Рука мастера
Рука мастера
Меня спрашивают про иглотерапию, каково мое мнение. Оно, как теперь говорят, неоднозначно. Все зависит от личности специалиста. Удачлив ли он, достаточно ли интуитивен, верит ли сам в этот способ лечения. И, конечно, насколько опытен. Специальность эта ненаучна и потому практически неповторима.
Каждый иглотерапевт открывает свой собственный сундучок способов, секретов, ошибок, а потом медленно набивает его своим и только своим опытом. Иногда успешным, а иногда — не очень. Интересное дело, мало предсказуемое и потому слегка загадочное. В этом вся его прелесть. Как и вообще — медицины.
Я как-то спросил знаменитого Гаваа Лувсана:[1] «Леонид Николаевич (это он так себя обозначил по-русски, сам-то он монгол), что же это получается, вы пишете толстые книжки и руководства по иглотерапии, обучаете по ним врачей, а когда лечите больных, то выбираете совсем другие точки и другие меридианы». Он хитро прищурился (хотя при его разрезе глаз это почти невозможно): «А это, доктор, разные вещи: в книжках — наука, а у постели больного — искусство. А как их совместить — большой секрет! Долго надо учиться». Он говорил: «весци» и «уциться».
Я с ним познакомился во ВНЦХ — Всесоюзном научном центре хирургии. Тогда директором там был академик Борис Васильевич Петровский. Он же еще и «подрабатывал» министром здравоохранения — его любимая шутка. Он нашел где-то в Улан-Удэ этого никому не известного монгола (или бурята?), перевел его из маленького провинциального институтика в свой роскошный центр и под него открыл отдел рефлексотерапии. Во как! А поразил Лувсан его тем, что во время операции на легком провел анестезию одной длинной иглой. И проделал это так искусно, что дополнительного наркоза не потребовалось. Высший пилотаж!
Петровский понимал, что перед ним уникальное дарование, повторение невозможно, но все-таки надеялся как-то развить это направление. Он называл Лувсана «моим шаманом». «А мой шаман пробовал?» — говаривал он в сложных случаях. И «шаман» частенько помогал, да еще и энтузиастов этому делу потихоньку обучал.
При всем том — хорошо знал пределы своих возможностей. «Мозги не пудрил», как говорят студенты. Однажды я его попросил помочь моему отцу, он лежал в ВИЦХ после установки сердечного стимулятора. Отцу было под восемьдесят, сердечно-легочная недостаточность нарастала, я хотел хоть как-то облегчить его страдания. Лувсан внимательно осмотрел отца, пощупал пульс, посидел несколько минут рядом, послушал дыхание и сказал: «Нет, Воледя, я помоць ему не могу». Я оценил его честность и искренность.
Лувсан очень интересно рассказывал о том, как начиналась его карьера. Его дед был ламой — буддийским священником. Лечил травами, прогреваниями и иголками. Выбирал себе преемника из целой кучи внуков. Отобрал Гаваа Лувсана. Как отобрал? Очень просто: «По сиске (шишке) на затылке». Провел рукой по голове, ощупал затылок и решил — этот подойдет. А было мальчику тогда пять лет!
Учил его сначала собирать травы, сушить их, потом скручивать лечебные папиросы, разжигать их не спичкой, а кресалом и трутом. Первые лечебные прогревания по точкам допустил делать в двенадцать или тринадцать лет. Иглы — только после восемнадцати. Солидная подготовка. Потом была война, Лувсан немного повоевал в конце: был фельдшером в санбате. Наконец, медицинский институт, кафедра госпитальной терапии. И постоянное увлечение рефлексотерапией, акупунктурой по-научному. К тому времени, как попал на глаза Петровскому, уже многое умел, да и был удачлив. Рука к тому же легкая. Все получалось как бы играючи. Недаром дед выбрал его чуть ли не из двадцати внуков. Селекцию никто не отменял.
Вскоре мне удалось наблюдать его искусство «живьем». Я решил его привлечь к лечению знаменитого скрипача — Леонида Борисовича Когана. Это был конец 70-х. Великих русских музыкантов было немало, но «выездных» можно было пересчитать по пальцам: Рихтер да Гилельс — из пианистов, Ойстрах и Коган — из скрипачей. И все. Политика была такая — не баловать западных слушателей. Да и своих артистов.
А при чем же здесь я? Скромный доктор-невропатолог? Дело в том, что у меня тогда был «музыкальный» период. Как у Пикассо — голубой или розовый, так у меня — музыкальный. Чуть ли не двадцать лет длился. Мы с женой готовили своих детей к профессиональной карьере музыкантов. Так судьба сложилась, что из них решили делать не врачей, а скрипачей. Жена моя, Регина, была максималисткой из известной музыкальной семьи и решала все вопросы по принципу «все или ничего». Я только ассистировал. Таким образом в качестве одного из консультантов был выбран мэтр — Леонид Коган. Нас к нему устроил его студенческий однокашник Ян Плясков, замечательный, душевный и лихой человек, мир его памяти.
Для уплотнения контакта мы сняли дачу в деревне Воронки — рядом с Архангельским, где в загородном доме проживал знаменитый скрипач с не менее звездным семейством. Стали бывать в его доме. Он охотно консультировал детей, они были способными, а я исполнял роль домашнего доктора. Старался. Все неплохо получалось.
Но вот, вернувшись из одной зарубежной поездки, не то из Италии, не то из Греции, в общем, из южных стран, Леонид Борисович пожаловался на боль в левой руке. Застудил или переиграл? А может, что и другое. Времени у него было мало, гастроли следовали одни за другими, и он попросил меня принять экстренные меры. Легко сказать! Лекарства и массаж не помогли, и я решил привлечь Лувсана.
Гаваа охотно согласился, лечить народного артиста СССР — важное для государства дело. Он вообще был государственником. Приехал (я за ним съездил на машине), церемонно поздоровался, наклоняя только голову, и, еще более сузив глаза, стал изучать руку скрипача. Помял ее чуткими пальцами, погладил предплечье, потом достал какой-то допотопный приборчик — измерять сопротивление кожи, потыкал им с важным сопением в руку и, повернувшись ко мне, шепотом доверительно сказал: «Это я так, для науцного вида делаю, и без этого все понятно».
Потом объявил: «Я берусь лечить эту руку, руку народного артиста Советского Союза». Леонид Борисович улыбнулся его пафосу и сказал: «Что ж, начинайте, а то у меня скоро гастроли». — «Нет, сейчас никак нельзя, условия не те, что нужны». Тут уж я встревожился: «Какие же нужны условия?» Он посмотрел на меня с удивлением и плохо скрытым огорчением: «Что тут, Воледя, непонятно? Сейчас полнолуние, звезды не видны, в такое время руки не лечат». Тут он мне напомнил Воланда на Патриарших прудах: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь… и громко и радостно объявил: — Вам отрежут голову!» Здесь получилось что-то похожее. «Лечить начнем через две недели, а сейчас никак нельзя, не получится, даже вредно», — округлил он по возможности свои глаза.
«Откуда вы это взяли, Леонид Николаевич?» — спросил я недоуменно. Он просиял: «Кницки, Воледя, цитать надо». Смешно так цокал. Леонид Борисович на меня тоже посмотрел с осуждающей улыбкой, мол, что же вы, доктор, нужных книг не читаете? «Космицеская медицина, однако», — важно поднял указательный палец Лувсан. У него были очень красивые руки, правильной формы, без утолщения суставов, смуглая кожа и гибкие пальцы. Лечебные руки.
Прошло две недели. Коган вернулся с очередных гастролей, рука болела. Созвонились с Лувсаном. Леонид Борисович приехал после репетиции и потому скрипку взял с собой в клинику. Он ее в машине никогда не оставлял. Еще бы! Подлинный «Страдивариус» — бесценная вещь! Лувсан на нее с интересом посмотрел: «Ценная весьц?» Коган кивнул: «Очень». «Молодец, — одобрил Лувсан, — а то упрут. Ну, приступим».
Он внимательно оглядел руку, помял ее, как бы примериваясь, и быстрыми движениями вкрутил длинные серебряные иголки в какие-то только ему ведомые места. Коган даже не поморщился, не успел, иголки уже стояли. Лувсан окинул взором лечебное поле и сказал: «Все правильно. А теперь я утомился и съем яблоко». И сочно захрумкал.
Все это было так красиво сделано, что я ему мысленно аплодировал. Маленький спектакль. Съев яблоко, он вынул иголки (очевидно, яблоко было для него таймером), опустил закатанный рукав свитера пациента и спросил: «Можно посмотреть вашу скрипку?»
Леонид Борисович открыл футляр, достал инструмент, подержал за гриф и бережно повернул вокруг оси — легкая, изящная и поэтичная вещь. Лувсан восхищенно поцокал, глаза его блестели — чувствовал истинную красоту предмета. Когану это было приятно, он к скрипке относился как к живому существу. Чтобы усилить эффект, он с гордостью сказал: «Страдиварий, 1708 года». Лувсан эту гордость в голосе не уловил и посочувствовал: «Народный артист и на таком старье играет!» Я фыркнул, Коган рассмеялся и объяснил ему, что именно такие инструменты великого мастера особенно ценятся. И стоят многие миллионы. «Рублей?» — попытался округлить свои глаза Лувсан. Потом подумал над своим наивным вопросом и стал хохотать. Легкий у него был смех, заразительный.
Коган приезжал к нему еще несколько раз и полностью поправился. Так что иглотерапия в умелых руках — не пустяк. Но где их брать, эти умелые руки? Они, увы, не тиражируются.
Это, как ни странно, понимали наши правители. Один из них, главный партийный босс Москвы, и присмотрел себе Лувсана. Это был тот сутуловатый человек, который разговаривал с подчиненными тихим-тихим голосом специально, чтобы они, вслушиваясь, наклонялись к нему. Виртуоз. Лувсан, конечно, помалкивал о сановном пациенте, но, кажется, пользовал того от всех болезней. Очевидно, успешно, потому что по его распоряжению Лувсану построили премиленький домик-дачку где-то прямо в черте города.
Он и сейчас там живет, но часто выезжает за рубеж — лечит и обучает. Они там тоже не дураки — понимают, у кого лечиться и учиться.
А босс сгинул, Лувсан не смог его избавить от спеси и гонора. Потеряв внезапно почти неограниченную власть, он как-то пошел в сберкассу получать пенсию. Пенсию, как обычно, начислили неправильно, фирменный приемчик с тихим голосом не имел никакого эффекта, холуи исчезли. Его еще и обхамили. Он-то привык играть в одни ворота. Он вскипел, забурлил — инфаркт. Конец. Отвык от общения с простым народом. Такая жизнь.
Некоторое время назад Лувсан вместе с женой и племянником жены приходили ко мне на консультацию. Я был очень ему рад. Он такой же невозмутимый и добродушный. А жена — маленькая, шустрая, с глазами-щелочками — явно им управляла. Я решил проблемы с племянником, они остались довольны. Хотели оплатить консультацию. Лувсан протянул мне деньги. Я категорически отказался: у коллег не берут. «Это правильно, — сказала жена и поделилась опытом: — Когда вам дают деньги за визит, никогда не берите их в руки. Плохая примета. Просто карман халата или пиджака оттопырьте, пусть туда и положат. Я ему всегда напоминаю». Лувсан засмеялся и крепко пожал мне руку. Рука у него была замечательная.