Глава 3. Задачи философии. Кавелин
Глава 3. Задачи философии. Кавелин
Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) был очень разносторонним человеком, как говорится, энциклопедических интересов. Он даже собирал русские народные песни и передавал их известному издателю Якушкину.
Сознанием Кавелин интересовался и как философ, и как психолог, и как юрист, хотя точнее было бы сказать, как человек, желающий не просто делать науку, а с помощью науки сделать жизнь лучше. Поэтому юридическая сторона деятельности Кавелина проявилась не только в собственно правоведческих работах, но и в этических. Этика мыслителями девятнадцатого века понималась не как свод правил или требований к правильному поведению, а как наука о целях всех наук. Иными словами, как наука определяющая, как изменить общество, меняя нравы людей. Нравы — это и есть этосы по-гречески, откуда и этика.
Самая известная психологическая работа Кавелина — «Задачи психологии» (1872) была написана в пору, когда физиологи и революционные демократы пытались захватить землю Психологии и подчинить ее Физиологии и естественнонаучному механицизму. Кавелин много сражается в ту пору против уничтожения Психологии с воинствующим Материализмом физиологов. Поэтому он вынужден обсуждать физиологическое понятие организма, и его «Задачи» выглядят гораздо более естественнонаучным сочинением, чем, скажем, работы Карпова.
Казалось бы, те места, где речь идет о физиологических понятиях, вполне можно опустить в его работах, а читать только его собственное понимание психологии и сознания. Но не все так просто. В «Задачах психологии» Кавелин как бы вынужден говорить психологически, и поэтому часто использует выражения, вроде психической жизни, для обозначения того, что определенно назвал бы в другой работе сознанием. Возможно, кроме необходимости говорить естественнонаучно, здесь сказывается и его отношение к западной философии. В нескольких работах он довольно жестко говорит о том, что немецкие и английские философы односторонни. Немцы развили понятие о «психических процессах» и ничего не хотят знать об их содержаниях, англичане, наоборот, прекрасно разбираются в содержании психики, но даже Локк уходит от разговора о процессах. При этом понятие о сознании (Bewusstsein) было развито немецкой философией в противоположность англичанам и французам и, очевидно, также как понятие о процессе. Очевидно, Кавелин не хотел следовать в своих взглядах за немцами, и поэтому избегает говорить о сознании там, где можно говорить языком психологии.
Поэтому, чтобы понимать Кавелина времени «Задач психологии», надо знать, во-первых, исходную мысль, которая им движила. Она в самопознании, и когда Кавелин высказывает ее, становится ясно, что он приравнивает самосознание и психическую жизнь.
«Уже Сократ искал истины в духе, в самосознании. <…> Так сбившись с пути и потеряв руководящую нить, человек всегда обращался к самому себе и в изучении психический жизни искал разгадки задач, по-видимому, неразрешимых, которые тревожили его ум и совесть и делали дальнейшее развитие невозможным» (Кавелин, с. 388).
Вряд ли Кавелин приравнивает, подобно Карпову, совесть к сознанию, но уже из этих коротких строчек можно видеть, что здесь сознание для него есть сознание себя, то есть осознавание. Иначе говоря, тот же самый процесс, как и для немцев. Конечно, это слишком краткое свидетельство, чтобы судить, необходимо определение.
Что еще необходимо учитывать при чтении Кавелина — это то, что у него, как и у многих ученых, было двойное понятие сознания. Одно бытовое, а второе то, что он пытался создать, как психолог и философ. Чаще всего ученые обладают двойным понятием сознания, одно из которых простонародное, а второе — простонаучное, то есть бездумно заимствованное из научной литературы. Ученый, думающий о сознании, может иметь и три понятия, добавляя свое собственное, искусственно созданное. Я боюсь, что Кавелин мог относиться как раз к их числу.
Во всяком случае, во второй главе «Задач» у него встречается вот такое высказывание:
«Общее сознание относит к числу физических, материальных предметов и явлений те, которые существуют или совершаются вне нас и подлежат внешним чувствам.
Так как человек отличает себя от своего тела, то и оно, со всеми его явлениями, относится к тому же разряду внешних фактов; наоборот, явления и предметы, которые недоступны внешним чувствам, но совершаются или существуют в нашей душе и представляются только нашему сознанию, приписываются душе и считаются внутренними, духовными. Таковы наши мысли, убеждения, чувства, страсти, желания, намерения, цели, вообще все наши, доступные одному сознанию, внутренние состояния и движения.
Они-то и должны быть исследованы в психологии» (Там же, с. 389).
Это очень богатый пример. В нем сразу очень много всего. Во-первых, он очень точно разворачивает психологически философское утверждение о самосознании Сократа.
Во-вторых, выражение «общее сознание» — это явный пример «просто-научности» в его языке. Так говорят именно ученые, когда хотят показать, что сейчас перейдут к глубокому или научному разговору о том, о чем народ судит поверхностно. Перевести его можно так: то, о чем все говорят поверхностно, я вам сейчас поясню научно.
В-третьих же, здесь видно как раз то, как Кавелин пытается найти имя тому, что обычно называется сознанием. В каком-то смысле, он очень прав — все описываемые явления действительно есть явления души. Но философия сознания к тому времени уже много времени говорит о том, что эта душевная или психическая жизнь проявляет себя в сознании, и все эти мысли, чувства и так далее — явления сознания. Почему? Потому ли, что они как бы созданы из сознания и хранятся в нем, или же потому, что они осознаются сознанием и так становятся доступны мне?
Кавелин в «Задачах психологии» пытается последовательно пройти психологом, то есть душеведом, исходящим из того, что его предмет — душа. Из-за этого речь его становится слегка искусственной. Он точно избегает здесь говорить о сознании и говорит только об осознавании.
Эта болезнь будет сильна у него и в 1874 году и проявится в статье по поводу диссертации совсем еще тогда молодого Владимира Соловьева. Основной способ говорить о сознании там: «в моем сознании о моих внутренних состояниях…» и «приемы и акты сознательного и бессознательного мышления…». Сознание есть осознавание. Явления же сознания есть явления души и психической жизни. Однако, если приглядеться к тому, как Кавелин использует выражение «общее сознание», то станет ясно, что это вовсе не осознавание, а некое, условно говоря, пространство, где хранятся мнения людей:
«Ряд выводов из положительных фактов привел нас к заключению, что психическая жизнь действительно есть нечто особое, самостоятельное, имеющее свою деятельность, свои процессы и отправления.
Общее сознание называет это нечто душою и противополагает как вообще окружающему материальному миру, так в особенности телу, которое, однако, в то же время, представляется вместилищем души, ее скорлупой, хоть и чуждой ей по своей природе и своим свойствам…» (Там же, с. 421–422).
Примеры простонаучного использования Кавелиным слова «сознание» я приводить не хочу. Все эти «сознательно», «бессознательно», «с сознанием» и тому подобные не счесть.
А вот то, как он видит душу и психическую жизнь, показать надо. Это имеет самостоятельную ценность. Возьму только одну сложную и для своего времени очень необычную мысль:
«Мы беспрестанно говорим о влиянии окружающего материального мира на психическую жизнь человека, и наоборот, о проявлении психической жизни в окружающей среде, об осуществлении, воплощении мыслей, чувств, воли в материальных предметах. <… >
…в душу поступают впечатления извне, в ней они перерабатываются и в измененном виде осуществляются человеком во внешнем мире. <…>
Всякое внешнее впечатление на душу <…> есть сложный продукт действия предмета и принятия этого действия психической средой, на которую он действует. Вследствие этого, впечатление, производимое на нас внешними предметами, ни в коем случае не может быть непосредственным перенесением этих предметов в нашу душу, а выражает только то изменение, которое произошло в нашем психическом состоянии вследствие действия на нее внешнего предмета.
Что при этом происходит какой-то материальный обмен между душою и внешним миром, это более, чем вероятно; но мы пока ничего не знаем, в чем состоит такой обмен и как он совершается» (Там же, с. 422–423).
Душа как среда, способная на некое «материальное» взаимодействие с миром, иди речь действительно о душе или о сознании, это очень важное предположение. Душа, как и сознание, безусловно, способна на какие-то материальные взаимодействия, раз они взаимодействуют с телом. Так что предположение Кавелина верно. Но для того, чтобы извлечь из него пользу, это понятие «среды» должно быть разработано и исследовано. А это не сделано до сих пор.
Как бы там ни было, но Кавелин не захотел назвать описываемую им психическую жизнь сознанием. Сознанию же он дал в этой работе определение, которое выражает его узко-научное представление:
«Что такое, спрашивается, сознательность или сознание?
Оно и есть то, что мы не раз называли внутренним психическим зрением, — именно акт, отправление способности видеть особенным образом, без помощи физического глаза, то, что невидимо для него заключается или происходит в нашей душе» (Там же, с. 490).
К этому он добавляет уточнение:
«Скажем здесь, кстати, что название: внутреннее, психическое зрение— не совсем точно.
Описанная выше психическая способность соответствует не одному зрению, но и другим внешним чувствам; но название это вошло в употребление, и мы его удерживаем, за неимением лучшего» (Там же, с. 491).
Иными словами, здесь Кавелин ставит вопрос о природе нашего осознавания или внутреннего видения, который, мне кажется, не решается без понимания той среды, которая этим видением обладает.
В какой-то мере Кавелин дает описание этой среды, когда говорит о способности души принимать впечатления и хранить их, предоставляя внутреннему видению для использования как память. Однако, поскольку меня интересует собственно определение сознания, я оставлю «Задачи психологии» и перейду к более поздним работам, где взгляды Кавелина изменились.
В первую очередь, это вторая глава «Задач этики», написанных в 1884 году. Как я уже говорил, этика, или наука о нравах, для Кавелина тесно связана с психологией, потому что «рассматривает и определяет отношения психической деятельности к душевному строю самого действующего лица» (Там же, с. 909).
Здесь, в этике значение сознания для Кавелина становится яснее и выше.
«Венец природы, самый развитый и совершенный из всех организмов, есть человек. <…>
Какою ближайшею, непосредственною причиною объяснить это превосходство человека над всеми другими организмами в природе? <…>
Мы думаем, что этой причины стоит искать в особой прирожденной способности, которая, если и не есть исключительная принадлежность человеческого рода, то во всяком случае выдается в нем с особенною силою, рельефностью и яркостью, и по одному из своих признаков, наиболее бросающемуся в глаза, называется сознанием» (Там же, с. 911).
Далее Кавелин дает определение сознания, которое сильно отличается от определения «Задач психологии». Возможно, именно на это отличие он и намекает, говоря: наиболее бросается в глаза по одному из своих признаков. Признаком сознания является его способность «внутреннего видения». Но ею сознание не исчерпывается.
«Сознанием мы называем особый вид знания, различный от непосредственного, и который составляет, сравнительно с последним, его, если можно так выразиться, вторую высшую степень.
Животные, несомненно, знают, но непосредственно, с незначительными и редкими проблесками сознательности.
Благодаря ей человек не только способен обратить то, что он уже знает, в предмет познавания, но он, в то же время, способен понимать, что знает или вновь познает предмет. Таким образом, сознательность дает человеку как бы двойное знание одного и того же предмета; кроме того, вследствие сознательности, человек не только может вдвойне обнимать предмет, но вместе с тем и давать себе в этом отчет» (Там же, с. 911–912).
Сознание — это то, что со-знает, обращает в знание. Благодаря ему, человек не только знает, но и дает себе в этом отчет. То есть может познавать и мир и себя, свое знание.
И все же, хоть это определение и звучит иначе, в нем Кавелин по-прежнему говорит о сознании как об осознавании. Качественное движение появляется уже в следующих словах о сознании:
«Присутствие этого фактора во всем, что думает, ощущает и творит человек, и дает основательный повод предполагать, что такая способность есть в нем прирожденная, то есть унаследованная и, по всем вероятиям, имеет в его физиологической организации свой субстрат, хотя мы о нем пока ничего не знаем» (Там же, с. 912).
Кавелин уже так много писал к этому времени о нервной системе и мозге, что этот «физиологический субстрат» должен быть чем-то иным, раз он их не назвал прямо. Это, я думаю, та же душевная «среда», которой он описывает способность материальных взаимодействий с миром.
А далее иное видение сознания качественно накапливается. Но это нельзя понять без его обращения к европейской философии, которое он делает в начале этой главы. В сущности, все его собственные мысли есть ответ на это обращение:
«Этой способностью (сознанием — АШ) объясняются все характеристические особенности и отличия людей. Она еще очень мало исследована, хотя давно подмечена, подробно описана германскими учеными и даже подведена ими под логическую схему, которая и послужила для Шеллинга и Гегеля исходною точкой их философских систем. <…>
Психическая способность такой громадной важности и значения, далеко еще не оцененная по достоинству и в Германии, совершенно опущена из виду английскими и французскими психологами. Немецкие ученые заметили ее участие в операциях и процессах одного лишь мышления, да и в них не проследили ее влияния до конца; но она замешана не в одной умственной деятельности человека, а и во всех других его психических отправлениях и проникает всю его психическую жизнь» (Там же, с. 911–912).
Это наблюдение над тем, как западная немецкая мысль описывает сознание, очевидно, приводит Кавелина к ощущению, что считать сознание только осознаванием, неверно. Это гораздо более сложное явление.
«Мы одинаково сознаем и явления окружающего нас мира — природы и социальной жизни — и явления нашей собственной, личной жизни, материальной и психической.
Они и в сознании остаются различенными между собой, но получают одно общее всем им свойство, именно способность быть предметами психической переработки и сознания» (Там же, с. 925–926).
В сознании получают свойство быть предметами сознания… Странная оговорка, показывающая, что очень трудно удерживать естественное понимание сознания скрытым и говорить постоянно только так, как говорят о сознании немецкие философы. Да и продолжение этой мысли показывает, что понимать сознание только как осознавание — невозможно. Если при этом честно описывать то, что видишь, то обязательно прорвется иное понимание сознания:
«Одно это уже показывает, что сознание не есть только зеркало, пассивно отражающее впечатления, а что ему соответствует органическая деятельность, претворяющая, перерабатывающая в себя то, что в нас поступает, делающая его способным стать предметом сознания…
Что бы сознание в себя ни приняло из внешнего мира и внутренней психической жизни, — все получает в нем свой, если можно так выразиться, особый значок и сохраняется, остается в нем, когда явление, достигнувшее сознания, уже исчезло и перестало производить впечатление или ощущение» (Там же, с. 926).
Это один из самых ранних разговоров о символической или знаковой природе сознания. Мысль о том, что впечатление в сознании получает свойство быть предметом сознания, оказывается вовсе не оговоркой, а продолжением наблюдения над способностью души или сознания двигаться. С одной стороны, сознание непосредственно «смотрит» в мир вместе с органами чувств, воспринимая впечатления и делая их знаниями о мире. Но как только оно из себя сделало эти знания, оно как бы раздваивается и смотрит на эти знания точно со стороны. Но ведь в знаниях нет ничего, кроме сознания! Нет ничего, кроме впечатления, которое было осознанно и тем превращено в знание.
Здесь Кавелин пытается увидеть, как же «процессы» соединяются с «содержанием», и дает ответ западной философии.
«Сделавшись предметом сознания, обратившись в нем в значок, явление теряет, в этом новом своем виде, непосредственную силу и принудительность внешнего толчка, возбуждения или впечатления. Не они, а уже нечто другое, становится внутренним побуждением для деятельности, которое мы выше назвали мотивом.
Как сознательность представляет высшую степень сосредоточения психической жизни, так и мотив, неразрывно связанный с сознательностью, может зарождаться только в стремлениях и наклонностях личной, индивидуальной природы и жизни человека. Не различая бессознательной, полусознательной и вполне сознательной деятельности, мы нередко смешиваем мотив с впечатлением или внешним толчком; но это большая ошибка.
Мотив зарождается внутри нас, вытекает из нашей индивидуальной природы и принимает в сознании определенный формулированный образ, материалом для которого служит то, что поступило в сознание, стало для него доступным» (Там же, с. 926–927).
А далее Кавелин переходит прямо к своей психологии нравов, ради чего, собственно, и писалась эта работа.
«В сознании стремления и наклонности человека преобразуются в намерения и цели, подбирая из накопленных в сознании данных те, которые ближе всего к ним подходят, более всего им соответствуют» (Там же, с. 927).
Но я не хочу останавливаться на этом подробно, потому что это совсем другой рассказ.
Что же касается Константина Дмитриевича Кавелина, то его спор с западной философией велся и внутри России. С 1874 года он постоянно ведет философскую переписку с поднимающимся среди русских философов большим и очень западным мыслителем Владимиром Соловьевым. О нем и речь в следующем рассказе.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.