Глава 6. Что я узнал от трех тысяч врачей

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6. Что я узнал от трех тысяч врачей

После того как в «Нью Ингланд Джорнал оф Медисин» была напечатана первая глава книги «Анатомия болезни», я получил свыше трех тысяч писем от врачей из двенадцати стран. Более всего меня поразила и обнадежила возрастающая доброжелательность медиков по отношению к новым, в том числе нетрадиционным, подходам к лечению серьезных заболеваний. То, что помогло моему выздоровлению — огромное желание жить и быть здоровым, смех и большие дозы внутривенных вливаний аскорбиновой кислоты, получило поддержку. Врачи, вместо того чтобы возмутиться вмешательством дилетанта в вопросы диагностики и лечения, наоборот, одобряли идею сотрудничества с пациентом в поисках оптимальных путей лечения.

Судя по письмам, их авторы соглашались, что одна из главных задач врача — помочь пациенту мобилизовать все психические и физические резервы организма на борьбу с болезнью. Опасность злоупотребления медикаментами возрастает, и врач должен приобщить людей, которые приходят к нему со своими недугами, к здоровому образу жизни, с тем чтоб, они не зависели от лекарств.

Ко мне обращались не только врачи. Однажды позвонил адвокат из Нью-Йорка и рассказал, что его четырехлетняя дочь заболела вирусным энцефалитом и находится в больнице в состоянии комы. Антибиотики ей не помогали. Отцу, естественно, трудно было примириться с тем, что ничего нельзя сделать для спасения дочери. Прочитав о том, что я выздоровел, принимая большие дозы аскорбиновой кислоты, адвокат захотел узнать, не поможет ли ей такое же лечение.

Я счел, что с моей стороны будет в высшей степени безответственно давать какие бы то ни было советы. К тому же я не уверен, что аскорбиновая кислота сыграла большую роль, чем воля к жизни или положительные эмоции. Поэтому я просил его убедить лечащего врача использовать витамин С. Адвокат опасался, что педиатр с недоверием отнесется к такому примитивному средству, и я сообщил ему о работах Ирвина Стоуна, биохимика из Сан-Хосе, применяющего аскорбиновую кислоту при лечении серьезных заболеваний. Я обещал ему прислать копии статей из медицинских журналов, авторы которых (Стоун и другие врачи) изучали влияние аскорбиновой кислоты на процессы, протекающие в организме. Особенно сильное впечатление произвели на меня данные о том, что аскорбиновая кислота активизировала работу механизма самоисцеления. Я предложил адвокату показать эти материалы врачу, если тот еще не знаком с ними.

На следующий день я отправился на конференцию в Латвию, через 14 лет после моего последнего визита в Советский Союз, описанного в первой главе. Там я консультировался в различных медицинских центрах и узнал, что внутривенные вливания аскорбиновой кислоты с успехом использовались в ряде случаев заболевания вирусным энцефалитом.

Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил адвокату и справился о самочувствии его дочери. Он рассказал о своей беседе с Ирвином Стоуном, сообщившим ему о результатах недавних экспериментов: большие дозы аскорбиновой кислоты способствовали выздоровлению при вирусном энцефалите.

Вооруженный этой информацией, захватив с собой копии статей, которые я ему послал, адвокат пришел посоветоваться с врачом, лечащим его дочь, но тот наотрез отказался разговаривать. На просьбу познакомиться с публикациями в медицинских журналах врач ответил: нечего, мол, профану учить его.

Тогда адвокат решил действовать сам. Он спросил врача, можно ли, когда дочь придет в сознание, дать ей мороженого. Врач разрешил, и тогда адвокат купил 400 граммов аскорбата натрия, который лучше растворяется и не такой кислый, как чистая аскорбиновая кислота. Он подмешал около 10 граммов порошка в мороженое и в термосе отнес его в больницу, где проводил большую часть времени. Когда девочка очнулась, она с радостью согласилась попробовать мороженое и с удовольствием съела почти все.

На следующий день адвокат опять угостил свою дочь мороженым, и на этот раз всыпал туда еще большую дозу аскорбата натрия. Он продолжал подсыпать в мороженое порошок, и с каждым днем девочка все дольше могла обходиться без кислородной палатки. Дело шло на поправку, и уже через две недели, получая в день вместе с мороженым в среднем 25 граммов аскорбата натрия, девочка совсем не нуждалась в кислородной палатке.

Когда адвокат говорил мне, что девочка совершенно выздоровела и скоро вернется домой, голос его звенел от радости. Я поинтересовался, сказал ли он врачу о больших дозах аскорбиновой кислоты. «Конечно, нет, — ответил он, — зачем же наживать себе неприятности?»

Безусловно, нехорошо, да и опасно, когда человек, далекий от медицины, действует за спиной врача. Но всегда ли правильно поступает врач? Может быть, дело в косности, исключающей возможность альтернативы? Или же любое новшество воспринимается, как вторжение в святая святых?

Письма, полученные мной от врачей, свидетельствуют о небывалом прежде уважении к идеям неспециалиста. «Нет ничего более старомодного, чем мнение, что врачам нечему учиться у пациентов, — пишет доктор Геральд Луни из Калифорнии. — В наши дни люди гораздо более сведущи в медицине, чем четверть века назад. Например, в том, что касается питания, многие пациенты не всегда считаются с рекомендациями врачей. Может быть, новые представления, согласно которым интересы потребителя превыше всего, наконец проникли и в медицину? Я учу своих студентов внимательно выслушивать пациентов. Умение хорошо лечить начинается с умения хорошо слушать».

Аскорбиновая кислота привлекательна тем, что при правильном ее применении (о неправильном использовании мы еще поговорим), она не причинит никакого вреда, даже если и принесет мало пользы. Поэтому был ли оправдан категорический отказ педиатра серьезно отнестись к просьбе отца больной девочки? Разве только врач ответствен за состояние здоровья пациента? Ведь близкие, переживающие за больного, полны желания сделать все, что в их силах, чтобы ему помочь. Врач отвечает за пациента лишь какое-то время, отец же несет ответственность за ребенка на протяжении всей жизни.

Я хочу рассказать еще об одном случае. Между врачом и родственниками больного взаимоотношения неизбежны, и я еще раз призываю к доброжелательности и пониманию.

Мне позвонила женщина и попросила совета. Ее муж умирал от рака. Он прошел стандартное лечение: облучение, хирургия, химиотерапия. Жена в отчаянии — не знает, что делать и чем ему помочь. Она прочла работу химика Лайнуса Полинга, лауреата Нобелевской премии, в которой говорилось об эффекте витамина С при лечении рака. У нее появилась надежда, и она захотела узнать мое мнение (так как я сам страдал недугом, считавшимся неизлечимым) о применении аскорбиновой кислоты.

Я ответил, что не вправе давать рекомендации. Однако обратил ее внимание на то, что выводы Л. Полинга были основаны главным образом на исследованиях Звана Камерона из Шотландии. Доктор Камерон был точен в формулировках и не утверждал, что аскорбиновая кислота лечит рак. Его исследования показали, что аскорбиновая кислота может продлить срок жизни онкологических больных, но не обратить вспять процесс развития злокачественной опухоли. Он наблюдал сто пациентов, получавших в течение многих недель большие дозы аскорбата натрия. Их состояние сравнивалось с самочувствием тысячи раковых больных в такой же стадии болезни, не принимавших аскорбиновую кислоту. Продолжительность жизни пациентов первой группы была в среднем существенно выше (подчеркну, что «существенно» означает недели или месяцы, а не годы).

Доктор Камерон считал результаты своей работы важными, поскольку они четко показывают, что аскорбиновая кислота обладает свойством сдерживать рост злокачественных опухолей. Он полагал, что раковые клетки высвобождают гиалуронидазу — фермент, который разрушает вещество, соединяющее клетки. И пока образуется гиалуронидаза, разрастание злокачественной опухоли будет продолжаться. Аскорбиновая кислота укрепляет межклеточную ткань и этим снижает активность гиалуронидазы. Все это я сообщил жене умирающего. Я подчеркнул, что применение аскорбиновой кислоты не следует рассматривать как научно обоснованный метод лечения рака и других запущенных заболеваний.

Через два дня дама позвонила снова. Она пыталась обсудить с врачом возможность лечения аскорбиновой кислотой, но тот презрительно фыркнул и процедил сквозь зубы: «Шарлатанство…»

Тогда женщина и ее больной муж решили отказаться от услуг этого врача, хотя он был другом их семьи. Муж выписался из больницы и вернулся домой, где обстановка была не такой угнетающей. Участковый врач согласился на применение аскорбата натрия. Результаты не замедлили сказаться. Муж стал уверенней, у него улучшился аппетит, окрепла воля к жизни. Он умер через шесть месяцев — на четыре или на пять месяцев позже, чем предполагали врачи.

Мне кажется, что смерть сама по себе не всегда является трагедией. Ужасно то, что человеку приходится умирать в больничной обстановке, без поддержки родных, возможности прикоснуться к тем, кто его любит.

Современная медицина не считает госпитализацию хронических больных обязательной. Но с появлением электронной аппаратуры, особенно в реанимационных отделениях, возникли новые проблемы. Здесь пациент обеспечен всем необходимым для диагностики и лечения; когда он нуждается в экстренной помощи, то получает все, что может дать современная медицина, — все, кроме чувства безопасности, умиротворения, покоя и облегчения душевных мук. А в этом он нуждается куда больше, чем в автоматически выверенном и механически безупречном надзоре приборов. Аппаратура вызывает панику, а это чувство крайне опасно и может усугубить болезнь.

Это все больше беспокоит врачей. Приборы, обеспечивающие срочную помощь в палатах интенсивной терапии (так называют отделение реанимации), совершенствуются с каждым днем, но состояние пациентов иногда и ухудшается, так как стоящие вокруг щелкающие и мигающие аппараты вызывают у больного человека ожидание надвигающейся беды. В реанимационной палате отсутствует человеческое общение между врачом и пациентом.

Доктор Джером Д. Франк из Университета Джона Гопкинса, выступая перед выпускниками, подчеркивал, что лечение только физических болезней, когда не врачуется дух, недостаточно и несовершенно. Он рассказал об исследованиях, проведенных в Великобритании в 1974 году, — в среднем число пациентов, перенесших инфаркт в реанимационном отделении, было не больше числа тех, кто перенес его, находясь дома. По мнению Франка, пациенту, лишенному сочувствия близких людей, не помогут и новейшие приборы. Франк также рассказал выпускникам об исследовании, в котором участвовало 176 онкологических больных. У них наступила ремиссия, хотя им не делали хирургических операций и не проводили курса облучения или химиотерапии. Искренняя вера пациентов в свое выздоровление и столь же глубокое убеждение, что врачи тоже верят в лучшее, явились мощными факторами исцеления.

В журнале «Клиническая психиатрия» (1978 г.) было опубликовано сообщение доктора Роберта Ринеарсона. Он писал: «Болезнь, особенно хроническая, может вызвать у человека чувство зависимости от врача. Если взаимоотношения не построены на доверии, вряд ли наступит выздоровление. Врачи, не заботящиеся об установлении эмоционального контакта с больным, часто упрощенно трактуют болезнь: это «враг», на которого врач «нападает», используя все достижения науки и техники, имеющиеся в его распоряжении. А техника сегодня настолько совершенна, что пациент уступает натиску такого лечения.

Врачу необходим реальный контакт с пациентом. Увеличение технической оснащенности в медицине отдаляет доктора от больного. Если врач рассчитывает только на аппаратуру, он не может воздействовать на пациента. Тщательный осмотр (пальпация, прослушивание, измерение пульса и давления и пр.) в сочетании с внимательным и доброжелательным отношением вызывает у больного доверие. Страдающему человеку сочувствуют, его понимают. Врачу, установившему эмоциональный контакт, удается сотрудничать с пациентом, изменить его состояние в лучшую сторону.

Врач не должен поддерживать мнение, что когда-нибудь автоматика и электроника уничтожат болезни. Люди чувствуют себя беспомощными перед недугами и ищут помощи и поддержки врача. Выдающийся ученый и гуманист Яков Броновский предупреждал: «Нам надо отказаться от поисков абсолютного знания и власти. Мы должны сближаться с людьми».

По мнению кардиолога профессора Бернарда Лауна (Гарвардский университет), крайне важно, чтобы в больницу, куда попал пациент с инфарктом, сразу же вызвали его лечащего врача:

«Ничто не действует так благотворно, как психологическая поддержка и вера в выздоровление; надежду должен вселить в пациента врач, вызывающий у него доверие и помогающий ему сочувствием в критическую для больного минуту.

Присутствие врача и эмоциональный контакт с ним подбодрят пациента. Я считаю, что врачам необходимо осознать эту истину, а не уповать только на новомодные лекарства. Поэтому, приехав к пациенту, у которого случился сердечный приступ, я говорю ему твердо и уверенно: «Да, у вас скорей всего инфаркт, но вы обязательно выздоровеете». Я настойчиво убеждаю в этом пациента, даже если инфаркт настолько обширный, что появляются серьезные сомнения в благополучном прогнозе».

Я вовсе не против медицинской электроники, помогающей в диагностике и лечении. Сегодня, например, можно избежать так называемых диагностических операций, потому что разработана аппаратура, позволяющая исследовать то, что недоступно для визуального осмотра, — раньше врач использовал с этой целью скальпель. Специальные приборы применяют для удаления некоторых новообразований. И во многих других случаях с успехом используется современная аппаратура.

Но с появлением разнообразнейшей медицинской техники возникли и трудности. Так, некоторые практикующие врачи почему-то не учитывают, что все эти чудеса новой техники вызывают у пациента страх, особенно если больной в таком состоянии, когда меньше всего на свете ему хочется видеть незнакомые лица или испытывать незнакомые, а тем более неприятные ощущения. Чтобы пациент не испугался еще больше, прежде чем его подключат к таинственным аппаратам, необходима психологическая подготовка, а это требует времени. Время, которое врач может уделить больному, — вот в чем, пожалуй, больной нуждается больше всего. Время, чтобы выслушать его жалобы; время, чтобы все объяснить; время, чтобы присутствовать на консультации специалиста; время, чтобы подбодрить перед незнакомой процедурой, которая может вызвать у больного (в результате тревоги) даже ухудшение состояния.

Но, к большому сожалению, как раз времени-то и не хватает слишком многим врачам — они увлекаются новой диагностической аппаратурой потому, что им никак не удается выкроить достаточно времени на тщательный осмотр и подробную беседу с пациентом, что позволило бы им самим поставить диагноз.

Иногда часть анализов и тестов назначается только для видимости, они не всегда необходимы и обязательны для лечения. Доктор Грей Даймонт, ректор медицинского колледжа (Канзас-Сити), прислал мне в письме копию счета за медицинское обслуживание, полученного его знакомой — пожилой больной дамой. Вот отрывок из его письма.

«Лечащему врачу совершенно не было необходимости назначать многие процедуры, так как одни из них просто бесполезны, другие не используются в клинической практике, а третьи вовсе вредны или небезопасны.

Сам по себе список процедур, назначенных врачом, ничего не доказывает. Я наблюдаю, как подобная тенденция неуклонно растет в американской медицине, но в то же время общественность начала протестовать, обеспокоенная тем, что врач становится невнимательным, а медицинская помощь «автоматизируется». Когда врач назначает различные анализы, процедуры, снимки для того, чтобы оправдать свой заработок, он неизбежно искажает цель и суть врачебной деятельности — установить контакт с пациентом и помочь ему.

В то же время врач ставит себя в зависимость от платы за медицинское обслуживание. Нельзя оплатить время, потраченное на детальный опрос пациента, выявление симптомов, тщательный и всесторонний осмотр и на объяснение пациенту того, что было сделано, почему и какая индивидуальная программа оздоровления ему необходима».

Маленький черный чемоданчик, с которым еще совсем недавно ассоциировался образ врача, вышел из моды. Врачи все больше отвыкают пользоваться содержимым этого чемоданчика. Может, поэтому нет теперь и семейного, домашнего, доктора?

Конечно, никто не оспаривает ценность и необходимость современной медицинской аппаратуры. Главное — как она используется и как помогает врачу и пациенту.

В сотнях писем, полученных мной, врачи соглашались, что никакие лекарства не обладали такой действенной силой, как психика больного. И одна из задач врача — помочь пациенту максимально активизировать силы самоисцеления, заложенные природой, и восстановить способность больного организма к регенерации и выздоровлению. В своей статье, опубликованной в журнале, я высказал предположение, что могу ошибаться, и на самом деле мое выздоровление — результат эффекта плацебо. Врачи Б. Эканов и Б. Голд из Медицинского центра Иллинойсского университета считали, что мои сомнения напрасны и будет серьезной ошибкой приписывать улучшение состояния после регулярного приема аскорбиновой кислоты эффекту плацебо. Они передали мне данные, показывающие, что аскорбат натрия рассеивает скопления красных кровяных телец. По их мнению, СОЭ снижалась у меня каждый раз после внутривенного вливания потому, что «аскорбиновая кислота вызывала расщепление структурной матрицы макромолекулы и красные кровяные тельца больше уже не были сцеплены». Значит, аскорбиновая кислота способствует восстановлению биохимического равновесия, то есть сбалансированности состава крови.

Еще одно исследование объяснило улучшение моего состояния. Работы А. Оронского и С. Кевара показали, что аскорбиновая кислота необходима для вырабатывания в организме особого вещества, которое, в свою очередь, имеет существенное значение для синтеза коллагена. Следовательно, важность использования аскорбиновой кислоты при лечении таких болезней, как артрит, очевидна.

Я уже упоминал о работах Ирвина Стоуна. Он пытался выяснить, почему организм человека не способен вырабатывать или накапливать аскорбиновую кислоту; ведь это — жизненно важный механизм, действующий почти у всех представителей животного мира. И. Стоун изучил этот факт и с антропологической, и с биохимической позиций. Он разработал теорию, согласно которой генетический дефект образовался на очень ранней стадии эволюционного развития.

Ирвин Стоун подчеркивает, что аскорбиновая кислота, строго говоря, не витамин, а метаболит — промежуточный продукт обмена. Поэтому врачи отрицательно отнеслись к ее репутации витамина, слишком часто чудеса исцеления приписывают витаминам. Доктор И. Стоун надеется, что медики все-таки отдадут ей должное, поскольку она обладает терапевтическим действием и играет важную роль в процессе выздоровления.

А если к тому же принять во внимание не только несбалансированное питание, недостаточное содержание витаминов в организме, но и загрязненность воды, воздуха, земли, скученность, стрессы современной жизни, то антитоксичные свойства аскорбиновой кислоты трудно переоценить.

Я не хочу, чтобы читатели решили, будто аскорбиновую кислоту можно принимать во всех случаях и без всяких ограничений. При определенных обстоятельствах она может вызывать раздражение пищеварительного тракта. Такое раздражение, если оно происходит регулярно и длительно, вредно и даже опасно. Аскорбиновую кислоту, особенно в больших дозах, не следует принимать между приемами пищи. Наиболее полезна она в сочетании с флаваноидами (содержатся в цитрусовых и овощах желтого и оранжевого цвета). Аскорбиновая кислота способна поглощать витамины группы В, поэтому вместе с ней надо принимать витамины этой группы. Аскорбиновая кислота также способствует выведению минеральных солей из организма, и ее можно использовать как противоядие при отравлении свинцом или как профилактическое средство при избытке свинца в окружающей среде.

Можно понять скептицизм медиков по поводу утверждения, что витамины — единственное лекарство от любой болезни. Но ошибочно и мнение, что средний набор продуктов, которые мы каждый день потребляем, обеспечивает нас всеми необходимыми витаминами в нужном количестве, особенно если учесть всевозможные консерванты и красители, пищевые добавки, избыток сахара и соли — все, что перенасыщает многие продукты, прошедшие заводскую обработку.

Во всяком случае, просматривая письма врачей, я убедился в разумном и серьезном отношении к питанию и к применению аскорбиновой кислоты. Резко отрицательная точка зрения, которой придерживались многие врачи всего несколько лет назад, теперь сменяется желанием изучать новые научные данные и использовать их в своей клинической практике.

Одно из интересных направлений в современной медицине связано с изучением влияния аскорбиновой кислоты на иммунные реакции и восстановительные процессы. Например, во многих клиниках Великобритании практикуется внутривенное введение аскорбиновой кислоты вместо антибиотиков в качестве профилактики против инфекции в послеоперационный период.

Многие врачи соглашались со мной, что важное значение для выздоровления имеют положительные эмоции. Они подтверждали мои выводы: если отрицательные эмоции вызывают отрицательные биохимические сдвиги в организме, то положительные связаны с положительными биохимическими изменениями. Так, исследованиями установлено, что эмоциональный дистресс может вызвать рак, а депрессия нарушает иммунные функции организма.

* * *

Многие врачи рекомендовали прочитать мою статью пациентам, у которых была подорвана воля к жизни. Врачи просили меня позвонить этим больным и подбодрить их. И я изо всех сил старался помочь.

Об одном случае стоит рассказать особо. Врач просил побеседовать с его пациенткой, девушкой 23 лет, постепенно терявшей подвижность ног из-за коллагеноза. Она жила со своей семьей в Атланте. Дело осложнялось тем, что вся семья была в отчаянии и тревоге и у всех были донельзя расстроены нервы. В больницу девушку не положили, поскольку ее страховой полис на медицинскую помощь давно уже был исчерпан. Присутствие такой тяжелобольной дома, по мнению врача, создавало атмосферу тоски и напряженности. Паралич быстро прогрессировал, и это еще больше ухудшало настрой в семье, усиливало чувство безнадежности.

Важно было найти какой-нибудь способ вывести людей из тупика безысходности. Вот если бы девушка иначе отнеслась к своей болезни и воспряла духом! Это не только бы повлияло на состояние ее здоровья, но и улучшило эмоциональную атмосферу в семье. Врач дал пациентке почитать мою статью, и она ее воодушевила. Доктор надеялся, что если я сам ей позвоню, проявив интерес к ее судьбе, то это прибавит ей сил и энергии.

Я позвонил девушке (назовем ее Кэрол). Она рассказала, как в течение двух последних лет постепенно теряла подвижность и теперь уверена, что ее ждет полный паралич. Доктор убеждал ее не отчаиваться. Главное — поставить перед собой цель, говорил он, не терять надежду на выздоровление и тренировать волю, тогда лекарства и упражнения быстрее подействуют.

— А разве не так? — спросил я Кэрол.

Теоретически да, — согласилась девушка, — но, наверное, мой врач никогда не болел так тяжело и серьезно, как я. Он не знает, как бесконечно тянется день; как трудно быть целеустремленным, когда жизнь замерла, а мысли все время вертятся вокруг того, о чем не надо думать. Проходит неделя за неделей — и никакого сдвига к лучшему. Вы должны меня понять, потому что сами прошли через это. Разве у вас не было чувства безнадежности?

Действительно, настроение у меня было такое же кислое, особенно вначале, когда я ожидал, что врач «починит» мой организм, как будто это автомобиль, требующий ремонта: всего-то надо почистить карбюратор, например, или заменить насос. Но потом я понял, что человеческий организм — это не машина, но у него есть «встроенный» механизм, который «подскажет», что происходит, что ему необходимее, и поможет выздороветь, если только мы не будем мешать. Иногда этот механизм блокирован или не действует, поэтому врач должен определить возможности регенерации организма пациента и использовать их. Так что врач дал Кэрол ценный совет — найти в себе силы противостоять болезни, тогда и лечение будет эффективнее.

Мне также повезло, что мой врач верил в мою волю к жизни и одобрял все мои попытки (в том числе и смех) сопротивляться тяжелому недугу.

Кэрол полюбопытствовала, действительно ли так важно для больного человека много смеяться?

Я объяснил. Смех не просто обеспечивает человеку, который лежит пластом, своеобразную тренировку — этакий бег трусцой, не вставая с постели, но и создает хорошее настроение, вызывает положительные эмоции. Короче, смех помогает активизировать процесс выздоровления.

Я предложил Кэрол читать юмористические рассказы. Пусть члены ее семьи по очереди ходят в библиотеку за книгами. Больше подойдут произведения классиков: Стивена Ликока, Огдена Нэша и других. Я был уверен, что она сама и ее близкие получат удовольствие, смеясь над забавными историями.

Кэрол с восторгом приняла мой совет, а я попросил ее выбрать самый смешной рассказ из тех, что она прочитает за день, и по телефону мне его пересказать. Матери Кэрол наша затея тоже пришлась по душе.

Через два дня Кэрол позвонила. Голос ее звенел от радости, и она начала смеяться, еще не закончив первую фразу. — Боюсь, что не смогу рассказать до конца, — хохотала она. — Я пыталась репетировать, чтобы не рассмеяться, но ничего не получилось.

И она рассказала забавный анекдот. Я уже не раз слышал его, но смеялся вместе с девушкой от души. А накануне веселилась вся семья, когда мать принесла из библиотеки дюжину книг и в лицах стала разыгрывать смешные сценки (в молодости она мечтала стать актрисой), и потом все с жаром спорили, какой анекдот пересказать мне по телефону.

— Следующим в библиотеку должен идти брат, — сообщила Кэрол, — он куда более начитанный, так что готовьтесь — завтра я вам наверняка перескажу новеллу О’Генри или рассказ Марка Твена.

В этой истории больше всего меня радовало, что все члены семьи нашли новый и гораздо более приятный способ общения с Кэрол. Интересное занятие, объединившее всех, было необходимо им не меньше, чем больной девушке. Врач Кэрол, придя в очередной раз к пациентке, был и ошеломлен, и обрадован: его встретили люди с открытыми лицами, живыми глазами, доброжелательными улыбками. Все со смехом обступили его, наперебой говорили о своих находках и предлагали выбрать смешную историю, которую Кэрол перескажет мне.

Еще через две недели врач Кэрол по телефону сказал мне, что мы одержали, на его взгляд, большую победу: изменился образ жизни всей семьи. Хотя еще слишком рано утверждать, что улучшилось физическое состояние девушки, но у нее прибавилось энергии и бодрости, и она полна надежд на будущее.

Давайте поразмыслим над важным замечанием врача об образе жизни. Ясно — не всякую болезнь можно побороть. Но многие целиком отдаются во власть недуга, «уходят» в болезнь. Такие пациенты еще больше ослабляют те силы организма, которые помогают выстоять. Жизни надо уметь радоваться, несмотря на болезнь. Поэтому очень важное значение имеют не только лечение и медицинский уход, но и качество жизни.

Это особенно подчеркивал и врач из Нью-Йорка, который сообщил мне по телефону, что у него рак в конечной стадии. Моя статья в журнале вдохновила его, он понял, что надо наслаждаться жизнью, радоваться всему, что происходит вокруг, пока он еще в состоянии двигаться. — Я не думаю, что осмелюсь предложить другим то, что годится для меня, — сказал он. — У нас существует много методов борьбы с раком — применяется электроника, облучение и химиотерапия, но редко у кого хватает времени и мужества обсуждать с больным важные вопросы о ценностях и смысле жизни. Оправданно ли, например, назначать безнадежному раковому больному химиотерапию и облучение, вызывающие серьезные осложнения, резко ослабляющие организм человека, только потому, что это, вероятно, прибавит ему еще несколько месяцев инвалидной жизни? А может, лучше этому человеку использовать каждую минуту оставшейся жизни полноценно и дышать полной грудью, наслаждаться жизнью и получать от нее удовольствие? Лично я вознагражден за свой выбор. И теперь делаю то, что мне всегда хотелось делать. Правда, я не слишком энергичен, но тем не менее поражаюсь, насколько я активен. Во всяком случае, это не неподвижность, которой я так боялся.

Я отталкиваюсь от своей жизненной философии, а не от научных взглядов. Как только я прибегаю к науке, я сразу же оказываюсь в другой области — там, где священники и психологи, наверное, имеют больше опыта. Я всегда стою перед выбором, но даже в рамках традиционного лечения пытаюсь укреплять дух пациентов и улучшать их настроение.

Мне ужасно повезло, что мои больные принимают юмор всерьез. (Он рассмеялся от такого сопоставления.) Идея смеха замечательно срабатывает. Я без колебаний рассказываю пациентам, что у меня та же болезнь, что и у них. И когда они видят, что я смеюсь, несмотря ни на что, им стыдно — ведь они не могут даже улыбнуться. Мое общение с пациентами — сплошные шутки и смех. Я хочу, чтобы они с радостью ждали моего прихода, и сам хочу с радостью встречаться с ними. Ваши мысли о пользе смеха мне очень по душе.

Больше всего меня поразило, что его понятия о долге врача и ученого вступили в противоречие с его мировоззрением, с его взглядами на жизнь. Образование и опыт работы обязывали его ограничиться лечением болезни. Но его собственное отношение и отношение его пациентов к неизлечимому заболеванию, когда жизнь для них не потеряла смысла, подсказывало иной путь. И он предпочел его научно обоснованному лечению, которое предписывалось медициной.

Стоит ли продлевать жизнь и с нею — невыносимые страдания? Обязан ли врач бороться с болезнью, используя все доступные ему средства, даже если это безжалостно ранит пациента? Ответы на эти вопросы искали не только представители медицины, но и многие писатели, и среди них Л. Толстой, Ф. Достоевский, Ж.-Б. Мольер, Б. Шоу.

Часто врач стоит перед ответственным выбором. В случае тяжелых родов кого спасать: мать или дитя, если возможно спасти только одного? Насколько безопасное для больного решение принимает он, руководствуясь своим сердцем? Не возникает ли временами конфликт между лечением болезни и лечением человека?

Все это вопросы медицинской этики. И не случайно возникла необходимость не просто обучать студентов-медиков профессии, но обсуждать с ними общечеловеческие и философские проблемы.

* * *

В книге «Из моей жизни и размышлений» Альберт Швейцер писал о своей тяжелой болезни. Тогда он решил: если выздоровеет, никогда не забудет, что чувствовал, когда был болен; как врач, будет уделять психологии больных не меньше внимания, чем диагнозу и лечению. Это «братство тех, кто отмечен знаком боли», писал Швейцер. Те, кто не входят в это братство, с огромным трудом понимают, что такое боль и страдание.

Когда я сам лежал в больнице в 1964 году, мои товарищи по несчастью говорили между собой о том, что никогда бы не стали обсуждать с лечащим врачом. Психология тяжело больного человека возводит барьер между ним и теми, у кого есть знания, опыт и желание врачевать.

Что же это за барьер?

Это прежде всего чувство беспомощности, которое само по себе — серьезная болезнь.

Это подсознательный страх, что ты никогда больше не сможешь вернуться к нормальной активной жизни; это стена, разделявшая нас и мир ожиданий и надежд, свободных движений и изящных звуков.

Это стремление не отягощать непосильным грузом беспокойства близких тебе людей, на чьи плечи легла забота о твоем здоровье, еще больше отдаляющая тебя от них.

Это ужас одиночества в страдании и желание, чтобы тебя оставили в покое, — противоречивые чувства, которые раздирают больного.

Это чувство, что болезнь является проявлением твоей неполноценности, — заставляющее больного терять уважение к самому себе.

Это сознание того, что важные решения, касающиеся твоей судьбы, принимаются у тебя за спиной, что тебе говорят не все.

Это смертельный страх перед всякой таинственной аппаратурой, которая может причинить страдания; томительная неизвестность перед болезненными анализами; опасения, что болезнь изменит тебя до неузнаваемости.

Это недовольство чужими и чуждыми тебе людьми в белых халатах (а иногда и масках), подступающими с иглами и ампулами — одни вводят «чудодейственные», как они говорят, препараты, другие, наоборот, выкачивают из вен кровь.

Это отчаяние и отчужденность, когда на каталке тебя везут куда-то по бесконечным белым коридорам — в лабораторию или в операционную, где к тебе подключат неизвестные машины с мигающими лампочками, щелкающими переключателями и крутящимися дисками.

Это постоянная опустошающая тоска — неискоренимая, непроходящая, как нож в сердце, и жажда простого человеческого сострадания и милосердия. Теплая дружелюбная улыбка и сочувственно протянутая рука ценятся куда больше магии современной науки, но она в наши дни доступнее, чем человечность.

Я убежден, что никакие технические чудеса современных клиник, даже самых первоклассных, не способны оказать такого действия, как участие милосердного человека.

Больница — это вереница чужих лиц, безразличный медперсонал, незнакомые врачи. Они приходят и уходят, а ты, прикованный к постели, беспомощный и жалкий, вынужден к этому приспосабливаться.

Я бы задал врачу такие вопросы: внушает ли он пациенту уверенность, что все будет хорошо? пользуется ли доверием? надеется ли на благополучный исход?

* * *

Некоторые врачи в своих письмах спрашивали, повлияли ли на мое решение применять большие дозы аскорбиновой кислоты данные исследований Лайнуса Полинга? Нет. Я использовал аскорбиновую кислоту для лечения в 1964 году, а первая серьезная работа Полинга «Витамин С и простуда» появилась в 1970 году. После ее публикации я написал Л. Полингу о своей болезни. С тех пор мы переписываемся, и я с большим интересом слежу за его исследованиями в этой области.

В некоторых письмах врачи спрашивали, было ли что-нибудь, что подготовило меня психологически к «сотрудничеству» с доктором Хитцигом при лечении коллагеноза. Я могу рассказать о двух случаях.

Когда мне было 10 лет, я попал в туберкулезный санаторий, и там мне поставили неправильный диагноз. В детстве я был настолько тощий и слабый, что врачи предположили: я — жертва какой-то серьезной болезни. Впоследствии было обнаружено, что они по ошибке приняли обычное обезызвествление за туберкулезное затемнение в легких. В те годы рентген еще не был надежным в сложных случаях диагностики. Во всяком случае, я провел в туберкулезном санатории шесть месяцев.

Самое интересное — это то, как пациенты разделялись на две группы: на тех, которые были уверены, что победят болезнь и вернутся к нормальной жизни, и тех, которые обрекли себя на длительную и безнадежную болезнь. Я относился к группе настроенных оптимистически — мы быстро сдружились, активно занимались творчеством, играли и мало общались с ребятами, которые ждали худшего. Когда в санатории появлялись новенькие, мы старались вербовать их в наши ряды, пока за работу не принялась команда нытиков.

На меня произвел сильное впечатление тот факт, что процент мальчиков, которых выписывали с диагнозом «здоров», в группе оптимистов был гораздо выше. Уже тогда, в десятилетнем возрасте, я понял значение психики для противостояния болезни. Надо надеяться на лучшее — вот урок, который я запомнил на всю жизнь, и он потом очень мне пригодился. С этих же пор я стал ценить жизнь.

К семнадцати годам от моей детской слабости не осталось и следа. Я увлекся спортом, и мой организм год от года крепчал. Любовь к спорту осталась у, меня на всю жизнь.

Кроме того, мне повезло: моя жена была очень доброжелательной и к тому же она была сторонницей здорового питания.

Следущий серьезный случай произошел в 1954 году, когда мне было 39 лет. Я чувствовал ответственность перед семьей и решил застраховать свою жизнь. Но врачи страховой компании отказали, ссылаясь на значительные изменения в кардиограмме (закупорка венечной артерии). Моя тетушка, страховой агент, была в панике и откровенно сказала мне о заключении врачей. Несмотря на отсутствие явных клинических симптомов, они поставили диагноз: ишемия, для которой характерны утолщение стенок сердечной мышцы и мерцающая аритмия. Врачи настоятельно советовали мне воздержаться от нагрузок и в течение нескольких месяцев соблюдать постельный режим. Я был убит таким известием. Это означало, что мне надо бросить работу, отказаться от путешествий, прекратить активно заниматься спортом. И моя тетушка повторяла за врачами страховой компании: если я стану вести пассивный образ жизни, то смогу протянуть еще года полтора.

Я решил ничего не говорить жене о приговоре врачей. Когда я вечером вернулся домой, мои маленькие дочери бросились мне навстречу. Они очень любили, когда я подбрасывал их в воздух. В мгновение ока передо мной предстали две дороги в будущее. Одна — «кардиологический тупик». Если я последую советам специалистов, я уже никогда не смогу подбрасывать моих девочек. Вторая дорога — полноценная жизнь и работа в газете. Вторая дорога поведет меня вперед, пусть даже это продлится всего несколько месяцев или недель. Я выбрал второй путь. Решение возникло мгновенно и легко. И я подбросил своих дочурок еще выше. На следующий день я играл в теннис на соревнованиях несколько часов подряд.

В понедельник я позвонил доктору Хитцигу и рассказал ему о мрачном приговоре. Мы договорились немедленно встретиться, и он организовал консультацию у ведущего кардиолога. Повторная кардиограмма подтвердила диагноз.

Мы подробно обсудили с доктором Хитцигом сложившуюся ситуацию. Я собирался продолжать жить так же, как и прежде, не хотел отказываться от активной деятельности. Я сомневался, что есть хоть один кардиограф в мире, который знает, что заставляет мое сердце работать именно так. Хитциг похлопал меня по плечу — он всецело был на моей стороне.

Три года спустя я познакомился с Полем Уайтом, всемирно известным кардиологом. Он внимательно выслушал историю, связанную с «ишемической» болезнью, и сказал, что я выбрал тот самый единственный путь, который мог спасти мне жизнь. По его мнению, постоянные и энергичные тренировки необходимы для нормальной работы сердца, даже если у человека появились признаки сердечной недостаточности, как было в моем случае. Врач сказал, что если бы я примирился с приговором специалистов, то их диагноз, возможно, подтвердился бы.

Встреча с Полем Уайтом стала своего рода вехой в моей жизни. С этой минуты я стал доверять своему организму и жить с ним в мире и согласии.

Эта встреча еще больше укрепила мое убеждение, что психика может управлять телом, «дисциплинировать» организм, выявлять его потенциальные возможности.

Конечно, я ни в коем случае не хочу сказать, что пациенты с серьезными сердечными заболеваниями должны поступать вопреки советам докторов. Меня поддерживал мой лечащий врач Уильям Хитциг. К тому же в каждом конкретном случае к лечению надо подходить по-разному: то, что полезно одним, неприемлемо для других.

Стал ли я меньше уважать врачей? Как раз наоборот! Тысячи писем, которые я получил от них, опровергают ошибочное мнение, что врачи отрицают роль психологических факторов и духовных сил, способствующих выздоровлению.

Медицина — не только наука, но и искусство. Самое важное — открывать возможности человеческой психики и организма, использовать их глубинные резервы в борьбе с болезнью или со стрессом.

В некоторых письмах меня спрашивают, смогу ли я, если снова серьезно заболею, взять на себя полную ответственность за свое здоровье и жизнь, как прежде.

Честно говоря, я не знаю, что человек способен выдержать в своей — единственной для него — жизни, но уверен, что обязательно приложу все свои усилия.[11]

Я давно уже пересек ту роковую черту, которую мне когда-то предрекли медицинские эксперты. Согласно моим подсчетам, мое сердце за это время подарило мне ударов больше, чем предполагали врачи из страховой компании.

Так совпало, что в 10-ю годовщину со дня начала болезни я случайно встретил одного из тех врачей, которые поставили мне печальный диагноз: коллагеноз, означающий прогрессирующий паралич. Он был совершенно ошарашен, увидев меня. Я протянул руку, чтобы поздороваться, он — тоже. Я не удержался: хотел продемонстрировать ему все, что не мог выразить словами, — я сжал ему руку с такой силой, что он даже сморщился от боли и вынужден был просить пощады. Сила моего рукопожатия была красноречивее всех слов. Вряд ли стоило спрашивать о моем теперешнем самочувствии, но врач поинтересовался, что же помогло мне выздороветь.

— Все началось, — сказал я, — когда я решил, что даже самые опытные медицинские эксперты на самом деле знают недостаточно, чтобы приговорить человека к неподвижности и смерти. И я надеюсь, что врачи будут крайне осторожны, говоря с пациентами: ведь те могут поверить их прогнозам, а это станет началом конца.