Пункция

Пункция

Его звали Волей. Не Валей, а Волей. Воля Гиршин. Правда, по паспорту он числился как Вольт Григорьевич. У него папа был учителем физики и очень уважал великих предшественников. А заодно единицы измерения физических величин — ампер, джоуль, ом. Сына назвал Вольтом — «напряжение тока». И не ошибся. Воля напряженно любил женщин. Он их любил многогранно, объемно, всецело. Как Королев был влюблен в ракеты, Пеле — в футбольный мяч, а Флеминг — в пенициллин, так он любил женщин. Как таковых. Профессионально любил. Такие особи редко встречаются, но женщины их чувствуют мгновенно и отдаются без колебаний. Почти.

Но в одном случае даже он растерялся. Дело было в приличной общаге для врачей, приехавших на повышение квалификации. Он там часто кантовался. Потому что сам был врачом. Как прилетит из Караганды, а позже из Новосибирска на семинар или симпозиум, так сразу там поселялся. Настоящий цветник. Доктора и, главное, докторицы, вырвавшись из домашнего и больничного хомута, скинув с шеи кучу нудных обязанностей: дежурств, политзанятий, воспитания детей, охламона мужа — расцветали как розы, орошенные утренней росой.

В тот раз он молниеносно познакомился с миловидной, но на вид очень строгой докторшей. Он даже не успел спросить про ее специальность, место жительства и, кажется, имя. Она только глянула строго сквозь очки в тонкой золоченой оправе и сразу пошла в его номер. На ней было строгое синее платье с благонравным отложным воротничком, туфли-лодочки и маленькие сережки с топазиками. Волосы аккуратно заколоты гребнем сзади, показывая очень симпатичную шейку.

Он по привычке заливался соловьем, а она молча сняла платье, повесила в шкаф на плечики, комбинашку сложила вчетверо, очки осторожно устроила на тумбочку и распустила чудные густые волосы. Готова. Воля стал быстро раздеваться, но она целомудренно даже не смотрела в его сторону. Потом, когда он забрался под одеяло, она как-то напряженно замерла и вдруг выхватила из-под головы подушку, изогнулась дугой и, страстно заорав, выбросила подушку в окно. Только крепкие ее груди вздрогнули. Дело было летом, окна открыты. Воля, услышав, что подушка шлепнулась на козырек входа, слегка удивился такому страстному началу. Но положение обязывало, и он старался соответствовать своему напряженному имени. Потом Воля жаловался, что какая-то тревожная мыслишка его буравила. И не напрасно. Вскоре раздался деликатный стук в дверь, и голос коменданта, известного своей «голубизной», спросил: «Это не ваша подушечка из окна свалилась? Что-то она далеконько отлетела!» И хихикнул. Видно, Волины гормоны и на него действовали. Они очень чуткие, эти «голубые». Но Воля ими не интересовался и сдавленным голосом, не прерывая увлекательного процесса, прохрипел: «Она тут лишняя».

Комендант на цыпочках благоговейно удалился, и через час вся общага обсуждала не только летающие тарелки (тогда они занимали ученые умы), но и летающие подушки. Популярность Воли так возросла, что, когда он шел утром по коридору, люди, побросав кефир, выглядывали из буфета. Женщины с живым интересом, а мужики — с плохо скрытой завистью. Пришлось переехать к брату в коммуналку. В Банный переулок. Хорошее было время!

Человек он был легкий, необременительный. На какую-то серьезную любовь не претендовал, но и сам ее никому не давал. Так уж был устроен. Свою жену (она успешно делала вид, что ничего не знает) и детей опекал по-настоящему. Но они как бы находились в другом измерении, ином пространстве. Семья — в одном участке его души, сердца, головы, а женщины — в абсолютно другом, не соприкасаемом с первым. У него в округе были две или три постоянные любовницы.

Он их подбирал по именам: чтобы были одинаковыми, а главное — совпадали с именем жены. Таким образом, исключались все оговорки и накладки. А то бахнешь в порыве страсти не то имя — она может обидеться, насторожиться, будет задавать вопросы. Ему это надо? Так он умело все устроил и жил припеваючи.

Многочисленные ученики — аспиранты, ординаторы (он же был зав. кафедрой, профессором) — его боготворили. Подражали как могли: крутили на пальце тощую связочку ключей от съемной квартиры, мурлыкали по телефону, высоко поднимая удивленные брови: «Как, есть какие-то затруднения? Мы их разрулим в два счета!» Посылали женщинам улыбки и перебирали от нетерпения ногами. Помогало это им слабо — Волиного шарма и напора не хватало.

Удивительно, но это его пристрастие сыграло добрую службу большому количеству простых тружеников, преимущественно шахтеров. «Каким образом, — спросите вы, — где уголь, забой, штреки, грязь, темнота и вдруг милые дамы?!» Ребус!

А вот и не ребус. Воля трудился в районах, где добывали уголь. А где уголь — там шахты, где шахты — там производственный травматизм. Даже небольшой обвал в штреке, просто мизерный обвальчик часто заканчивался трагически — переломом позвоночника. Плохой некачественный крепеж, халатная его установка, смещенные породы, неправильное прохождение трека — и пожалуйста: «А молодого коногона несут с пробитой головой…» — пелось в популярной шахтерской ленте «Большая жизнь», где были сплошь все герои и вредители. Хорошее было кино — с Андреевым и Петром Алейниковым. Вот, шахтера привозят в приличную районную или даже областную больничку не столько с головой, сколько со спиной. А разбитая спина — это совершенно не подарок: парализованы и бесчувственны ноги, нарушено мочеиспускание и прочие интимные тазовые функции. Вот эти-то функции, вернее их отсутствие, и привлекли внимание Гиршина. «Рыбак рыбака видит издалека».

Готовя докторскую диссертацию (он все успевал, и здесь его продвигал вперед могучий гормон), он разослал спинальникам чуть ли не по всему тогдашнему Союзу специальный опросник: «Если из всех ваших проблем я мог бы вначале решить только одну, какую из них вы бы предпочли первой?» И чуть ли не 75 процентов опрошенных ответили: «Секс. Семья распадается, депрессия глушит». А один респондент так и написал: «Верните мой стоячий член — без него я как без рук!» Простой человек, шахтер, что с него взять? Но сказано четко.

И Воля решил помочь собратьям-мужчинам. Не всем конкретно, но хотя бы некоторым. У кого травма напрямик не поразила нужный центр, а только его заблокировала. В литературе смутно упоминалась какая-то английская методика стимуляции этих центров. И Воля приступил к разработке гениально простой методики. Двухходовке. Мат в два хода.

Нефункционирующего мужчину укладывали на бочок, подтянув колени к груди, и делали элементарную спинальную пункцию. Убедившись, что игла там, где надо (по струйке или каплям ликвора спинномозговой жидкости), медленно вводили коктейль из двух стимуляторов — стрихнина и прозерина. По «кубику» того и другого. Просто и ясно, затем мужика переворачивали на спину. Он глядел вниз и не верил своим глазам — член стоял, иногда чуть покачиваясь от длительного бездействия. Но это был только первый этап.

Немедленно приступали ко второму. Подгоняли машину «Скорой помощи», запихивали туда страдальца на носилках, стараясь не ушибить об потолок стоячий член, и, включив сирену, мчали его домой. Там находилась уже не первый месяц тоскующая жена или близкая подруга. Они прошли курс специальной подготовки (об этом отдельный опус — эти шахтерские жены и подруги были очень туги для популярных объяснений. Они твердо знали, что в СССР секса нет, а есть один только разврат. Но в конце концов соглашались им заняться. И только в интересах науки).

Так вот, с той или иной степенью успеха происходило простое человеческое соитие, укрытое от нескромных глаз. Строго по инструкции крупного специалиста Вольта Гиршина — он снизу, она сверху. «Прости меня, грешную», — плевались и каялись целомудренные дамы. Но потом входили во вкус и смущенно замолкали. Только громко стонали и тихо вскрикивали. Об этом уж подробно рассказывали товарищам на досуге возрожденные мужчины. Ибо после трех-четырех таких романтических поездок рефлекс эрекции закреплялся, и древнейшее изобретение природы начинало вполне прилично «фурычить» (в смысле — функционировать).

Можете себе представить популярность Воли среди тоскующих и действительно глубоко несчастных мужиков? Слава его была почти легендарной. Больше, чем у Стаханова и Паши Ангелиной, и лишь чуть меньше, чем у Гагарина. Ненамного. А где слава, там и зависть. Был даже такой знаменитый роман прекрасного писателя Юрия Олеши: «Зависть». А где зависть, там и завистники. Они, подлые, это роскошное мероприятие и загубили. Написали донос в обком нашей партии. Мол, неприкрытый разврат с псевдонаучной подоплекой. Идеологическая диверсия. Использование служебной автомашины и расходование дефицитного бензина на внеплановые цели. А цели как раз были плановые — у Воли целая очередь выстроилась из страждущих. Они даже слегка ссорились: «Я раньше тебя записался на е…лю. Твоя баба еще не прошла инструктаж, а моя прошла, мне Вольт Григорьевич так и сказал. Хвалил ее!»

До этого доноса-анонимки все шло успешно. Более чем. И научный материал набирался. А потом полностью вошел в блестящую докторскую диссертацию и монографию Гиршина. Но! Донос испортил всю песню. Потянулись проверочные комиссии из райкомов-обкомов-горздравов. Неискушенные шахтеры радостно ржали и подробно описывали волнующий их процесс всем комиссиям подряд. Мужики в комиссиях (их меньшинство) слушали внимательно и даже сочувственно покряхтывали. А вот женщины — их было подавляющее большинство, причем пенсионного возраста, сплошь общественные инструктора (была такая стукаческая должность) — они густо краснели, трясли партийными прическами- коками и мелко семенили ногами в фильдеперсовых чулках, убегая от, правды жизни. Вслед им несся совершенно гусиный гогот и жеребячье ржание. Я думаю, они чувствовали себя в «капричос» Гойи или химерах Брейгеля. Ну, это как посмотреть. Тем более что этих художников на выставках соцреализма они не встречали.

Одним словом, последовали суровые выводы. Объявить строгий выговор члену партии Исааку Израилевичу Либману, главному врачу областной больницы, предупредить его о неполном служебном соответствии, эксперименты над живыми людьми прекратить, на кафедре неврологии провести тщательную проверку научной тематики.

Ну и при чем здесь Изя Либман, дружок Воли Гиршина? Только потому, что дружок развратителя?

Изя Либман был плотным жизнерадостным мужчиной, который бегал трусцой, регулярно купался в проруби, соблюдал строгую диету, ничего не пил крепче кваса, был верен жене и строго руководил больницей. У него всюду была образцовая чистота и порядок. А в коридорах на цепях под потолком висели электрические транспаранты с загадочными буквами «УТ». После обеда в них загорались зеленые лампочки, посетители изгонялись, больные заползали под одеяла, потому что УТ означало: «Уважайте тишину!». Вечером после десяти их тоже зажигали. Порядок.

Так при чем здесь Изя? И где Воля? При том, что Изя был членом КПСС, а Воля благоразумно им не был. Партийная комиссия хотела наказать Гиршина, но он беспартийный, поэтому наказывали Либмана. За что? За все! Беда с этими евреями. Да еще в нашем Казахстане.

Какой-то доброхот еще прислал в адрес комиссии сексуальный компромат — случайно «залетевший» в казахскую глушь номер «Плейбоя». На обложке которого как раз в условной, но высокохудожественной форме обозначалась любимая Волина позиция — всадница сверху. Журнал действительно использовался доктором как учебное пособие и был зачитан до дыр. Комиссия его тоже изучала с глубоким интересом, а один почтенный член из идеологического отдела райкома брал его домой. И неоднократно! Потом приобщил к выводам комиссии. Короче говоря, эту сексуальную лавочку прикрыли. А с нею развалили всю важную социальную структуру реабилитации инвалидов.

Дело в том, что Воля был спец не только по проблемам «ниже пояса». Как замечательно писал Губерман: «Я живу теперь спокойно, так как власти не мешаю, лишь проблемы ниже пояса я и ставлю, и решаю». А Воля решал и другие проблемы, связанные с несчастными спинальниками. Он добился факта профессиональной переориентации инвалидов. То есть, когда становилось ясно, что потерпевший не встанет на свои ноги (а это прояснялось уже через 2–3 недели), к нему приходил мастер по переобучению: часовое дело и ювелирка, переплетное и портняжное мастерство, машинопись (тогда компьютеров еще не было). И языковые курсы — для тех, кто чуть пообразованней.

Медленно, но терпеливо они начинали обучать обезноженных (а иногда и обезрученных) людей основам какого-либо дела. В будущем оно могло их прокормить и тем самым хоть как-то утешить и приспособить к невеселой жизни. Это полезнейшее дело, которое Воля подсмотрел в Англии (мы туда ездили на конгресс), тоже развалили.

А вскоре выяснилось — жена горздравовского начальника из национальных кадров хочет заведовать отделением. А так как по специальности она гастроэнтеролог, то и отделение надо перепрофилировать. Что и было сделано. Так что антисексуальная кампания увенчалась полной победой. Изя с инфарктом отправился на инвалидность, а Гиршин отправился в Сибирь, в большой шахтерский город. Собрал вещички, расцеловался с одноименными любовницами, посетив и порадовав каждую персонально, взял в охапку детей, жену, двух-трех верных ассистентов и отбыл.

А по прибытии организовал такое же образцовое спинальное отделение, завел новых любовниц, подготовил докторскую и написал монографию. «Наш пострел» — так любовно звали его ассистенты.

Излеченные (сексуально) больные писали ему благодарственные письма, передавая искренние приветы от возрожденных подруг. В Сибири он тоже наладил методику, и очередь на е…лю удлинилась до Урала. В нее стремились попасть не только спинальники. Теперь Воля стал умнее — он определил в начальники этого отдела родную сестру местного шахтерского босса: человека властного, богатого и сурового. Когда сестра с восторгом рассказывала ему про успехи на сексуальном фронте, он расклеивал стальные ниточки губ, что означало поощрительную улыбку, и говорил: «Ну-ну». Весь город знал об этом красноречивом высказывании, и Гиршин стал фигурой неприкасаемой.

Он защитил докторскую, написал вторую серьезную монографию, по ней стали учиться другие врачи. Но резвился он по-прежнему. Такая у него была карма. Своими впечатлениями он щедро делился. Не хвастался, а просто описывал процесс, подробно останавливаясь на трудностях. Все-таки научный работник! Профессор. «Понимаешь, — говорил он задумчиво, теребя нос, предварительно глубоко засунув в него палец (такая была у него дурная привычка), — пришли мы к ней на новую квартиру, а там только что ремонт закончился. Абсолютная чистота и пустота. Шаром покати — ни дивана, ни креслица какого-либо завалящего, даже табуреток нету. Ведь есть такой «табуреточный» способ (тут он меня заинтриговал). А на дворе лето, на мне бобочка, а на ней легкое платьице, подстелить нечего. Что делать? А на голом полу очень жестко, она женщина нежная. Пришлось подоконник использовать, благо в новых домах они пошире. Чуть стекло не выдавили».

Я тоже попробовал применить эту методику. Нет-нет, не подумайте чего такого! Это касалось исключительно медицины. У нас в клинике тоже бывали спинальные больные и среди них много молодежи. Автомобильные травмы, падения, а в разгар лета — ныряльщики. Жарко, разбежался, бултых вниз головой, а там мелко, воробью по колено. Идиот. Удар лбом, шейные позвонки ломаются, паралич рук и ног. Трагедия! У нас был такой парнишка из Калининграда, физмат заканчивал, но ума не прибавилось. Нырнул в Балтийское море здоровым долговязым юношей, а вынырнул оттуда инвалидом. Но ему повезло — спинной мозг после ушиба оклемался, и функции восстановились, мы его одной гимнастикой и массажем поднимали на ноги. Теперь он профессор, математический анализ читает студентам. Поумнел.

А вот другой случай, где я гиршинскую методу применил. Тот гораздо печальнее, даже драматичней. У нас в приемном покое работала немолодая медсестра. Войну в госпитале отвоевала. С ранеными была добра и приветлива. Сама высокая, статная, породистая. Родила дочку, та выросла и породу подтвердила. Встретила красивого парня, вышла замуж. Парень — загляденье: сероглазый, с волнистыми волосами, твердым подбородком, рослый, накачанный. Летчик. Второй пилот. Готовился в первые. В прошлом истребитель-перехватчик. Перешел на гражданку. Казался умным, но оказалось — не совсем.

Во время шумной свадьбы бодро пронес довольно увесистую невесту (порода!) до пятого этажа, возбудился, выпил водки, потом натурально шампанского, потом опять водки, сел на перила и покатил лихо вниз — встречать очередных дорогих гостей: сорвался в пролет старинной лестницы (в прежде барских домах тогда лифтовой шахты не было), сломал позвоночник. Паралич ног, тазовые расстройства, секс, понятно, на нуле. Тушите свет, приехали! «Летал как сокол, упал как блин», — он еще находил силы горько шутить. Постепенно научился ходить, опираясь на палочки, кое-как наладилось писание, а вот секс — хоть плачь. «Ты у нас целкой остался», — деликатно отмечали сердобольные сопалатники. Жалели его.

Вот этого героя я и решил подлечить. Сделал первую пункцию. Получилось удачно. Вернулся со свиданки окрыленный. Пел, шутил. Подробности рассказывать отказался, хотя коллектив очень просил. «Сглазите», — отбивался Ромуальд. Это так заковыристо его назвали романтичные родители-учителя. Вторая пункция — еще удачней. Приехал обратно только на другой день, загадочно улыбнулся и завалился спать. Все вокруг ходили на цыпочках. Меня искренне зауважали.

На третьей пункции — «прокол». Как обычно, преспокойненько его пропунктировал, ввел лекарства (стрихнин с прозерином), осторожно пересадил в кресло-каталку и пошел поторопить машину «Скорой помощи». Домой ехать побыстрей. Ковать железо, пока горячо. А он, дуралей, наклонился — ботинки зашнуровать, аккуратист, кресло опрокинулось вперед, голова оказалась ниже поясницы, сильное лекарство переместилось из крестца в голову, из спинного мозга в головной, а у него совсем другая функция. И стоять там нечему, если только ушам!

Ромуальд мгновенно густо покраснел и потерял сознание. Я растерялся. Что делать со стрихниновым ударом? Это в Средние века знали, чем яды выводить. Лягушку полночную устраивали на темечко или пепел сожженного паука растворяли в моче девственницы. Веселое было время! А сейчас, в наш цивилизованный век что делать? Хорошо, что через приемный покой, где Ромуальд хрипел на кушетке, проходил анестезиолог Петя Саладыкин. Он меня часто выручал. Я был завагитколлективом, а он — моим замом. Тогда все участвовали во всенародных выборах. Я к нему кинулся: «Петя, спасай, больной отключился!» Петя взял стетоскоп, он у него всегда висел на шее, как в современных сериалах показывают. Он его даже поверх пальто надевал. Послушал сердце, умелым пальцем поднял веко Ромы, покачал головой и с мрачным видом сказал:

— Большие трудности. Он спит.

— Как спит?

— Крепко. Слышишь, как храпит? Это в науке означает крепкий сон. Сейчас будет пробуждение. — И довольно сильно ударил его сначала по одной щеке, потом подругой.

Ромуальд открыл один глаз и сказал: «Я — сейчас!» И снова захрапел. Отдыхал от моего лечения. Я трепыхался поблизости и нервничал. Хотел как лучше, а получилось… Ничего не получилось. Член крепко спал вместе с хозяином. Только что не храпел. Натерпелся я страху. Он, конечно, скоро оклемался. Глазами хлопает: «Где я? Уже вернулся? Или еще не ездил?». «С того света ты вернулся!» — весело ответил ему Саладыкин, потрепал меня по плечу и пошел куда-то вдаль, в прежнем направлении. И, пожалуйста, пока я предавался печальным, но глубоко научным размышлениям, кто-то «настучал» начальству. Меня пригласили «на ковер» к главному врачу, и методика Гиршина прекратила свое существование в нашей клинике.

Однако мы — люди упорные. Ромуальд выписался домой, и я ему еще дважды повторял «уколы возрождения». Благо не надо было доставать машину «Скорой помощи». Невеста в халатике крутилась поблизости и подавала ценные советы. Рефлекс восстановился. Хеппи-энд! Через годик даже дитя появилось. Достижение! Но методику запретили. Велик риск, щекотливая тема, и год неподходящий — не то 73-й, не то 75-й. Не помню. Но время явно застойное.

А у самого Воли сын вырос абсолютно с обратным знаком: примерный семьянин, европейски лощеный джентльмен и спокойный, уравновешенный человек. К тому же настоящий ученый — молекулярный химик. Полиглот — знает не то десять, не то пятнадцать языков. Женился на иностранке и сразу уехал к ней. Там и живет. В Россию не приезжает. За исключением одного случая. И то — не по своей воле. Ну, это другая история.

Он вообще-то был вундеркиндом. Я с ним познакомился, когда ему было двенадцать лет. Ходячая энциклопедия. Знал все, до чего мог дотянуться. Учился шутя и на одни пятерки. Я решил подразвить его физически. Привез из Москвы боксерские перчатки и показал несколько приемов. Он надел перчатки, внимательно меня выслушал, немного подумал и двинул отца в челюсть. Да так удачно, что тот упал на спину и сломал дверцу шкафа. «Ты мне его испортишь, — сказал Воля, потирая ушибленный бок, — пусть лучше будет ученым».

Он и стал им. Школу окончил с золотой медалью в четырнадцать лет. За год проходил по два класса.

Выпускное сочинение написал в стихах. В РОНО удивились и поставили двойку — в стихах не положено. Воля ринулся в ГОРОНО. Там тоже удивились, но исправили на пятерку. Потом поступил в МГУ без репетиторов и окончил в девятнадцать лет.

Гиршин очень им гордился, рассказывал о нем всем друзьям и даже некоторым женщинам, если они задерживались дольше, чем на пятнадцать минут.

С заграничной родней поддерживал чудные отношения. Объяснялся преимущественно жестами, но так красноречиво, что они его понимали хорошо.

Потом сам уехал жить за рубеж. Начал новую жизнь. Со старыми привычками. Флаг ему в руки.