БОЛЕЗНЬ ДОКТОРА

БОЛЕЗНЬ ДОКТОРА

В детском отделении ташкентской больницы изо дня в день мелькала крупная фигура врача-педиатра Батурина. Шумный, веселый или негодующий, готовый обрушиться на себя и на других за ошибку или невнимание к больному, он по-хозяйски шагал из палаты в палату, и при его появлении маленькие пациенты поднимали шумный и веселый гомон. Доктор Батурин любил свой «народец», как он называл больных детей, и «народец» платил веселому доктору такой же любовью.

— Ну, поворачивайся, румяный и кудрявый! — басил доктор, приставляя к своему уху трубку.

Это было его обычное обращение к детям, хотя маленькие пациенты были часто бледны от болезни и наголо острижены.

Кто бы мог подумать, что этого доктора погубит невинная бумага из министерства здравоохранения? Однако это было именно так. Приказом министерства он был назначен преподавателем вновь открытых курсов усовершенствования врачей. Врачу-практику, проработавшему двадцать лет в детской больнице, нужно было найти новый стиль работы.

— Ну, что же, лекции, так лекции. Дело нужное.

Надо было изучить, систематизировать большой новый материал. Это не пугало доктора Батурина, который внимательно следил за специальной литературой. Но читать лекции врачам? Здесь он растерялся. Несмотря на внешнюю решительность, каждое новое дело, новое начинание и в прошлом порождали в нем всегда сомнение, неуверенность.

Перед началом занятий Батурин болел гриппом и еще чувствовал себя слабым. Все же к лекции он подготовился хорошо, но провел ее, как ему казалось, формально. Готовясь ко второй, он почувствовал себя еще более неуверенно: «А вдруг какой-нибудь врач задаст вопрос, на который я не сумею ответить?»

Ночью доктор Батурин не спал. На следующий день во время лекции ему действительно был задан какой-то вопрос. Он мог бы на него ответить, но, поддавшись своему напряженному состоянию, вдруг зачем-то солгал, что с этим вопросом совершенно незнаком. Он разволновался так, что не мог окончить лекцию, и, сказавшись больным, ушел домой.

Дома начались терзания. Мучась тем, что завтра ему снова придется читать лекцию перед взрослыми людьми, Батурин едва не плакал. Ему казалось, что он окончательно потерял авторитет в аудитории врачей.

В этот же день за Батуриным прислали из больницы, просили проконсультировать сложный случай. Его встретила молодая женщина-ординатор.

— Николай Петрович, — смущаясь, сказала она, — я не решилась без вас перевести этого ребенка в заразное отделение. А ребенок в крайне тяжелом состоянии. Я никак не могу определить, какого характера эта сыпь.

Она обстоятельно доложила, когда заболел ребенок, какая у него температура, когда появилась сыпь.

Вымыв руки, надев белоснежный халат, Батурин подошел к ребенку. И в первый раз за всю свою долгую практику вместо привычной уверенности и спокойствия почувствовал сомнение и тревогу: а вдруг он не сможет определить болезнь?

Маленькая девочка, разметавшись в жару, хныкала и сиплым голосом звала маму. Доктор заглянул девочке в рот, внимательно осмотрел сыпь на ее тельце и вдруг смутился, покраснел и разволновался, как недавно на лекции.

— Простите, Софья Григорьевна, — сказал он своему ординатору, — сыпь атипичная, и я не могу ее определить. Кажется, это сыпь скарлатинозная… Впрочем, я нездоров, — снова солгал Батурин, и на этот раз тоже без всякой нужды. — Попросите Фельдмана осмотреть…

«Что же это? — укорял себя по дороге домой Батурин. — После двадцати лет практики не могу распознать скарлатинозную сыпь. Какой же я врач? Куда я годен?»

Всю ночь Батурин не спал. Он был убежден, что с врачебной деятельностью покончено, что он ничего не знает, бездарный человек и достоин сурового наказания.

У девочки оказалась скарлатина в очень тяжелой форме, с осложнениями.

Батурин решил, что осложнения произошли по его вине, хотя действительная причина крылась в том, что ребенка слишком поздно поместили в больницу. Никакие уговоры близких не помогли. Утром он не пришел на работу. Пять дней метался, называл себя убийцей, требовал суда над собой, плакал. За ним было установлено наблюдение.

Вызванный районный психиатр констатировал острый психоз.

Батурин был доставлен в психиатрическую больницу.

Во время обхода больных я увидела крупного сильного мужчину. Вихрастый, с проседью у висков, румяный и несколько тучный, он быстро и яростно шагал по палате. Увидев меня, пошел навстречу.

— Коллега… доктор, — сказал он. — Я ведь тоже врач, только преступник, которого судить надо.

Он схватил меня за руку, всхлипывая, как ребенок.

— Вы думаете, что я не хочу жить? — сквозь слезы произнес Батурин. — Хочу, но не имею права! Меня, медицинского преступника, надо арестовать, а лечить не стоит…

Батурин стал на колени и долго плакал.

Выписка из истории болезни, присланная районным психиатром, короткий разговор с больным, его поведение — все говорило об остром психическом расстройстве. Передо мной был, как мне казалось, больной с бредом самообвинения, который мог толкнуть к самоубийству.

Я думала: «жил веселый, жизнерадостный человек, в течение двадцати лет был отличным врачом и вдруг, ни с того, ни с сего, стал доказывать странные вещи, — он, мол, преступник, симулянт и не только потерял право работать, но и жить. Что произошло?»

Знакомые и родственники больного дали очень хорошую характеристику Батурина как человека и работника. Я пыталась беседовать с ним, но из его ответов ничего определенного не вынесла. Учащенное сердцебиение больного и повышение в крови РОЭ терапевт рассматривал как остаточные явления после гриппа.

Батурину назначено было противогриппозное лечение, постельный режим. Надо было укрепить и его сон. Доктор Батурин страдал бессонницей.

При тяжелых нервных срывах особенно важен крепкий, здоровый сон. Этим прежде всего я и занялась. Доктору был применен длительный лечебный сон.

…В лечебной палате, где лечат сном, — полная тишина. Сюда не доносится ни один звук. Затемнены окна. Мерцает синий огонек лампочки. Слабый ритмический звук метронома, сперва сочетавшийся со снотворными лекарствами, а теперь действующий самостоятельно. Через несколько минут больные засыпают и спят долгим, крепким сном. Они спят час, два, три — столько, сколько необходимо. Главное, никаких снотворных лекарств, а гениально простой метод условных рефлексов.

Пока доктор Батурин находился в больнице, мной, лечащим врачом, было послано письмо в Министерство здравоохранения с просьбой освободить доктора от лекторских обязанностей. Просьбу мою удовлетворили и назначили вместо Батурина другого лектора. Я осторожно сообщила об этом доктору Батурину. Радость его была неописуема.

Батурин пробыл в больнице два месяца. Лечение сном полностью восстановило его силы. В нем оставалась еще некоторая неуверенность в себе, опасение, что пребывание в больнице для нервных больных может отразиться на его работе. Однако хорошие известия из дому и от товарищей с работы помогли улучшить здоровье доктора.

Что же у него было? Чем он болел?

Доктор Батурин всю жизнь занимался лечением детей, любил свою практическую работу. В преклонном возрасте, когда новые, чрезвычайные ситуации воспринимаются с трудом, привычное, любимое дело было заменено работой нелюбимой и новой. Стечение обстоятельств, казалось бы, случайное, а на самом деле вполне закономерное — заболевание гриппом, вызвало физическую слабость, которая на фоне пожилого возраста и особенностей характера привела к острой психической реакции. Врач, всю жизнь занимавшийся привычным трудом, потерял психическое равновесие, когда его от этого труда отстранили.

Теперь доктор здоров. Попрежнему отдает он целиком всего себя любимой работе. И вновь, как всегда, слышен его бодрый голос в палатах детской больницы:

— А, ну-ка, румяный и кудрявый, повернись!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.