Психиатр Розенблюм
Психиатр Розенблюм
Так уж случилось, что одна из тайн малярии открылась человеку, весьма далекому от ее проблем и никогда не занимавшемуся ею специально.
Александр Самойлович Розенблюм работал палатным врачом психиатрического отделения Одесской городской больницы. Он был трудолюбивым, эрудированным и очень наблюдательным врачом. Душевнобольных в его времена лечить не умели. Больные просто обрекались на пожизненное пребывание в лечебницах, больше похожих на тюрьмы, чем на лечебные учреждения: дубовые двери, обитые полосами железа, окна, забранные в решетки, мрачные санитары-надзиратели, смирительные рубашки...
В Одессе говорили: «Если бог хочет наказать человека, он отбирает у него разум». И были, пожалуй, правы. Не было в Одессе людей несчастнее и жальче, чем пациенты доктора Розенблюма. Болезнь отнимала у них всякую надежду на будущее, превращала в бессмысленные существа, которым ничто не могло помочь.
В конце лета 1875 года в двухэтажный психиатрический флигель, скрытый от любопытных глаз в глубине больничного парка, неведомыми путями прокралась малярия. На Черноморском побережье заболевание это считалось нередким и его симптоматика хорошо была известна каждому врачу.
В психиатрическом отделении заболело сразу шесть человек, и у всех шестерых диагноз не вызывал ни малейшего сомнения: малярия.
Лихорадящих больных лечили большими дозами хинина, но надежд на их выздоровление практически не оставалось, так как все шестеро были к тому же больны тяжелыми формами прогрессирующего паралича — абсолютно неизлечимого заболевания. В те времена диагноз прогрессирующего паралича был равнозначен смертному приговору. По всем законам медицины присоединившаяся малярия должна была усугубить состояние больных и приблизить закономерный при таком заболевании летальный исход. Каково же было удивление всей больницы, когда подопечные доктора Розенблюма оправились не только от малярии, но и от паралича.
Больше всех недоумевал сам Розенблюм. «Случайность! — думал он. — Ничем не объяснимая случайность!» Хотя ни он, ни его коллеги никогда не отмечали счастливых случайностей в развитии прогрессирующего паралича.
«Неужели хинин так легко победил тяжелый недуг? — спрашивал себя Розенблюм, перечитывая в городской библиотеке многочисленные руководства по малярии и методам ее лечения. — Но если не хинин, так что же?»
Все шестеро его пациентов ничего, кроме хинина, не получали. Правда, одному из них, буйствующему во время приступов, пришлось дважды делать кровопускание... Но выздоровели-то все шестеро!
Розенблюм готов был уже испытать на больных хинин, чтобы развеять свои сомнения, когда в психиатрическом флигеле объявилось новое заболевание. На этот раз возвратный тиф. И снова непонятное: у переболевших тифом, точно так же, как и у перенесших малярию, психическое состояние улучшилось. К больным возвращалась память, они начинали здраво рассуждать. После долгих раздумий и бессонных ночей двоих из них Розенблюм выписал из больницы, как практически здоровых.
Ни один из заболевших возвратным тифом хинина не получал. Так что же в таком случае принесло им выздоровление?! Неужели одна болезнь побеждает другую? Такое казалось не только невероятным, но просто абсурдным.
В одной больнице с Розенблюмом работал известный в городе врач Григорий Николаевич Минх, знаток проказы, сибирской язвы, чумы и тифа.
О докторе Минхе в Одессе ходили легенды. Молодые врачи и студенты-медики старались подражать ему во всем, даже в манере растягивать слова и небрежно поигрывать пенсне во время разговора. Всем одесситам был памятен невероятно рискованный эксперимент, поставленный доктором Минхом на себе. Год назад, отстаивая свою точку зрения на природу возвратного тифа, он привил себе эту болезнь и не погиб только чудом. Россия еще не знала таких смелых врачей.
Своими наблюдениями Розенблюм решил поделиться с Минхом.
Минх внимательно выслушал его.
— Если у больных, коллега, перенесших возвратный тиф и малярию, вы отметили явное улучшение психического состояния, то, я полагаю, следует подумать об экспериментальном заражении. Как заразить человека возвратным тифом — известно. Возбудитель тифа находится в крови больного, и, если ее перелить здоровому человеку, заражение неизбежно, и это я доказал в опытах на себе. Вопрос в другом, Александр Самойлович: имеете ли вы моральное право подвергать смертельной опасности другого человека, пускай даже обреченного? Врач вправе рисковать только одной жизнью — своей. — Минх подбросил на ладони пенсне, рассеянно глянул в окно.
За окном падал первый снег. Снежинки лениво кружили в морозном воздухе и мягко распластывались на стекле. Черными сучьями парк подпирал низкое небо, а палая листва слабо отливала желтизной, тщетно пытаясь расцветить этот тусклый декабрьский день.
— Из ваших наблюдений следует, что тиф и малярия оказывают одинаковое воздействие на психику душевнобольных, — продолжал Минх. — Малярию мы, врачи, лечить умеем, чего, увы, нельзя сказать о тифе. Да и протекает она много легче, чем тиф. Да и процент смертности значительно ниже...
Розенблюм понял его мысль.
— Но никому не известно, как происходит заражение малярией.
Минх протер носовым платком стекла пенсне.
— И тем не менее, Александр Самойлович... Из двух зол всегда выбирают меньшее...
Весной 1876 года Розенблюм решился на эксперимент. В успехе своей первой попытки вызвать искусственное заражение малярией он сомневался, ибо природа этого заболевания врачам была неизвестна. Свои опыты, как и Минх, он начал с крови.
Розенблюм ввел несколько кубиков крови лихорадящего больного одному из своих пациентов. Им был бывший владелец лавки скобяных товаров с Пересыпи, двенадцать лет наблюдающийся в психиатрическом отделении. Прогрессирующий паралич в последней стадии высушил лавочника, как осенний лист, и в течение нескольких месяцев он не вставал со своей койки. Больной угасал. Вот-вот должна была наступить смерть. Глубокое слабоумие, полная потеря личности, навязчивый и нелепый бред.
«Я адмирал Нельсон! — сипло кричал он. — Я выиграл Трафальгарскую битву!»
Соседей по палате он принимал за своих матросов, а доктора Розенблюма — за командира испанского фрегата, сдавшегося ему в плен. Прошло две недели после заражения, и у больного внезапно подскочила температура, начался сильнейший озноб. Ровно через двое суток приступ повторился. Собравшийся врачебный консилиум диагносцировал малярию.
Так впервые в мире было произведено искусственное заражение человека малярией.
«Вместе с перелитой кровью, — записал в своем дневнике Розенблюм, — в организм больного был занесен возбудитель малярии, вызвавший развитие заболевания».
Прошло еще несколько дней. Лавочник с Пересыпи начал выздоравливать. Сначала с его лица исчезла бессмысленная улыбка. Потом он неожиданно вспомнил, что его фамилия Дорфман.
— Почему вы меня здесь держите, доктор? — спросил он Розенблюма, впервые признав в нем врача.
— Вам следует еще немного подлечиться, сэр Горацио, — мягко ответил Розенблюм, присаживаясь на край кровати.
Больной наморщил лоб.
— Горацио? — удивился он. — Кто это? Новый приказчик в магазине мадам Бавли, что на Дерибасовской, или заезжий итальянский тенор?
— Несколько лет вы уверяли меня, что вас зовут Горацио Нельсон.
— Вы шутите, господин доктор? Как может бедный одесский лавочник быть адмиралом? Ведь Горацио Нельсон — английский адмирал, не правда ли?..
В Одесской городской больнице произошло необъяснимое: малярия победила прогрессирующий паралич...
Почти полвека спустя венский невропатолог Вагнер-Яурег, используя наблюдения и опыты Розенблюма, предложил лечить прогрессирующий паралич искусственным повышением температуры тела. Своим пациентам он прививал малярию и добивался прекрасных результатов. За свои работы по лечению прогрессирующего паралича малярией в 1927 году профессор Вагнер-Яурег был удостоен Нобелевской премии.
И в наши дни прогрессирующий паралич лечится малярией. К сожалению, пока это единственный эффективный метод в борьбе с грозным психическим заболеванием, впервые примененный более ста лет назад одесским психиатром А. С. Розенблюмом.
Исследования нашего соотечественника ценны и в другом отношении: он первым в 1876 году доказал, что кровь малярийного больного заразна. Правильность его наблюдений подтвердил в 1880 году приват-доцент Казанского университета А. Дохман, а еще через несколько лет — немецкий ученый Гергард.