Бабушкины грехи

Бабушка знала дату своей кончины, но говорить об этом она не любила. Сказав однажды, она уже больше никогда не касалась этой темы, почти до самого конца.

За неделю до своего успения бабушка попросила меня выслушать ее. Я понимала, о чем она хочет со мной говорить, и все во мне противилось этому разговору. Конечно же, я села возле нее, пытаясь изобразить улыбку, на что она мне тут же сказала:

– Не нужно привыкать к притворству, это тебе не к лицу, мы ведь все с тобой знаем. Через неделю меня не станет, но я, моя душенька, все равно всегда буду с тобой. С этого дня я не буду принимать людей, и ты пока тоже воздержись. Я хочу, чтобы ты, душа моя, подле меня побыла. Наглядеться на тебя хочу без помех. Все дела и духовное завещание я передам позже, а эти семь дней я буду любоваться на тебя да молиться Господу Богу. Чай, и у меня грехов пруд пруди. В чем грешна, покаюсь Богу и тебе, потому что Бог мне судья на небе, а ты – на земле. Не перебивай, – сказала бабушка, заметив мой жест несогласия. – Слыхала я миллион раз, какая я хорошая. Может, и не зря люди меня хвалили, им видней, опять же трудилась я за них не за страх, а за совесть, так, как и учила меня твоя прабабка. Но есть и у меня свои грехи.

Перво-наперво виновата я перед твоей матерью, перед доченькой моей Анной. Знала ведь, что не по сердцу ей то, что я хотела передать все именно тебе. Ведь и ее понять можно, на такую-то каторгу тебя обрекла. Какая бы мать хотела своему дитю такой доли, какой я тебя наградила. Это ж подумать только, ни снов тебе, ни отдыха, всю жизнь гной и кровь вытирать, колени от моленья в мозолях кровавых иметь. Если правду сказать, последние годы я все чаще думаю о своей вине перед Анной и перед тобой. Жизнь по-разному складывается: то нас просят и возносят, а то охоту на нас учиняют, как на зверей. Люди все разные, и характеры у всех разные, кто чужого человека поймет, а кто и своего побьет, а я-то тебя, единую свою кровиночку, к такой жизни приговорила сама! Детки соседские, бывало, бегают, в казаков-разбойников играют, а ты, душа моя, на коленках, поклоны за людей бьешь, зубришь и зубришь молитвы. Я, бывало, подойду к тебе спящей, гляну на тебя и вижу твои мысли и сны. Даже во сне ты слова из молитв повторяешь, науку мою твой сонный мозг перемалывает. Встану я возле тебя и плачу, и прошу у тебя прощения, и прошу… А утром, как всегда, ставлю тебя на молитву, вида не подаю и отгоняю свои плохие мысли. Сколько родов знатких рассыпалось и прекратилось. Повыродились – и ничего, живут себе припеваючи. Спят сколько хотят, едят, не постясь, одежду какую захотят одевают. А мы, Степановы, все в длинном да темном. Ты вот у меня краше солнышка была, да поистратила себя на чужих людей. Боюсь я, чтоб ты, Наташа, с годами не стала винить меня за все это. Но не ради самолюбия, не ради – а для того, чтобы осталось самое главное от нашего рода, все, что мы знаем, что от Святых людей пришло.

Видя слезы на глазах бабушки, я попыталась ее перебить, хотела сказать ей, что никогда не пожалею о выбранном пути и изопью всю чашу, которую даст мне судьба, но не укорю ни словом, ни мыслью ее, мою бесценную, ненаглядную бабушку. Но бабушка положила на меня ладонь, давая понять, чтобы я ее не перебивала. Я кивнула головой, как бы говоря: «Я все выслушаю и все исполню, в чем бы ни состоял ее наказ», – и бабушка сказала: «Ты всегда меня понимала – ты часть меня, и ты знаешь, что духом своим я приду к тебе и разделю тяжесть твою и помогу с любой стороны света. Бог милостив к нашему роду, и ангел Его откроет свои врата на тот час, когда ты меня позовешь».