Житие святой Аполлинарии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Житие святой Аполлинарии

Как и все другие разновидности третьего пола, явление, о котором идет речь, известно человеческому роду на протяжении всей его истории. В художественной литературе, а еще раньше – в преданиях и легендах можно найти множество упоминаний о странных людях, отказывающихся признать над собой власть того пола, в котором они рождены. Далеко не все из них решались, по вполне понятным причинам, открыто обнаружить это свое греховное свойство. Транссексуалы, как правило, прятались, душу отводили за крепко запертыми дверьми, но все же нередко попадались и с позором изгонялись из общества. Но самым решительным и отважным хватало душевных сил прожить жизнь в дерзко присвоенном себе образе. Женщины, которых все вокруг принимали за мужчин, мужчины, в которых никто не подозревал изящную женщину, оставили заметный след в исторических хрониках. Порою только после смерти, во время подготовки к обряду погребения, раскрывалась эта жгучая тайна. Но я не сомневаюсь, что было немалому числу транссексуалов удалось унести эту свою тайну в могилу.

Благодаря одному из своих пациентов я узнал об одной удивительной истории, случившейся полторы тысячи лет назад.

Сначала о самом моем пациенте, точнее сказать – о пациентке, поскольку природе было угодно создать обычную, нормальную девочку. Но с самого начала эта девочка, которую назвали Майей, вела себя как непоседливый, озорной мальчишка. Увлекалась только подвижными, силовыми играми, лазала по деревьям, не упускала случая подраться. Необходимость носить форменное платье с фартуком выводила ее из себя. Может быть, поэтому у нее никак не складывались отношения со сверстниками. Обычно в подобных случаях, когда рано проявляется неустойчивость половой идентификации, «казакам в юбке» лучше удается найти в детской среде свою нишу, чем «маменькиным сынкам». Мальчишки считают такую девочку «своим парнем», подчас даже внушают ей уверенность, что она лучше своих изнеженных, капризных подруг: на нее можно во всем положиться, она понимает толк в настоящих удовольствиях, и эта высокая самооценка помогает безболезненно переносить отчужденные, а то и пренебрежительные взгляды юных дочерей Евы. Но Майе и с этим не повезло. Ей довелось сполна пережить страдания гадкого утенка, которого травят и свои, и чужие. Это надломило ее характер, сделало замкнутой и недоверчивой. Но попутно сформировалась и особого рода независимость: что бы ни думали и ни говорили окружающие – считаться с этим не следует.

О периоде детства в памяти у Майи осталось только несколько радостных эпизодов, и все они были связаны с появлением где-нибудь подальше от дома и от школы, среди незнакомых людей в мальчишеском костюме. Такие дивертисменты всегда ей удавались. И вот когда облик полностью соответствовал внутреннему самоощущению, а впридачу еще было видно, что окружающие принимают все за чистую монету – это и создавало ощущение прорыва в какую-то лучезарную, восхитительную реальность. Но школьнице, ведущей размеренную жизнь под строгим родительским контролем, нечасто удавалось совершить такой побег.

Голова у девочки работала прекрасно, училась она хорошо и без всяких осложнений поступила в институт. Но ведь надо было не только читать, конспектировать и сдавать зачеты – надо было еще и жить в окружении однокурсников, среди которых, как это было и в школе, ей опять не нашлось места. Девушкой она себя никак не чувствовала, а сказать всем «я мужчина» – не могла. Вокруг завязывались дружбы, складывались компании, беспрерывно кто-то влюблялся, кто-то отчаивался, ревновал. Сама эта атмосфера, полная расцветающего эротизма, приводила Майю в отчаянье. Не проучившись и года, она бросила институт.

Перебрав несколько профессий, девушка остановилась на работе шофера. Ее устраивало одиночество за рулем. На трассе, вдали от конторы, где лежали ее документы и где каждый человек в администрации знал о ней правду, она могла освободиться от мучительного напряжения. Но тем более ужасные минуты приходилось переживать, когда машину останавливали гаишники. «Ты чего, парень, спятил? – орал милиционер. – Как смеешь ездить по чужим документам?» И нужно было вступать в объяснения, выслушивать пошлые шуточки…

Один раз, еще до встречи со мной, пациентке пришлось полежать в психиатрической больнице. Врачи сошлись во мнении, что она страдает психопатией. Но облегчить ее состояние они не смогли.

Помощь пришла неожиданно, причем, с такой стороны, что предвидеть это было невозможно.

Однажды девушка проходила мимо церкви, когда там шла служба. Ее привлекло тихое пение, теплый свет, лившийся из неплотно притворенной двери. Она вошла. Народу в храме было немного, похоже, все знали друг друга, но на этот раз Майя не ощутила привычного отчуждения. И хоть обряд, совершавшийся на ее глазах, был ей совершенно непонятен, возникло чувство, что она здесь, в храме, своя. Долго отсутствовала, но давно уже знала, что вернется обратно.

И вот тут история моей пациентки, современной девушки, переплетается с судьбой Аполлинарии, царской дочери, жившей в пятом веке. «Житие святой Аполлинарии» дала прочесть Майе богомольная старушка, с которой она познакомилась в храме. Старушка не задавала никаких вопросов, но почему-то Майе, впервые в жизни, захотелось рассказать о себе все. Ответом на исповедь и послужило предложение раскрыть священную книгу на нужной странице.

Царь Анфелий, дочерью которого была Аполлинария, был несчастлив в родительстве. Младшая сестра Аполлинарии была одержима бесами. Старшая же дочь, хоть она и отличалась с малых лет удивительным благочестием, преподнесла родителям другой сюрприз: категорически отказалась выходить замуж. На все мольбы она твердо отвечала: «Не хочу вступать в брак, но надеюсь, что Бог и меня сохранит в страхе перед ним чистою, как соблюдает в непорочности святых дев своих». В конце концов царь с царицей смирились и пригласили опытную инокиню, чтобы та подготовила царевну к пострижению в монахини. Но прежде, чем принять монашеский обет, Аполлинария решила совершить паломничество в Иерусалим, к святым местам. Путешествие было обставлено с подобающей пышностью. Аполлинария везла с собой много золота, серебра. Ее сопровождали толпы рабов.

В Иерусалиме Аполлинария стала одного за другим отпускать на волю своих рабов, щедро награждая их за службу и поручая себя их молитвам. Потом с двумя оставшимися рабами, один из которых был евнухом, отправилась почтить мощи святого великомученика Мины. По пути, в Александрии, она тайно купила монашеские одежды. Поклонившись мощам, царская дочь объявила, что хочет еще заехать в расположенный неподалеку скит, к святым отцам. В пути ее застал вечер, но Аполлинария велела рабам продолжать путь. Ближе к полуночи слуги задремали. Тогда святая облачилась в одежды мужчины-монаха и со словами «Ты, Господи, дал мне начаток сего образа, способи же мне до конца приобрести его, но по Твоей святой воле!» спряталась в болоте. Рабы, очнувшись, кинулись искать свою госпожу, но в болото, естественно, не полезли. Громко рыдая, они отправились в обратный путь.

В скит Аполлинария не пошла. Она так и осталась возле болота, в пустыне, и прожила там в полном одиночестве несколько лет. Бог охранял ее от всяческих напастей, помогал найти пропитание. Тело девушки, прежде нежное и слабое, стало похоже на броню черепахи – так закалила она его трудами, постом и бдением. Ни беспощадное солнце, ни полчища комаров не могли принудить ее отступить от своего замысла, который, как можно понять, заключался не только в том, чтобы удалиться от мира, но и совершить это именно в образе мужчины.

Наконец, Господь убедился, что дьявол, который тоже вел неустанную борьбу за душу Аполлинарии, окончательно побежден, и послал к святой ангела. Посланец Всевышнего вывел ее из болота и повелел идти в скит, где и поселиться под именем Дорофея.

Никто из святых старцев так и не узнал, что среди них живет женщина. Вскоре Дорофей занял в скиту особое место благодаря строгости своего послушания и ниспосланному Богом дару исцелять болезни. Узнав, что младшая сестра по-прежнему мается, не в силах освободиться от нечистого, Дорофей отправился в отчий дом и вылечил несчастную. Царь Анфелий и его супруга сразу угадали в суровом монахе свою старшую дочь и со слезами счастья заключили ее в объятия. Но во дворце удерживать не стали, чтобы не перечить высшей воле.

После трудной и благочестивой жизни, в 470 году святая с молитвой на устах отошла в вечность. И только тут, перед положением в гроб, монастырская братия узнала, что преславный старец Дорофей был женщиной. Но это открытие не заставило их возмутиться обманом – наоборот, с небывалой силой ощутили они, как трудно человеку понять до конца чудо высшей мудрости, и в едином порыве склонили головы перед этим чудом: «Слава тебе, Христе Боже, имеющий много сокровенных святых у себя!» От святых мощей Дорофея в дальнейшем совершилось множество замечательных явлений, полностью оправдавших канонизацию. Но примечательно, что приобщение к лику святых произошло все же не под мужским именем, хотя под ним и был совершен весь подвижнический путь Аполлинарии. В истории христианства она осталась женщиной, принявшей, по решению самой высокой инстанции, мужской облик.

Историю Аполлинарии Майя прочитала по-своему. То, на чем спотыкается обычное человеческое восприятие, – зачем понадобилось девушке совершать переход в другой пол, – для Майи не содержало ничего непонятного или загадочного. Вступая в особые отношения с Богом, принося клятву посвятить всю жизнь служению Ему, девушка эта испытывала потребность быть самой собой, а это для нее означало – быть мужчиной. Вот почему она не могла выйти замуж, то есть вступить на путь, предначертанный женщине. Но и жить по мужским правилам и законам ей, рожденной с телом женщины, было не дано. А в мире можно жить, будучи либо мужчиной, либо женщиной, для таких, как Аполлинария и как сама Майя, места не приготовлено… Аполлинария нашла для себя выход, и Бог ее на это благословил.

Граница времени стерлась. Через толщу полутора тысяч лет перед Майей открылся ее путь. «Если Господь допускает мое бытие, то я существо особого пола. Все, что происходило со мной раньше, было испытанием. Сейчас я продолжаю жизнь Аполлинарии-Дорофея».

Можно написать детективный роман о том, как Михаил – отныне для Майи существовало только это имя – преодолевал пропасть, отделявшую в те годы общество от церкви, и еще более глубокую пропасть между мужским и женским полом в понимании православной церкви. Во многом мне удалось ему помочь. Подобных случаев не было в моей практике, но интуитивно я чувствовал, что найдено верное решение. Так и получилось. Вскоре Михаила послали в один из сибирских монастырей. Пробыв полгода келейником, он получил направление в духовную семинарию, был затем посвящен в иеромонахи. Идея деятельного служения людям во имя Божие была воспринята им органично и с полным ввнутренним убеждением. Никто вокруг не знал, кто он на самом деле, но опасения, что тайна раскроется и многие от него отвернутся, Михаила не терзали, – новое мироощущение надежно защищало его от переживаний такого рода.

Была ли Аполлинария лицом историческим? Я не прояснял специально этого вопроса, но полагаю, что да. Люди, заносившие на бумагу жития святых, трансформировали в духе канона реальность, украшали ее фантастическими подробностями, но «из ничего» их творчество, насколько я понимаю, не возникало. И даже большее можем мы предположить: едва ли это был единственный, уникальный случай в анналах христианства. Если монастырская братия не содрогнулась, как от кощунства, обнаружив обман (чудовищный обман, если вдуматься!), если нашла ему самое возвышенное обоснование, то это, скорее всего, говорит о том, что прецеденты уже бывали и отношение к ним выработалось, обрело силу традиции. В монастырском уединении, в условиях максимальной дезактуализации всех проблем пола транссексуал и вправду обретает тихую пристань. Личные переживания здесь вообще утрачивают напряженность, «Я» растворяется в идее Бога. Принося обет безбрачия, отказываясь от всех радостей плоти, монах воспитывает в себе ощущение бесполости, непричастности ни к одному из активно проживающих отпущенные земные сроки полов.

Своеобразный след оставили транссексуалы и в художественной литературе. Шекспир, Гольдони, Кальдерон, а следом за ними и легионы менее известных авторов охотно использовали в своих произведениях мотив переодевания, позволяющий энергично закрутить сюжет. Женщина переодевается в мужское платье и действует так, как дозволяется только мужчинам. Реже, по-моему, мы можем встретить обратную комбинацию – с участием мужчин, предстающих в виде женщины. Все, что приходит мне сейчас в голову, – это ситуации эпизодические. Никакой предрасположенности к перевоплощению у этих персонажей нет, душа их существует в полном согласии с телами, но обстоятельства вынуждают – и приходится прятать свое естество под более подходящей к случаю маской. Не случайно пишутся такие произведения в подавляющем большинстве случаев в жанре комедии и если даже героев постигают серьезные огорчения, от которых невозможно избавиться, не выдав себя, то это тоже – временное состояние, и разрешается все обычно под звон свадебных бокалов.

Но я сейчас думаю не о драматургии, а о действительности, питавшей воображение драматургов. И так же, как и в истории Аполлинарии, прихожу к выводу, что ситуация, когда люди достаточно непринужденно меняли свой пол, была, видимо, вполне заурядной. На этой трансформации не лежало никаких заклятий. Социальные нормы, определявшие поведение людей в соответствии с их полом, были очень жестки и строго дифференцированы. Девушка, например, не могла путешествовать одна, без надежных сопровождающих. Но в то же время положение не было безвыходным. Если все-таки переехать с места на место было необходимо, была возможность отправиться в путь под видом молодого человека. Существовали такие потайные дверцы в высокой стене, разделявшей два пола. А дальше уже невозможно теперь разобраться – когда речь идет о действительно насущной необходимости, а когда эта необходимость – всего лишь предлог, ширма. И главное, что испытывал при этом человек? Уступал обстоятельствам или осуществлял свое неотвязное желание? Мечтал поскорее завершить игру, стать тем, кто он есть или наоборот, жаждал побыть подольше в присвоенном себе образе?

Приходится, таким образом, повторить то, что уже говорилось о других разновидностях третьего пола. Известно явление было всегда: как только человек оказался способен осмыслить феномен половой принадлежности, тут же обнаружилось, что есть и тонкая, но очень заметная прослойка, состоящая из людей, выпадающих из крепко сбитой обоймы. К транссексуализму это относится ровно в той же мере, что и к гермафродитизму, гомосексуализму или бесполости. И точно так же, как это было с другими, весь этот бесконечно длинный исторический путь, проделанный последовательно сменявшимися поколениями транссексуалов, был отмечен отверженностью, гонениями, и полным непониманием того, что делает этих людей непохожими на всех остальных. И только на последнем отрезке этого долгого пути начала появляться какая-то ясность.

Да и то произошло это далеко не сразу. Знакомая нам книга Ивана Блоха «Половая жизнь нашего времени и ее отношение к современной культуре», отражая уровень представлений рубежа XIX и XX веков, демонстрирует их ограниченность. Уже есть достаточно основательные теории, касающиеся гермафродитов и гомосексуалов – готова опора, на которой в дальнейшем будет развиваться научная мысль. Попадают в поле зрения исследователей и транссексуалы. Но как с ними быть, еще неясно. Очевидно, что они имеют много общего с первыми двумя группами. Но есть у них и явные отличия. К тому же встречаются они намного реже (это, к слову сказать, подтвердил и позднейший, более точный анализ: один случай транссексуализма приходится на несколько десятков тысяч человек). Блоху, в частности, довелось столкнуться с этим психосексуальным феноменом всего лишь дважды. Прокомментировать свои наблюдения он не смог и вынужден был ограничиться подробным описанием, воспользовавшись, для большей достоверности, собственноручными исповедями этих пациентов.

«С самой ранней юности мне страстно хотелось ходить в женском платье, – рассказывает 33-летний американский журналист. – Как только представлялась возможность, я доставал элегантное женское белье, шелковые нижние юбки и т. п. Я похищал у сестры предметы ее одежды и тайно носил их, пока смерть матери не открыла мне возможности свободного удовлетворения своей страсти. Таким образом, я вскоре приобрел гардероб, ни в чем не уступавший гардеробу элегантнейшей модной дамы. Вынужденный носить днем мужскую одежду, я носил под ней полный комплект женского нижнего белья, корсет, длинные чулки и вообще все, что носят женщины – даже браслет и лаковые дамские ботинки с высокими задниками. Когда наступает вечер, я вздыхаю свободной грудью, ибо тогда падает ненавистная мне мужская маска и я чувствую себя вполне женщиной. Только сидя в своем элегантном капоте и шуршащей шелковой нижней юбке, я чувствую себя способным серьезно предаться изучению любимых мною научных предметов (в том числе первобытной истории) или своим обычным повседневным занятиям. Меня охватывает чувство покоя, которого я не нахожу днем в мужской одежде. Будучи вполне женщиной, я все же не чувствую никакой потребности отдаться мужчине. Правда, мне доставляет удовольствие, если я нравлючь кому-либо в моем женском одеянии, но с этим чувством у меня не связано никаких желаний по отношению к лицам моего же пола.

Несмотря на мои ясно выраженные женские привычки, я все же решился вступить в брак. Моя жена – энергичная образованная женщина – была вполне осведомлена насчет моей страсти. Она надеялась с течением времени отучить меня от моей странности, но это ей не удалось. Я добросовестно выполнял супружеские обязанности, но еще сильнее предавался своей заветной страсти. Поскольку это для нее возможно, жена относится к ней терпимо. В настоящее время жена беременна. При виде элегантной дамы или актрисы, я невольно думаю, как красиво бы я выглядел в ее одежде. Если это окажется возможным, я совершенно перестану носить мужскую одежду».

Второй пациент Блоха рассказывает о себе примерно то же самое, с той лишь разницей, что более откровенно описывает сексуальную сторону своих переживаний. В юности материальные возможности долго не позволяли этому человеку надеть на себя женские вещи, которые он подолгу, с наслаждением рассматривал в витринах модных магазинов и мастерских. К тому же он долго подавлял свое влечение соображениями религиозного и рассудочного характера. «Во мне боролись (тогда еще неясно) мужчина и женщина. Но женщина оказалась победительницей, и однажды, воспользовавшись отъездом родителей, я переоделся в платье сестры. Но одев корсет, я вдруг почувствовал эрекцию с немедленным излиянием семени, не доставившим мне, однако, никакого удовлетворения».

Как и в первом случае, страсть к женской одежде, которую этот человек называет «костюмоманией», не помешала ему жениться. Но жена оказалась не в силах принять своего супруга таким, как он есть. Несмотря на рождение детей, отношения в браке складывались напряженно. «Жена никак не могла понять, как можно находить удовольствие в переодевании в женское платье. Сначала она относилась к моей мании равнодушно, но затем стала считать ее болезненным явлением, граничащим с сумасшествием». Хуже всего было то, что женщина не верила мужу, пытавшемуся доказать, что невинного, в общем-то, переодевания ему достаточно. Ей мерещились за ним куда более серьезные извращения, и она «добивалась правды» со всей настойчивостью и агрессивностью, какие умеют проявлять ревнивые женщины, подозревающие измену. Слежка, допросы с пристрастием… Дошло до того, что на помощь были призваны подруги, которые, конечно, «не сказали ей ничего, кроме плохого и пошлого». По приговору этих дам, муж их приятельницы был тайным урнингом, гомосексуалом, предающимся разврату с женщинами, носящими мужские костюмы, или с совсем маленькими девочками. Так, смешав все в кучу, судило об урнингах общественное мнение. Разумеется, все это вызывало у жены самую резкую реакцию, и жизнь дома сделалась невозможной. Кончается исповедь на трагической ноте. «Целыми часами бродил я по отдаленным улицам. Мною овладевало чувство бессодержательности и пустоты. Все нервы дрожали. Не будь у меня детей или будь они обеспечены, я знал бы, что мне делать в такие моменты». Речь явно идет о самоубийстве.

Неизвестное ему Блох пытается определить через известное: желание носить одежду противоположного пола – нужно было еще подождать несколько лет, чтобы в науке родилось особое название для этого явления – он называет то бисексуальностью, то псевдогомосексуализмом, то психическим гермафродитизмом. Самого его эти терминологические манипуляции, похоже, не удовлетворяют. Не помогает делу и латинское название metamorphosis sexualis paranoica, дословно – мания перемены пола: оно роднит загадочную страсть с психическими заболеваниями, а интуиция врача заставляет особо подчеркнуть, что оба его пациента – люди вполне здоровые, разве что отличаются повышенной нервозностью, но это при переживаемых ими трудностях не удивительно. На память исследователю приходят исторические свидетельства о скифах или мексиканских мустерадо, которые «избирались из среды наиболее крепких мужчин, абсолютно не имеющих женского подобия, затем, путем постоянной верховой езды или усиленной маструбации, делались женственными и в половом отношении бессильными (атрофия половых органов), причем, вырастали даже, в качестве вторичного полового признака, груди». Эти примеры Блох тоже относит к категории псевдогомосексуализма, вместе с многочисленными персонажами более близкой ему европейской истории, типа знаменитого маркиза Эона, несшего в себе женскую душу, или мадемуазель де Люпен, – женщины с душой мужчины. Классификация не очень убедительная, чем-то напоминающая старинную кунсткамеру – примитивный музей, где без всякой системы выставлялись всевозможные диковинки. Но заслуга автора книги была уже в том, что он включил эти странности в общую панораму сексуальных проявлений.

Многие затруднения, с которыми столкнулся Блох, были разрешены, когда в медицинском мире наконец утвердился особый термин для психосексуальных нарушений, о которых мы сейчас говорим. В 1910 году вышла монография Магнуса Гиршфельда «Трансвеститы», в которой не только было обосновано выделение этих нарушений в особый класс, требующий и особого подхода, но и прослежены закономерности, позволяющие провести внутри разбивку на отдельные специфические виды.

Таким распределением сам же Гиршфельд и занялся в дальнейшем. В его описании предстают пять групп трансвеститов, отличающихся одна от другой характером сексуального влечения: гетеросексульные, гомосексуальные, бисексуальные, асексуальные и аутомоносексуальные, то есть избирающие в качестве объекта любви самих себя.

По-разному проявлялась у пациентов Гиршфельда и глубина психических проявлений. Если одним трансвеститам достаточно было лишь надевать на себя несвойственную их полу одежду, то у других наблюдалось полное душевное перевоплощение. Несмотря на тяжелейшие последствия, к которым это приводило, люди шли на подделку документов, меняли фамилию и имя, обманом проникали в профессиональную среду, чуждую их «родному» полу или даже запретную для него. Бывало и так, что острота превратного самоощущения оборачивалась безудержной ненавистью к собственному, как бы неправильно устроенному телу, конкретно – к его половым признакам, в которых не без основания усматривался первоисточник всех бед. Ненависть приводила к диким вспышкам агрессии, направленной в собственный адрес – вплоть до попыток самокастрации.

Судьба трансвеститов в большинстве случаев складывалась крайне несчастливо. В жизни не находилось для них места. Тяжелейшие реактивные депрессии, а нередко и суицидальные попытки бывали самым типичным поводом обращения к врачу, несравненно более частым, чем собственно трансвестизм, который, понятно, не воспринимался как болезнь, то есть как что-то такое, от чего можно излечиться и, главное, нужно излечиваться. Человек всегда максимально дорожит тем, в чем, ему кажется, заключено своеобразие его души, и даже когда это свойство приносит ему одни сплошные огорчения, всеми силами отталкивает от себя мысль о том, чтобы от этого качества освободиться.

В течение нескольких следующих десятилетий прогресс медицины захватил и те области многих наук, для которых трансвестизм является объектом прямого интереса. Но вот что примечательно: хоть и было очевидно, что в самом остром и отчетливом проявлении этого состояния есть много резких отличий от более мягких и спокойных форм, как-то не приходило никому в голову его обособить, выделить в отдельную классификационную единицу. И продолжалось это до тех пор, пока не появились первые надежные результаты у хирургов и эндокринологов, сделавшие возможным переход в другой пол. Это вызвало огромные перемены не только в поведении значительной группы трансвеститов, поставивших отныне получение такой помощи главной целью своей жизни, но даже и в симптоматике явления. Возможно, в истории науки такое случилось впервые – когда не лечение приспособилось к проблемам организма, а наоборот, эти проблемы приспособились к лечению, изменили благодаря ему свой ход.

Никогда до сих пор трансвеститы не заявляли, да, пожалуй, и не ощущали такой безудержной потребности в перерождении. Они жили себе и жили, отыскивая наощупь пути адаптации и нарабатывая защитные механизмы. Одним это удавалось лучше, другим хуже, но заведомое отсутствие радикального выхода накладывало отпечаток на всю гамму переживаний.

Есть у нас потребность летать? Кто его знает, может быть, и есть. Но мы ничего о ней не ведаем. Она нас не гложет, не лишает сна, не заставляет обращаться к самой судьбе с ультиматумом: или давай нам это – или можешь забирать назад все другие свои подарки, они нам не нужны. Наверное, нет человека, которому было бы незнакомо сладостное ощущение полета, периодически присутствующее в сновидениях. И нет человека, которому сейчас, когда коснулся этой темы разговор, не припомнились его детские и юношеские фантазии, в которых либо у него отрастали крылья, либо появлялось к его услугам какое-нибудь техническое чудо, и он взмывал в небеса, наслаждаясь небывалой свободой и возможностью быстро и беспрепятственно перемещаться в любом направлении. Да что там, авиации бы не возникло, если бы не эта глубоко сидящая в человеческой душе жажда полета! Но раз заведомо нельзя ее реализовать, мечта ведет себя тихо и скромно, не выплескиваясь через отведенные ей границы и не превращая человека в своего раба.

Таким же точно жестким велениям реальности подчинялись и все душевные движения у людей, страдающих от несовпадения между самоощущением и объективными параметрами половой принадлежности. Но лишь до тех пор, пока средства массовой информации не разнесли первых сенсационных сообщений о великом достижении науки, освоившей методы искусственной трансформации пола. Границы реальности раздвинулись. И в течение считанных лет, буквально на глазах, произошло превращение мечты в потребность – то есть силу, подчиняющую себе все структуры психики.

Мы не раз наблюдали, как появление нового способа лечения мгновенно мобилизует всех, кто в нем кровно заинтересован. Больные начинают охотиться за информацией, ищут способ попасть на прием к владеющим этим методом специалистам – это понятно: когда есть проблема, мы направляем все силы на поиски выхода. Но с изменением пола произошло нечто иное, напоминающее старый лозунг, который мы когда-то разбирали на уроках политграмоты: цель – ничто, движение – все. Борьба за то, чтобы подвергнуться трансформации, вошла в структуру переживания, приобрела самоценный характер, стала элементом всего сложного душевного комплекса. Когда трансвеститов стали называть трансвеститами, это означало всего лишь очередной закономерный шаг в поступательном развитии познания. Но когда, с легкой руки известного исследователя Бенджамина, в 1953 году из этого общего ряда была выделена особая группа транссексуалов, это отражало несколько иную закономерность. Появилось новое явление и потребовало особых подходов и особого словесного обозначения. Трансвеститы существовали всегда, независимо от того, какими сведениями о них располагала и что могла им предложить наука. Транссексуализм, при котором неудовлетворенность своей половой принадлежностью срастается воедино с маниакальным по силе желанием ее изменить, прежде всего анатомически, есть все основания считать прямым порождением научного прогресса.