенно решились бы все проблемы! Но тут уже я при всем желании не мог ничем помочь.

Однажды, явившись ко мне на прием и дожидаясь в очереди, Коля разговорился с молодым человеком, сидевшем на соседнем стуле. Коля, как обычно, был в женском наряде, так что со стороны эти двое вполне могли произвести впечатление самой обычной пары: вот юноша, вот девушка. И действительно юноша и девушка присутствовали здесь, у дверей моего кабинета, потому что случайный сосед Николая был мужчиной не больше, чем он сам был женщиной.

Варвара, еще одна моя пациентка, тоже была транссексуалом, и проблема, которую мы с ней пытались решить, была точным повторением проблемы Николая.

Завязался разговор – сначала просто чтобы скоротать время, но оба вскоре поняли, что понимают один другого, как никто. Оба чувствовали, что дошли в своей жизни до края, что будущего у них нет. Варе, правда, посчастливилось чуть больше. Она хотя бы нашла работу, которая и сама по себе ей нравилась, и отвечала ее представлениям о мужском деле. Варя водила автобусы. Но все удовольствие отравляли окружающие, никак не соглашавшиеся отнестись к ее «чудачеству» как к должному. Кассир, ежемесячно выдававший зарплату, каждый раз устраивал маленький спектакль: смотрел на фамилию в ведомости, потом на стоящую перед ним фигуру, потом опять на ведомость. Новеньким, поступавшим на работу в автопарк, первым делом показывали Варю, как местную достопримечательность. Ни с женщинами, ни с мужчинами не получалось у нее сойтись запросто, по-приятельски. И подумать только, что тоненькая, невесомая книжечка, точнее даже не она сама, а три записанные в ней слова позволили бы раз и навсегда покончить с этим кошмаром!

Мы с вами уже говорили о том, что транссексуализм – это не столько состояние, сколько желание, стремление к цели. Цель у этих двух моих пациентов была не совсем обычная. Ни Коля, ни Варя почти ничего не говорили об операции. Я объясняю это тем, что они были недостаточно наслышаны об этом медицинском чуде. Информация о том, что делается на Западе, до них просто не доходила, да и о первых советских опытах они не знали ничего конкретного, чтобы воспламениться этой идеей. Смена документов, которая чаще всего составляет для транссексуалов важную, но не первую по порядку задачу, приобрела для них поэтому сверхценный характер. Обычное для этого состояния неприятие своих телесных признаков тоже имело место у обоих, но не в такой степени, чтобы толкнуть их на крайние меры. Обоих удовлетворял камуфляж, приблизительное внешнее подобие, которого можно достичь с помощью бинтов, ваты и пинцета для выщипывания волос.

И еще одна примечательная особенность их роднила: пониженное половое влечение. Они не влюблялись, им практически не нужны были интимные контакты, которые в полной мере обнажили бы несоответствие телесных признаков и психосексуального самочувствия, после чего уже никакие паспорта не могли бы смягчить драму. Возможно, по закону компенсации на это место выдвинулись другие проявления пола – те, что связаны с профессией, с работой, с официальным статусом, а значит и с документами, подтверждающими этот статус.

Десяти минут разговора хватило моим пациентам, чтобы осознать: Николаю жизненно необходим тот самый женский паспорт, от которого мечтает отделаться Варя, а ей, в свою очередь, идеально подошел бы паспорт, лежащий в кокетливой дамской сумочке у Коли. Так, может быть, сама судьба свела их вместе для того, чтобы они могли одновременно и таким простым способом выпутаться из беды?

В кабинет они вошли вместе. Коля, бледный, с дрожащим подбородком, не пошел дальше двери. Казалось, что вот-вот он убежит. Варя, наоборот, держалась уверенно и говорила за двоих. «Мы решили обменяться паспортами», – без предисловий объявила она. Моя первая реакция, должен признаться, была неадекватной. Мне показалось, что ребята действительно сумели найти выход из положения, которого я, как не старался, ни одному из них так и не смог подобрать. Но когда мы сели и уже спокойно принялись обсуждать все детали, одно за другим стали появляться сомнения. И опять, если быть до конца откровенным, смутила вовсе не незаконность операции. Не было у нас у ту пору, как, впрочем, нет и сейчас, священного трепета перед нарушением закона. Его подменял страх перед разоблачением, у меня же не было и этого страха: я всегда рассчитывал найти людей, в которых смогу пробудить сочувствие к моим пациентам, не по своей воле попавшим в беду.

Обмен паспортами пугал меня не сам по себе. Он создавал сложную проблемную ситуацию, причем, не ограниченную коротким периодом времени, а постоянную. Что будет с моими пациентами через год? Через два? Через десять? Будет ли и тогда устраивать их жизнь не только под чужим именем, но и по уже намеченным лекалам чужой судьбы? Что они смогут сделать, если выяснится, что совершена ошибка? В особенности если один будет доволен обменом, а другой поймет, что не может так жить. Десятки подобных вопросов проносились в голове, но я не спешил их высказывать. Мне хотелось, чтобы ребята сами все взвесили и сами приняли решение. Сказал только, что на моих глазах никто к такому трюку не прибегал, что готового рецепта предложить не могу, что самое умное в подобных делах – следовать пословице: семь раз отмерь, один отрежь. На этом мы в тот день и расстались.

Как я мог не принять в расчет характера Варвары – резкого, волевого, решительного? Меня тут извиняет только то, что с транссексуализмом я знакомился в основном на примере мужчин, добивавшихся признания в женском поле. Варя была едва ли не первой женщиной, заявлявшей, что в ней живет душа мужчины. Это было закономерно. «Мужской-женский» транссексуализм встречается намного чаще, чем «женский-мужской»: по одним данным вдвое, по другим – даже в восемь раз. Должно было пройти немало времени, чтобы набраться опыта и полностью оценить, какая пропасть разделяет эти два человеческих типа.

Я уже упоминал, что в современном мире почти не попадаются «чисто» мужские и «стопроцентно» женские характеры. В большинстве случаев мы наблюдаем лишь некоторое укрупнение отдельных черт личности, акценты в поведении и в реакциях. У транссексуалов же души, сформировавшиеся вопреки всем биологическим и социальным законам, и в самом деле кажутся вылепленными из совершенно разного теста.

Начать с того, что предыстория возникновения транссексуализма у мужчин и женщин принципиально различна. Мальчики, как правило, отстают в физическом, а затем и психическом развитии, они очень инфантильны, все в их внутреннем облике как-то неопределенно, расплывчато – ни сильных интересов, ни отчетливых влечений. Порой создается ощущение, что их пламенное желание сменить пол заполняет собою некую пустоту.

Николай, у которого мысли о счастье, о благополучном будущем связывались с тем, что он станет делать, – вот он среди детей, он их защищает, учит, помогает им расти, – был скорее исключением. Гораздо чаще фантазии мужчин транссексуалов на тему будущего бессодержательны, бессюжетны. Их герой, вернее героиня, ничем не занята, она только появляется, вызывая восхищенные взгляды, только меняет наряды, украшения, прически. Нередко высказывается своего рода «белая зависть»: какое счастье – родиться женщиной, как прекрасна ее роль в этом мире. Но получить конкретный ответ – что именно так привлекает в женском бытии, в общественном положении женщины – обычно бывает затруднительно.

А среди женщин-транссексуалов преобладает прямо противоположный психологический тип: с сильной волей, с резко обозначенным характером, нередко властным и напористым, с умением ясно осознавать свою цель и точно выбирать средства для ее осуществления. При этом в моей практике не было случая, чтобы смена пола становилась единственной целью, заставляющей забыть обо всем. Женщины с мужской душой ни в чем не удовлетворяются пассивной ролью, они хотят быть заметными, но привлекать внимание только своей половой принадлежностью им недостаточно – необходимо действовать, добиваться успеха, чем-то реальным отмечать свое присутствие в этом мире.

Как и у мальчиков, перст судьбы дает о себе знать в очень раннем возрасте. Но если мальчики запаздывают, девочки – потенциальные транссексуалы – развиваются, наоборот, со значительным опережением сроков, предусмотренных природой. Я не считаю целиком справедливой точку зрения, господствовавшую в начале века, – что женская натура представляет собой недозревший, недосформировавшийся вариант мужской личности, что она стоит ближе к ребенку, чем к взрослому человеку. Но в транссексуализме – и, пожалуй, только в нем, – этот взгляд получает неожиданное подтверждение.

Но всего этого, повторяю, я еще не знал, когда моей пациенткой стала Варвара, потому и выбрал неверную тактику. Ребята обещали подумать, взвесить все как следует с тем, чтобы в следующий раз принять решение. Но следующего раза не было. Ни Варя, ни Коля в назначенный день на прием не явились. И только много месяцев спустя я узнал, что Варя, видя мои колебания, взяла дело в свои руки. Полностью подчинить себе Николая для нее не составило труда. Он и опомниться не успел, как уже сидел в поезде, с вариными документами в кармане, и ехал в далекий город, где его никто не знал. Почти сразу же вслед за ним уехала и Варвара – тоже подальше от столицы, но в другую сторону. Они были готовы к тому, что жизнь им предстоит нелегкая, но это не пугало. У каждого теперь была волшебная палочка-выручалочка – паспорт, и оба были уверены, что она поможет преодолеть все преграды.

У Коли и вправду все пошло, как по маслу. Он сразу же нашел хозяев, согласившихся сдать комнату милой, скромной девушке, и что было еще более удивительно – сразу нашел работу в детском саду. Отсутствие специального образования и стажа смутило было заведующую, но воспитательниц не хватало, к тому же новенькая обещала, что будет учиться вечерами. Грозные препятствия выросли в виде медицинской комиссии, которую непременно надо было пройти. Но Коля решил пойти ва-банк. Он встретился с немолодой женщиной, возглавлявшей эту комиссию, и рассказал ей о себе все. Побоялся только уточнить, что живет с чужими документами, но вопросов на эту тему ему и не задавали. Вспомнила его собеседница кого-то из своих пациентов или просто оказалась доброй женщиной, но справку она написала. Но и паспорт, конечно, сыграл магическую роль, именно он позволил на все остальное закрыть глаза.

Работа с детьми полностью оправдала все Колины ожидания. Он недоумевал: как могут другие воспитательницы раздражаться, кричать, если так просто понять, чего хочет ребенок, почему не делает того, что нужно от него взрослым? В городской библиотеке, у коллег Коля нашел множество книг по дошкольной педагогике. Не все там казалось ему правильным, но даже спор с авторами позволял сделать важные открытия. Для него каждый день был праздником – и он стремился к тому, чтобы так же воспринимали и дети свое пребывание в детском саду. Он был счастлив узнать, что между собой они разделились на «счастливых» и «несчастливых». Это зависело от того, когда за ними приходят родители. Наибольшую зависть вызывали ребята, которых забирали перед самым закрытием сада.

Но мало-помалу в письмах, которые я получал от Николая, эти восторженные нотки стали меркнуть. Между строк ощущалось прежнее беспокойство. Я чувствовал, что работа утрачивает для него свой знаковый, символический смысл. Она превращалась в обычное дело, с которым он все лучше и лучше справлялся, но почему-то приносимое ею удовлетворение уже не было всеобъемлющим, как это виделось в давних мечтах. Жизнь среди детей, любовь к ним, тепло их ответной любви не совершили чуда превращения в настоящую женщину, к чему так неистово стремилась душа. Вновь возникло страшное ощущение тупика, уже обернувшегося однажды покушением на самоубийство.

Некоторое облегчение наступало только в минуты, когда Коля чувствовал себя объектом мужского внимания. Выпадала ему эта радость не часто: в штате детского сада единственным мужчиной был престарелый сторож, а родительские обязанности в большинстве семей лежали на мамах. Но зато когда на территории сада появлялись отцы, они не упускали возможности пофлиртовать с эффектной молодой женщиной, и каждый такой эпизод на несколько дней делал Колю почти счастливым. Появление же серьезного поклонника привело его в настоящее смятение. Этот парень, бравый военный летчик, ухаживал за «Варенькой» по всем правилам искусства – поджидал после работы, провожал до дому, дарил цветы, пытался назначить свидание. Надо было либо соглашаться, либо отказываться наотрез – а Колю, как он написал, и то, и другое страшило одинаково.

Чем кончилась эта история, я так и не узнал. Письма приходить перестали, а мое последнее письмо вернулось нераспечатанным, с пометкой: «адресат выбыл»…

Попытка начать новую жизнь под чужим именем скверно закончилась и для Вари. Чтобы оформиться на работу, ей потребовалась справка из психиатрического диспансера, что такой-то на учете не стоит. А в диспансере, вместе с паспортом, потребовали предъявить и военный билет и сразу увидели шифр, означающий, что владелец этого билета болен шизофренией. Справки, естественно, никакой не дали.

Но Варю нелегко было выбить из седла. Она пошла к главному врачу, рассказала, что действительно плохо чувствовала себя, лечилась, но все это давно прошло. «Обследуйте меня, и вы убедитесь, что я совершенно здоров». Главный врач показался ей человеком внимательным, участливым. «Нужно сделать запрос в диспансер по вашему прежнему месту жительства, – сказал он, словно бы даже извиняясь. – А тогда уже и наши врачи вас осмотрят».

Через месяц Варю пригласили на комиссию. Два врача, один молодой, другой постарше долго изучали ее зрачки, стучали молоточками по коленкам, задавали вопросы: почему вы пытались покончить с собой? Зачем ходили в женской одежде? Варя заранее подготовилась, собралась, отвечала спокойно, обстоятельно, в полной уверенности, что производит благоприятное впечатление. Вслед за психиатрами ею занялся психолог. Его тесты показались Варе забавной игрой, хотелось понять – что скрывают в себе эти задания и как они ее аттестуют, но эксперт был непроницаем, как робот. Не высказали своего мнения и психиатры, только сказали, когда освидетельствование закончилось, что за результатом можно прийти через три дня.

На этот раз главный врач держался с ней по-другому, сухо и даже несколько раздраженно.

? Мы не сможем снять вас с учета, Николай. У вас шизофрения, в очень тяжелой форме. Вдруг вы завтра кого-нибудь убьете?

? Как убью? – не поверила Варвара своим ушам.

? Очень просто: пойдете и убьете. Мало ли что бывает в жизни!

? А что сейчас написали обо мне врачи? Что они находят во мне ненормального?

? Нынешнее состояние ваше ни о чем не говорит. Диагноз вам поставили не где-нибудь, а в крупнейшей клинике. И подписал его виднейший специалист, профессор, мировая величина. Не можем мы вот так, запросто, взять и все это перечеркнуть!

На самом деле ирония ситуации заключалась совсем в другом. Я примерно представлял себе, что могло быть сказано о Коле в выписке, присланной московским диспансером. Если бы здешние врачи, во главе со своим начальником, вчитались в написанное, а затем внимательно всмотрелись в стоящую перед ними Варю, подлог сразу стал бы очевиден. Так же точно, как если бы ей предложили раздеться перед комиссией. Но ни вчитываться, ни всматриваться никто не стал. Всех заворожила магия титулов, высоких регалий.

Под конец главный врач все же смягчился, посоветовал устроиться на работу, на какую возьмут и без справки, пожить в коллективе, показать себя. «Заслужите хорошую характеристику, тогда и приходите, будем решать, как с вами быть».

В той же организации, где Варя хотела работать шофером, нашлось место автослесаря. Совсем не то, к чему она стремилась, но выбирать было не из чего. Вскоре она стала для всех «своим парнем». С работой справлялась, но из кожи вон не лезла, чего у нас нигде не любят, со всеми держалась ровно, дружелюбно. Никогда не отказывалась посидеть за бутылкой в приятной компании. Сначала наметила себе срок – полгода, но потом увеличила его на три месяца, а там и еще на три: рассуждала, что лучше потерпеть, но зато потом действовать наверняка.

Когда пришел запрос из диспансера, начальство слегка всполошилось, но уже было к тому времени, кому за Варю заступиться. Ей велели купить пару бутылок водки, а об остальном не беспокоиться. И точно – характеристику написали такую, словно речь шла о награждении орденом. Хороший производственник, активный общественник, в коллективе пользуется заслуженным уважением, дисциплинирован, морально устойчив…

На этот раз комиссия собралась в расширенном составе. Присутствовал и главный врач. И с первой же минуты у Вари возникло ощущение, что она – подсудимая, а люди в белых халатах, сидящие перед ней с суровыми, отчужденными лицами – судьи, которые уже вынесли ей приговор, а теперь ловят на каждом слове, чтобы не дать его обжаловать. Надо думать, судьям тоже было нелегко: о главной тайне пациента они не догадывались, а во всем остальном он не давал им ни малейшей зацепки, чтобы подтвердить диагноз шизофрении. Наконец, одному из членов комиссии пришел в голову спасительный выход. «О чем мы тут вообще говорим, если больной не лежал в стационаре? Выпишем путевку, пусть в больнице за ним посмотрят, дадут свое заключение – тогда и вернемся к этому вопросу». «Но я не хочу ложиться в больницу!» – вскричала Варя. «Не хотите – не надо. Но запомните: будете скандалить – госпитализируем и без вашего согласия».

Бойцовского духа Варе хватило еще на несколько попыток освободиться от диагноза, превратившегося в страшный несмываемый ярлык, но в конце концов она сдалась. Борьба, если вести ее по существовавшим в Советском Союзе правилам, требовала поездок в Москву, обращений в Министерство здравоохранения, а этот путь для моей бывшей пациентки был закрыт. Ведь ее скорее всего направили бы для переосвидетельствования к тем врачам, которые когда-то лечили настоящего Николая… Пришлось смириться с тем, что пытаясь выбраться из одного капкана, она угодила в другой, еще более беспощадный, еще меньше оставлявший надежды на то, что сокровенные мечты Вари когда-нибудь сбудутся.

История Николая и Варвары во многом уникальна. С подделкой документов, с полулегальным и вовсе нелегальным изменением имен и фамилий, мне не раз приходилось сталкиваться, но о взаимном превращении двух людей двуг в друга ни до, ни после даже слышать не приходилось. Благодаря этому и все перипетии, связанные с психиатрическим диагнозом-ярлыком, приобретают особенно зловещий оттенок, поскольку ярлык этот оказался приклеен к абсолютно здоровому человеку. Все вместе поначалу вызывало во мне чувство досады – как нагромождение нелепых случайностей, опрометчивых шагов, экспромтов с дурно просчитанными последствиями.

Но с течением времени, когда число транссексуалов среди моих пациентов стало измеряться многими десятками, а опыт зарубежных коллег стал более доступен, я начал смотреть на этот горестный сюжет по-другому. Я понял, что исключительны в нем только конкретные детали, а общий рисунок судьбы не только не редок – он, можно сказать, типичен для людей, родившихся под этой несчастливой звездой. Есть средневековая легенда о бегущих огнях, которые манят темной ночью заблудившегося путника. Он стремится к ним, воображая, что огонек указывает путь к спасению, преодолевает всевозможные препятствия, рискует свернуть себе шею, но когда добегает – перед ним по-прежнему зияющая темнота, а огонек так же далек, как и был. И снова начинается изнурительный и опасный бег.

Жизненный путь транссексуалов часто напоминает мне эту погоню.

Никто из представителей третьего пола, с которыми приходится иметь дело врачам, не может сравниться с транссексуалами в том, с какой энергией, настойчивостью, целеустремленностью добиваются они того, в чем им видится спасение. Да никто больше и не имеет такого четкого и уверенного представления о том, в чем спасение заключается. Но поймать блуждающий огонек невозможно. Он сразу вспыхивает где-то в другом месте.