Глава 6. Исправляя ошибки фортуны

Глава 6. Исправляя ошибки фортуны

Игроку тяжелее всего не проигрыш, а то, что нельзя продолжать игру.

Жермена де Сталь

It’s just a game[76]

Конечно, обеспокоенные родители и заинтересованные психологи непременно возразят: предположим, нам следует смириться с тем, что молодежь посредством интернета удовлетворяет свой информационный голод, стремление к общению, чрезмерные амбиции и все в таком роде. Но как быть с игрой? Никогда у человека не будет такой памяти и такой способности к научению, как в детстве и в юности. Никогда уже он не будет таким мобильным, понятливым и открытым для мира. Он должен учиться, работать… Ну, в крайнем случае любить — причем желательно нас, его богоданных родителей и его умудренных наставников. А он мнет этот джойстик, щелкает мышкой, по клавиатуре шебуршит, глаза безумные… Если оставить в покое, играет сутками. Экзамен сдать или собеседование пройти — не допросишься. Как же, ведь придется отвлечься от очередной аркады, стрелялки, головоломки! Во что он там играет? Не знаете? А зря.

Есть существенная разница, во что играет ваш предполагаемый аддикт. По жанру игры можно понять не только чего ему по жизни не хватает, но и саму вероятность формирования аддикции.

Существуют неролевые игры, не создающие стойкой зависимости — например, аркадные игры (стрелялки, бегалки с примитивным сюжетом) или головоломки (компьютерный вариант настольных игр — шашек, шахмат, нардов и пр.). Главная мотивация здесь: набрать как можно больше очков, собрать все возможные призы, обыграть компьютер и с выражением произнести «Й-й-йес-с-с!». Потребность не настолько мощная, чтобы качественно подавлять чувство пресыщения. Наступит момент, когда игроку надоест очередная (примерно десятитысячная) попытка, и он возвратится к делам своим скорбным. А вот игры на быстроту реакции, достаточно абстрактные и бессюжетные, основаны на азарте. К той же стороне натуры апеллируют и всяческие компьютерные рулетки, карточные игры, игровые автоматы и прочие аксессуары казино. Эти две разновидности могут серьезно зацепить игрока. Подхлестываемый азартом, он втягивается все основательнее и тонет на глазах — далекий и беспомощный, как «Титаник» во льдах. Тут лучше действовать не откладывая.

Кроме неролевых есть и ролевые игры. Это их пространство вытесняет собою действительность. Отождествляя себя с определенным компьютерным персонажем — героем битвы или так называемым «руководителем» (командиром отряда спецназа, главнокомандующим армией, главой государства или даже господом богом виртуального мира) — человек удовлетворяет потребность в доминировании, во власти, в могуществе. Эти особенности индивидуального выбора используются в психологической диагностике: благодаря им легче понять, какие именно стремления личности подвергаются фрустрации. И, соответственно, отыскать возможности для удовлетворения этих нужд в реальном мире.

Потенциальный игровой аддикт проходит несколько стадий вовлеченности — причем на последней стадии его потребность в игре может угаснуть.

1. Стадия легкой увлеченности: человек обнаруживает, что почувствовал вкус игры. Ему начинает нравиться графика, звуковое сопровождение, сюжеты, он переживает новые, интересные ощущения, которых вряд ли сможет достичь в действительности — сидит за штурвалом истребителя или спасает принцесс в заколдованном замке. Начинает формироваться неосознанная потребность в принятии роли; стремление к игре постепенно обретает целенаправленность, хотя игра носит скорее ситуационный, нежели регулярный характер — постоянной тяги к игре еще не существует.

2. Стадия увлеченности: фактором, свидетельствующим о переходе человека на эту стадию, является внедрение в иерархию потребностей нового компонента — потребности в игре. Притом это стремление состоит из многих индивидуальных особенностей личности, как было сказано выше, но структура потребности в игре непременно включает в себя желание подредактировать действительность, а в острой форме — и вовсе от нее отказаться, заменив виртуальным миром «по личному выбору». Игра на этом этапе принимает систематический характер. Если постоянного доступа к компьютеру нет, потребность фрустрируется. Возможны депрессивные проявления или достаточно активные действия, направленные на устранение препятствий.

3. Стадия зависимости: по данным Шпанхеля, всего 10–14 % игроков являются фанатами игр и предположительно достигают стадии зависимости от компьютерных игр. Потребность в игре у них приобретает характер одной из основных. Лишение игры вызывает депрессию или даже абстинентный синдром — по крайней мере, в психологическом плане. Ведь у компьютерного аддикта происходит изменение самосознания и самооценки. Состояние зависимости от компьютерных игр может осуществляться по двум сценариям: в социализированной или индивидуализированной формах. Социализированная форма предполагает поддержание контактов с социумом (хотя в основном с такими же фанатами), совместные игры, игры в сети с реальным партнером. Игровая мотивация носит в основном соревновательный характер. Эта форма зависимости менее губительна для психики и соматики игрока: общение с другими людьми не дает ему оторваться от реальности и уйти в выдуманный мир. Но индивидуализированная форма предполагает именно такой «отрыв». Психика начинает отражать не воздействие объективного мира, а виртуальные события. Такие аддикты часто и подолгу играют в одиночку, а потребность в игре у них находится на положении базовой потребности — то есть стоит на одном уровне с потребностями физиологическими. Существуют два выхода из этой стадии: патологическая зависимость или постепенное охлаждение пристрастия к играм.

4. Стадия привязанности: характеризуется угасанием игровой активности человека, сдвигом в сторону нормы. Человек еще не полностью освободился от психологической привязанности к компьютеру, но уже в состоянии «держать дистанцию». Стремление играть идет на спад и фиксируется на более низком уровне. Сами игроки, выбранные среди молодежи 18–23 лет, расценивают это изменение своего состояния как последствия процесса взросления. Переоценка ценностей, свойственная этому возрастному рубежу, заставляет игрока все чаще и на все более длительный срок возвращаться в реальный мир из виртуального. У действительности, в свою очередь, тоже есть привлекательные стороны, способные заинтересовать молодого человека. К тому же уровень тревожности, негативизма, уязвимости снижается по мере перехода из статуса «еще ребенка» в статус «уже взрослого». Эти улучшения не могут не отразиться на мироощущении и самооценке взрослеющего индивида. Обнаружив, что мир «больших» не настолько страшен, как когда-то казалось с позиции «маленького», вчерашний подросток поневоле меняет свое мнение о жизни вообще к лучшему.

Уровень конечной привязанности к компьютерным играм не одинаков: все зависит от интенсивности спада интереса к играм и от уровня фиксации, достигнутого в конце этого «спуска». Он может оказаться довольно высоким и оставаться таким долгое время.

Но это больше напоминает гипертрофированное увлечение: коллекционеры, посвящающие все свое свободное время и средства пополнению своего собрания, ведут себя аналогичным образом. В дальнейшем интерес к игре может еще больше понизиться — или наоборот. Существует вероятность новых «пиков привязанности» — например, в связи с выходом на рынок новой увлекательной игры, способной вызвать вспышку интереса со стороны игроков, или в тот момент, когда игрок обращается к привычному релаксанту из-за проблем с карьерой или личной жизнью.

И все-таки динамика развития зависимости от компьютерных игр отличается от параметров «доказанных» зависимостей: например, наркомания с течением времени усиливается равномерно, без спадов. При отсутствии специального вмешательства в поведение наркомана психологическая тяга к наркотику неуклонно растет. Сами игроки, рассказывая о роли игр в собственной жизни, упоминают не только возможности виртуального мира как убежища, но и его полезность в качестве релаксанта, снимающего напряжение и усталость после рабочего дня, переключающего мысли с «рабочего режима» на другие вещи. И наконец, состояние «в игре» используется как временный отрыв от реальности: некоторые играют оттого, что, как и большинство молодежи, чувствуют потребность в острых ощущения, в развлечениях, в безумствах и даже в глупостях. Но, к сожалению (а может, и к счастью), у них нет ни денег, ни времени, ни безбашенности для того, чтобы вести подобный образ жизни.

Игра отвлекает от неисполненных и неисполнимых желаний, помогает переживать трудности и разочарования, не прибегая ни к алкоголю, ни к наркотикам.

Конечно, не бывает правил без исключений. Как мы уже говорили, если аннулировать цель или сделать главной целью получение удовольствия, можно превратить в предмет психологической зависимость любое действие. То же и с «компьютерной разрядкой»: если игра перестает исполнять функции разрядка, а превращается в заменитель реальности, то рано или поздно игрок предпочтет удалиться в эту новую реальность и будет посещать «невиртуальную» действительность только под особо жестоким давлением обстоятельств. Для столь неблагоприятного исхода требуется соблюдение нескольких условий (в индивидуальной пропорции):

1) появляется одна или несколько трудноразрешимых проблем;

2) стрессоры накапливаются и понемногу разрушают индивидуальный «запас прочности»;

3) обстоятельства выходят из-под контроля;

4) возникает стойкое чувство беспомощности и безнадежности;

5) прессинг со стороны окружения достигает непереносимой отметки;

6) резко возрастает потребность в позитивных ощущениях;

7) источники позитивных ощущений ограничены.

Все эти события неизбежно активизируют систему психологической защиты. В какой-то момент ее деятельность достигает апогея. И человек совершает опасные действия, пытаясь уменьшить прессинг. Почему опасные? Потому, что осознанных шагов в системе реагирования на прессинг совсем немного. Ведь, чтобы выявить и искоренить причины стресса, необходимо предпринять целый комплекс довольно «энергоемких» мер. А в состоянии тревоги или даже паники личность способна исключительно на эмоциональную разрядку. Человек мечется, прячется, срывается на окружающих — нет, чтобы сесть и спокойно разобраться в себе и в обстоятельствах. Но разве в этом «психологическом миксере» можно сохранять спокойствие, ясный ум и твердую память? А значит, разум пасует и в ход идут инстинкты.

Представьте себе животное, которое забивается в угол клетки и рычит, огрызаясь на ветеринара, а заодно и на любящего хозяина. Зверь хочет одного: пусть его оставят наедине с клеткой, подстилкой, поилкой и… его болью. Может быть, все само собой рассосется, если свернуться калачиком и постараться уснуть. Приблизительно то же чувствует и проделывает напуганный подросток или молодой человек, если окружающее давит на психику слишком сильно: он зарывается в подстилку и пытается забыться сном. Не всегда натуральным. Чаще искусственным. Компьютерным, например. Подсознание потенциального аддикта прибегает к стандартной формуле: если как следует «разбавить» неприятную действительность регулярными «командировками» в гораздо более приятную воображаемую реальность, то и на Марсе смогут яблони цвести. Такова среднестатистическая защитная реакция на превышение уровня сопротивляемости сознания.

Из всех защитных приемов, перечисленных в первой главе нашей книги, только сублимацию можно считать конструктивным методом преодоления «черной полосы». Реализация в действии, отрицание реальности, фиксация, рационализация, проекция, регрессия, аннулирование — словом, все механизмы защиты, особо актуальные при психологической зависимости, — только усугубляют расстройство психики и разрушение социальных связей. Но сублимация, благодаря направленности на конечную цель, а не только на процесс защитыкак таковой, представляет меньшую опасность в плане развития болезни. К сожалению, для того, чтобы прибегнуть к сублимации, личность должна обладать (или хотя бы воображать, что обладает) творческими способностями. При наличии отсутствия оных индивид поневоле идет другим путем. Но каким именно?

Это зависит от субъективного «образа врага». Предположим, в качестве самого мощного стрессора сознание выбирает семейные скандалы. Тогда в качестве врага выступают участники скандалов и в первую очередь инициаторы домашних разборок — супруги, тещи, свекрови, сестры, братья, родители, дяди, тети — словом, ближайшее окружение. Если бы личность больше интересовалась своей карьерой, роль главного стрессора играли бы неприятности на работе, а в стане врагов оказались бы коллеги-интриганы и начальник-дебил. Но все на свете относительно. И плохие отношения с родней, мешающие нормальной работе и карьере, тоже могут восприниматься как «опосредованный» стрессор: из-за этой семейки я не знаю покоя ни днем ни ночью, они мне все нервы вымотали, однажды я просто сбегу — хуже, чем с ними, мне уж точно нигде не будет! А вдруг будет?

Надо учитывать, что переходный период между молодостью и зрелостью не имеет аналогов в плане остроты конфликта между возникающими потребностями и возможностью их удовлетворения. Хочется буквально всего — славы, богатства, внимания, любви. Притом, что возможностей получения желаемого практически никаких. Социальный статус, профессиональные достижения, жизненный опыт и даже личное обаяние — все эти качества человек обретает в процессе научения, в процессе формирования паттернов поведения, в процессе преобразования себя. Из-за отсутствия необходимых навыков юность чрезвычайно уязвима: социальная среда предлагает личности решать вполне «взрослые» задачи и подвергает немилосердному прессингу в случае промаха.

Раны победителя не болят

Большинству молодых людей свойственны высокая социотропность, когда человеку крайне важно общественное одобрение, и автономность, когда главным критерием для самооценки служит успех. При такой направленности сознания легко, надавив на человека, превысить его уровень сопротивляемости и заставить поверить в то, что он ничтожество, неудачник, бездарность и т. п.

Вполне вероятно, что некоторые из упомянутых характеристик имеют под собой серьезные основания. Во всяком случае сейчас. Но кто в молодости не делал глупостей, не предавался лени, не упускал шансов и не совершал промахов? И чем жестче реакция окружающих на ошибки молодости, тем выше вероятность формирования «экзаменатора» у объекта этой реакции. Кто же такой этот «экзаменатор»?

Поскольку «экзаменатор» является финальным образованием довольно долгого психического процесса, рассмотрим это явление не с конца, а с начала. Влияние критических высказываний на сознание подростка может быть разным — в том числе и конструктивным. Дети, которым никто никогда не делал замечаний, приходят в мир неподготовленными к требованиям, к отказам и вообще к какой бы то ни было негативной реакции на свои действия. Им приходится спешно учиться технике приспособления к окружающему миру — притом, что до сих пор они пользовались исключительно тактикой предъявления претензий. И соответственно, их психологическая мобильность явно недостаточна для формирования комфортного самоощущения. Следовательно, детей можно и нужно критиковать. Хотя бы для развития в них мобильности.

Но разве близкие люди, достающие своего подопечного согласно принципу «Не мытьем, так катаньем», преследуют цель улучшения его приспособляемости? Скорее всего, нет. У них свои цели и свои игры. И одной из самых распространенных является психологическая игра под названием «Недостаток». Исходной точкой для нее становится депрессивное состояние Ребенка в сознании «нападающего» игрока. Эта психологическая структура выдает тезис «Я ни на что не гожусь». Но защитный механизм преображает самопорицание в позицию Родителя: «Они ни на что не годятся». Задача игры состоит в доказательстве защитного утверждения. Участники «Недостатка» не успокоятся, пока не обнаружат в своем знакомом или родственнике какой-нибудь изъян — от поверхностных («что за дурацкая прическа») до финансовых («зарабатывает гроши»), эзотерических («не читает Кафку»), сексуальных («вот потаскуха») или рефлексирующих («что он/она хочет этим доказать?»). То, что мы нередко принимаем за бескорыстную любовь к сплетням, на самом деле есть попытка защититься от собственного разбушевавшегося Ребенка.

Видимо, в душе каждого из нас живет капитулянт, ищущий оправдания своему провалу — еще до начала мероприятия. Кому-то удается его загасить, кому-то — нет.

Потребности «капитулянта» реализует психологическая составляющая, которую Э. Берн называет Родителем. Он, как мы уже говорили, зануда и паникер. Родитель бесконечно читает мораль и взращивает страхи, словно собирается разбогатеть на урожае фобий. Те, кто не сумел справиться с паникой, вызванной Родителем, рано или поздно дают волю своему Ребенку. А тот, следуя привычкам шкодливой малолетки, как всегда, затевает пакость и одновременно измышляет отговорки — на случай, если поймают на месте преступления. Подобная игра Ребенка с Родителем длится бесконечно. Вот откуда у человечества столь богатый ассортимент отговорок.

Таким образом формируется и закрепляется порочный круг неблаговидных действий, совершаемых под благовидными предлогами. Незачем и говорить, что подобное поведение не понижает, а лишь усиливает депрессивное состояние. К тому же ответом на прессинг со стороны любителей поиграть в «Недостаток» в большинстве случаев становится агрессия. И зачастую предмет «благожелательной» критики изрядно превышает порог «самообороны». Проще говоря, молодежь в ответ на сетования старшего поколения может такое сказануть, что у критика разом все хронические заболевания обострятся. Агрессивный отпор вызывает тревогу, тревога перерастает в панику, паника порождает метания, метания усугубляют панику. Психологи называют эту бесконечную череду однородных событий «генерационным циклом тревоги».

Самозащита вынуждает людей становиться невнимательными и жестокими. Они как-то не думают о том эмоциональном прессинге, который по их милости переживает подросток или молодой человек. И не считают нужным разбираться в собственных побуждениях. Любая «отмазка» вроде «Мы им добра хотим», «Это для их же пользы», «Надо же учить молодежь уму-разуму» и т. п. сгодится в качестве «официального обоснования» для того, чтобы сплетничать о ком угодно.

Люди вообще охотно выдумывают сверхзадачи и сверхцели, которые одной своей небывалой чистотой и продвинутостью смогут (якобы) оправдать любые ошибки, глупости и гадости, совершенные по ходу достижения задуманного. В том числе и те, которые мы причиняем себе, переводя стрелки на некондиционную окружающую среду — природную, социальную и психологическую — и тем самым убеждаем себя в ее непригодности для жизни. Естественно, подобное предубеждение вызывает внутренний дискомфорт, а дискомфорт — тревогу и позыв к бегству. Куда угодно, лишь бы отсюда. И очень кстати приходятся новейшие технологии, предлагающие эскаписту широкий выбор «искусственных миров».

Специфика нашего, сегодняшнего мира заключена в том, что извечный вопрос «Быть или не быть?» теперь звучит совершенно иначе: где быть? В какой реальности осесть и пустить корни?

Современная молодежь начинает познание этого мира с пребывания в иных мирах, вложенных в давно знакомую действительность, словно драгоценные безделушки — в старую, ободранную шкатулку. А любая (в том числе и психологическая) игра затем и затевается, чтобы дезориентированная, напуганная личность смогла отказаться от контроля за собственной жизнью и превратиться в фаталиста, живущего сегодняшним днем.

Это основное предназначение игры. Закрепляясь в человеческой психике, она постепенно разрастается в характерную деформацию. Психологи описывают ее как «нарушение временных предпочтений (неумение отказать себе в чем-то сейчас ради более важных целей в будущем), отсутствие стратегии, что проявилось у разных групп населения… феномен гипертрофированного нарушения пространственно-временных характеристик адаптации к внешнему миру, а именно: крайнее сужение временной перспективы и выведение локуса[77] контроля в зону рабства (делегирование ответственности за свою жизнь, здоровье, благополучие)»[78]. Проще говоря, по мере погружения в игру человек превращается в избалованного ребенка, одновременно порабощенного игрой и свято убежденного в том, что «здесь все от мене зависит». Уверенность в своем всемогуществе избавляет игрока от необходимости внутреннего развития и приспособления к внешним условиям.

Английский историк Джон Актон, сказавший «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», описал только один полюс могущества. Положение дел на другом полюсе изложил американский политик Эдлай Стивенсон: «Власть развращает, а отсутствие власти развращает абсолютно».

Бывает так, что личность передает управление своей особой весьма безжалостному «руководителю». Это и есть «экзаменатор» — психологическая структура, в которой концентрируются все негативные реакции на поступки порабощенной личности. Любой поступок, любое ощущение, любое состояние индивида немедленно подвергается критике. В роли «экзаменатора» могут выступать и реальные люди — например, строгий, а точнее авторитарный родственник или насмешливый старший приятель. Постепенно высказывания, интонации и даже тембр внешнего «экзаменатора» передаются «экзаменатору» внутреннему. По мере формирования этого внутреннего голоса, непрерывно распекающего личность за все ее пристрастия, ожидания и стремления. Нечего и надеяться угодить «экзаменатору». У него диаметрально противоположная цель.

Он, как и участники «Недостатка» просто играет на понижение. Чем скромнее выглядят достижения индивида, чем глупее он себя чувствует, чем ниже его самооценка, тем успешнее «экзаменатор». После того, как он преобразуется в стойкую психологическую формацию, можно сказать, что ее обладатель станет играть в «Недостаток» сам с собой: его Ребенок вечно будет пребывать в депрессии, а его Родитель будет его непрерывно доканывать своим сарказмом или нотациями. Обстановочка, прямо скажем, не самая благоприятная.

Неудивительно, если подобные обстоятельства вызовут у индивида какое-нибудь психологическое расстройство. В частности, расстройство личности. Их структура непосредственно зависит от доминирующего психологического радикала — одного из тех, что описаны в третьей главе. Расстройства личности подразделяются на несколько групп, сходных по симптоматике и проявлениям.

1. Категория A.

Параноидное — подозрительность и недоверчивость по отношению к окружающим, склонность считать себя безупречным; настороженность в связи с мнимыми нападениями со стороны других людей.

Шизоидное — нарушенные социальные отношения; неспособность и нежелание формировать чувство привязанности к другим людям.

Шизотипичное — эксцентричность; странности восприятия и речи, препятствующие коммуникации и социальному функционированию.

2. Категория B.

Истероидное — сверхозабоченность своей привлекательностью; склонность к раздражительности и приступам гнева, если поиски стороннего внимания не приводят к успеху.

Нарциссическое — претенциозность; переоценка собственных достижений и способностей и недооценка чужих; поглощенность привлечением внимания к своей особе; самореклама; отсутствие эмпатии.

Асоциальное — недостаточное морально-этическое развитие; неспособность следовать одобренным моделям поведения; лживость; беззастенчивое манипулирование другими; в анамнезе — нарушения поведения в детстве.

Пограничное — импульсивность, неадекватный гнев; резкие изменения настроения; хроническое чувство тоски; попытки совершения суицида или членовредительства.

3. Категория C.

Избегающее — гиперсензитивность к отвержению или социальному пренебрежению; робость; неуверенность при социальном взаимодействии и попытках завязать отношения.

Зависимое — трудности при обособлении в отношениях; непереносимость одиночества; подчинение другим с целью сохранить отношения; нерешительность.

Обсессивно-компульсивное — чрезмерная забота о мелочах и соблюдении порядка и правил; невыразительность и холодность эмоций; неумение расслабляться и развлекаться.

4. Условные категории.

Пассивно-агрессивное — негативистские установки, пассивное сопротивление выполнению дел, применение обходных средств; нытье, мрачный настрой и желание спорить; обида и зависть к более удачливым людям.

Депрессивное — глубоко проникающие депрессивные когниции; постоянное уныние, чувство себя несчастным; ощущение собственной неполноценности, вины; самокритичность.

Как видите, категорию A отличает стремление отгородиться от окружения, выстроить между собой и другими стену из эксцентричных, а зачастую и необъяснимых представлений и норм. Категория B, наоборот, упорно стремится привлечь внимание и занять положение центра вселенной, используя сомнительные, непристойные или даже криминальные способы. Категория C жаждет эмоциональной поддержки, но не дает развиться собственной эмоциональной сфере, поэтому получение позитивных ощущений для нее либо ограничено, либо связано с внешним «эмоциональным донором». И наконец, условные категории, которые попросту отказались от поиска душевного комфорта, похоронив свое «Я» под завалами негатива. Ни одна из этих психологических стратегий не может считаться конструктивной. Разумеется, если в реальном мире личность превращается в такое, да еще выслушивает на сей счет неприятные замечания «экзаменатора», наилучшим выходом кажется… игра.

Здесь все иначе. И социотропность, и автономность незрелой личности здесь могут, наконец, обрести удовлетворение в виртуальных победах. Да, победителей не судят. Но не только. «У победителей раны не болят», — верно заметил римский поэт Публилий Сир. А значит, душевная боль исчезнет, растворится в ощущении достигнутого успеха, пусть даже игрушечного.

В общем, сфера и стратегия влияния психологических игр на жизнь и личность человека такова, что образуется обратная связь: человек становится игроком — игра становится судьбой. Здесь важно вовремя остановиться. Иначе все выйдет так, как предупреждал английский писатель Эдуард Булвер-Литтон, сказавший: «Содержание воздушных замков обходится очень дорого». И не просто дорого: придется пожертвовать всем своим имуществом — не только финансами, но и молодостью, силой, талантами и перспективами — ради нигде и никогда не существовавшей фата-морганы. А чем она, спрашивается, лучше действительности? Может, и ничем не лучше. Просто именно она попалась под руку «юноше, обдумывающему житье» или девушке, занятой тем же.

Благодаря этим «виртуальным отдушинам» можно отдохнуть от реальности, но можно и отгородиться от нее. В юности легко принять как данность то, что твой «локус контроля» помещается «в зоне рабства»: в конце концов, ребенок осознает свою зависимость и подчиненность взрослым примерно в четырех-пятилетнем возрасте, а потом следует десять (или все двадцать) лет послушания (или сопротивления). Подростку легко принять эту «детскую» тактику и продолжать ее применение. Буквально до седых волос.

Вот почему сознание людей взрослых (взрослых согласно паспортным данным) часто возвращается к инфантильным стереотипам: а чего я-то суечусь? Да разве ж за всем уследишь? Вот приедет барин, барин нас рассудит. И даже у людей совершенно одиноких вполне может сыскаться такой вот специальный своевременный «барин», готовый рассудить, помочь, кофейку сварить и носик вытереть.

Отче наш, комфорт наш душевный даждь нам днесь…

Тем, у кого имеется «барин», он же «моя прекрасная няня» (верный друг или любящий родственник, заботливый менеджер или нежный продюсер), инфантилизм представляет весьма удобным состоянием. Проблема инфантильного индивида в том, что приходится соблюдать меру: время от времени делать самостоятельный выбор, принимать довольно важные решения, нести ответственность за свои поступки, удовлетворять собственные потребности за свой, так сказать, счет — моральный и материальный. И не всегда есть возможность повиснуть на чьей-то шее, болтая ногами от избытка чувств. Если не давать чужим шеям отдохнуть от бремени ваших проблем, однажды разбегутся все: не то что продюсер, родная мама растворится в синих далях, чтобы вовек не возвращаться. Все-таки люди — существа ненадежные.

Поэтому некоторые индивиды, особо нуждающиеся в «волшебном помощнике», переключаются с людей на неодушевленные предметы и вещества. А другие, наоборот, выбирают сущности сверходушевленные. И их поведение вскоре начинает походить на компьютерную игру, в которой «все по правилам»: и действия, и противодействия, и обещанное, и исполненное. Это замечательное состояние предсказуемости и определенности в реальном мире, конечно же, недостижимо. Но в указанной игре реальность исполняет подчиненную, второстепенную роль (как и во всех играх). А управляет ею сверхреальность. Или надреальность. Или ирреальность. Как хотите, так и называйте. Потому что речь идет о религии.

Вероятно, сейчас многих читателей охватит возмущение: что, опять атеистическая пропаганда? Поверьте, никто не собирается обращать вас в атеизм. Просто авторам довелось видеть самые разные формы религиозности, и это зрелище привело нас к парадоксальному выводу: множество людей не столько верят в бога, сколько пытаются им манипулировать. Примерно так же, как если бы он был любящим родителем или доброй тетей, у которых так просто выцыганить суперкалорийный шоколадный торт или внеочередную поездку в зоопарк. В обмен на эти послабления верующий-манипулятор обещает планомерно исполнять положенные обряды, регулярно и откровенно докладывать о своих шалостях, пардон, грехах, а также возложить ответственность за свою судьбу и за свое поведение… на божественную сущность. Все, дескать, отныне я ничего не решаю и ни за что не отвечаю. Примите мою единственную и неповторимую жизнь и распишитесь внизу страницы. Трогательно, правда?

Упоминания А. Маслоу об «опыте мистических и духовных переживаний, и не обязательно религиозных» соседствует с «демократизмом ценностей и отношений». Но для многих религиозных людей демократизм недосягаем. Именно потому, что их личность тяготеет к иерархической структуре, условия всеобщего равенства вызывают дискомфорт, а взаимоотношения они предпочитают уснащать сложными ритуалами. Подобный образ мышления и поведения присущ эпилептоидам, но и другие психотипы не пренебрегают ритуалами. А с возрастом, как правило, ригидность мышления увеличивается, и ритуалы могут приобрести первостепенную важность. Это состояние легко приобретает видимость набожного поведения. Хотя, в сущности, так и остается девиантным.

Знакомые за глаза называли Люсю «девушка трудной судьбы» без какого бы то ни было сочувствия, иронически. Люся всегда была недовольна. Не чем-то конкретно (на мелочи она не разменивалась), а всей своей жизнью. Из-за глобального недовольства собственной судьбой горькая обида на «мирозданье вообще» намертво засела в маленькой Люсиной головке и, как раскисшая чернильная печать на потрепанном бланке, проступила на кисленьком Люсином личике. С этим выражением она смотрела на кусок мяса, который ей взвешивали в гастрономе, на свою дочь, приходившую домой из школы, на мужа, с которым ежевечерне ложилась в постель, на любовника, таксиста Юру, с которым встречалась раз в неделю. Люсино жизненное кредо уместилось в коротенькую незамысловатую формулу: «Я заслуживаю лучшего». Нет, у самой Люси не было никаких особых талантов и достоинств, как, впрочем, и запредельной внешности, и темперамента, не было ума, артистизма, живости и многого другого, что может украсить жизнь женщины по окончании молодости.

По своим объективным данным Люся ни на что претендовать не могла, а потому украшала себя запросами. К тому же претензии избавляли Люсю от ответственности за свои поступки. Да, она изменяет мужу. А что ей остается делать? Вот был бы он лучше — не изменяла бы. Да, она не занимается дочерью. Но если бы девчонка не была такой посредственностью, и Люсе не было бы с ней так скучно, она бы уделяла ей больше времени, может, гордилась бы ею. Да, она плохо готовит. Но если бы сами продукты были качественней, то с ними и возиться не надо было бы. И любовник у нее — быдло. Но если бы приличные мужчины запросто приставали бы к приличным женщинам на улице и в транспорте… В общем, вся эта жизнь, как ни крути, ее не достойна, а потому и стараться не стоит. А то плохо кончишь. Взять хотя бы мадам Бовари…

Но, если честно, Люся ощущала некоторую ущербность своей позиции, хотя бы потому, что она не находила ни восхищения, ни сочувствия у окружающих. Вокруг нее находились, право слово, странные люди, которые почему-то предпочитали позитив. А позитив у Люси находился где-то в пределах нулевой отметки. Она и сама чувствовала, что ей необходима хорошая основа, попрочней марксистского базиса и «посильней, чем «Фауст» Гёте». Какие-нибудь респектабельные моральные ценности или любовь… Только объект должен быть совершенным и необременительным, чтобы не оскорблял Люсин взгляд и слух фактом своего существования.

Ну, а раз «девочка созрела», то на ловца и зверь бежит. Как-то Люсина мать, которая, к слову, тоже могла бы быть получше, чем есть, попросила сводить приехавшую в гости двоюродную тетку в церковь на службу. Люся согласилась, так как развлечься в тот момент ей было нечем. Стоя на литургии, Люся сначала скучала, а потом согрелась и вовлеклась в происходящее. Слушая размеренное пение священника и надтреснутые голоса хористов, скользя глазами по фрескам на стенах, она вдруг поняла, чего ей в жизни не хватало. Над ней парил распятый Христос, совершенный сын совершенного родителя, так пострадавший в мирской жизни за людское убожество. Да и папашу его еще раньше довела до тяжелейшего отвращения всего одна парочка молодых засранцев — Адам и Ева. Выходит, Бог всемогущий — и тот не справился. Значит, все-таки существует в этом мире что-то близкое ей по духу и достойное ее любви. И она, Люся, как высшее существо, страдает за несовершенство жизни. От этих мыслей Люся расплакалась, молиться она не могла (молитв не помнила), но сбивчиво и суетливо начала о чем-то договариваться с Богом, часто и торопливо крестясь. Из церкви Люся вышла на ватных ногах убежденной христианкой и побрела, не разбирая дороги. Но минуты через три ей пришлось вернуться: Люся вспомнила, что забыла там тетку.

С этого дня Люся начала меняться. Выраженье недовольства на ее лице сменила мина просветленного укора. Теперь Люся соглашалась терпеть то, что посылает Бог, и всячески это подчеркивала. Она стала замечать у окружающих вспышку интереса в глазах и удивленное внимание, когда произносила фразы вроде: «Я не могу судить об этом, я человек очень религиозный» — и замолкала с таинственной улыбкой. Сослуживец Петр Васильевич даже глубокомысленно заметил: «А Люська вроде не такая дура, как казалась на первый взгляд». Отношение к дочери у Люси тоже улучшилось: в конце концов у других людей тоже есть дети, ничем не лучше. Теперь она говорила девочке: «Бог даст, ты окончишь школу и поступишь в институт. Я буду молиться за тебя». Люся полюбила соблюдать обряды, они как-то разнообразили жизнь и разряжали обстановку. Она предложила мужу обвенчаться, чтобы изгнать грех из их отношений. Муж был настолько ошарашен, что согласился. Он в простоте душевной думал, что в их совместной жизни есть привычка как эрзац здоровья, скука — от времени и лени, но о таких безднах, как грех, он даже и не помышлял. Надо же, оказывается, жил бурной жизнью, из которой еще что-то можно изгнать. И они обвенчались. Даже любовник, таксист Юра — и тот стал проявлять к Люсе больше уважения как к женщине верующей. Теперь они не встречались по постным дням, и в Люсином присутствии Юра больше не сквернословил, а только мычал, как от зубной боли — там, где по обыкновению привык разражаться матом.

Так Люся как могла гармонизировала свою жизнь. Еще она часто посещает церковь. Люся ходит туда на свидания с Богом, с тем единственным совершенством в этом мире, которое достойно ее любви. А, уходя со всенощной, ощущает себя таинственной незнакомкой, почти инопланетянкой, и с улыбкой слушает, как стучат ее каблучки по московским переулкам.

Изменений Люсин характер не претерпел, христианка из нее вышла так себе, но зато она сменила «выраженье на лице». Не став при этом ни на йоту человечнее. Религия просто-напросто структурирует Люсино время. А раньше это делало недовольство, бывшее, кстати, банальным проявлением нарциссического расстройства личности. Если бы Люсю вовремя (то есть, вероятно, еще в детстве) повели к психологу, ее мировоззрение стало более позитивным. Люсин Ребенок перестал бы предъявлять завышенные требования к Люсиной личности, а та не прикрывалась бы от нападок Ребенка стереотипными приемами Родителя, который, как обычно, переадресовал упомянутые завышенные требования и принялся донимать своей «деструктивной критикой» весь окружающий Люсю мир.

Религиозное мировоззрение ничуть эту схему не изменило — разве что укрепило и ужесточило. И хотя на первый взгляд Люсины взаимоотношения с миром приобрели более комфортную форму, а оценка действительности — большую свежесть, все эти улучшения — кажущиеся. Люся может играть во всепрощение и очищение много лет. Но ее индивидуальность, деформированная серьезной патологией, так и останется закрытой и высокомерной, ее точка зрения — стандартной и зависимой, ее поведение — ханжеским и раздражающим. Да, повод для прессинга, который Люся оказывает на близких, сменился на более благовидный: так, раньше она была всего-навсего зануда, а сейчас — сама любовь. Тем не менее укоризненное отношение к действительности отнюдь не сменилось ни благодарным, ни внимательным, ни снисходительным. Просто Люся стала изливать свои чувства в той форме, которую допускает ее «игра» — игра в глубоко верующего человека.

Все действия, совершенные индивидом исключительно ради получения очередной порции эмоций, то есть без интереса к поставленной задаче (помните о признаке самоактуализированной личности — о центрированности (сосредоточенности) на задаче, которая отличается от центрированности на себе?) и без желания получить результат — все это можно назвать игрой. Четкое исполнение религиозных обрядов вкупе с привычкой объяснять свои действия «божьей волей» — маска, которая позволяет не нести ответственность за совершенный поступок или выбор. А то и не делать выбора вовсе. Можно, в конце концов, пойти и спросить у батюшки: вот я с дочерью намедни поругалась — и кто из нас прав?

Да, вот тоже проблема! Проблема Люсиной дочери. Девочка может вырасти неуверенной в себе, инфантильной, закомплексованной и склонной к аддикции. Эти «дурные наклонности», в частности, беспомощность и неприятие действительности, достанутся ей от мамы по наследству. Как и формирование в ее сознании «экзаменатора». Ведь Люся (и большинство ей подобных), несмотря на декларацию кротости и смирения, генерирует в своем окружении тревогу и растерянность. Причем мучительные, трудноискоренимые формы тревоги — такие, при которых очень сложно осознать, в чем причина дискомфортного состояния.

Хотя следует признать, что у некоторых разновидностей тревоги нет отчетливых объективных причин. З. Фрейд различал три типа тревоги или душевной боли, от которой страдают люди: 1) реалистическую тревогу, возникающую в силу действительных опасностей или угроз, исходящих из внешнего мира; 2) невротическую тревогу, вызванную импульсами бессознательного, которые угрожают прорваться сквозь контроль сознания и проявиться в поведении, приводящем к наказанию и осуждению; 3) моральную тревогу, возникающую из-за реального или предполагаемого действия, которое находится в конфликте со «сверх-Я» индивида и возбуждает чувство вины. Чтобы уменьшить любое из описываемых болезненных переживаний, личность предпринимает корректирующие меры. В том числе и к формированию альтернативной реальности, вызываемой «на помощь» сознанию при посредстве аддиктивного агента.

На самом деле выяснить, что первично — тревожное, депрессивное состояние или тяга к применению «релаксанта» — без вмешательства специалиста невозможно. А тем более в случаях порочного круга, который, как правило, складывается в процессе развития психологической зависимости. Ведь растущее чувство тревоги — один из симптомов синдрома отмены (он же ломка, он же абстиненция). К тому же так называемая «беспричинная» тревога воздействует на сознание гораздо сильнее, нежели рациональная объяснимая форма тревожного состояния.

Когда уровень смутного беспокойства превышает определенный рубеж (для каждого из нас этот показатель индивидуален и зависит от нашего уровня сопротивляемости), на помощь личности приходят всевозможные игры. Мы с детства привыкаем выпускать пар с помощью игр. Но они не только помогают получить психологическую разрядку.

Игры — азартные, компьютерные, психологические, любые — одно из самых распространенных средств «преобразования» невротический или моральной тревоги в реалистическую.

Этим она так же «держит» игрока, как и прочие свойства игры — например, азарт или эйфория. Притом, что для устранения или, по крайней мере, уменьшения тревоги есть менее опасные средства. Например, помощь психоаналитика.

И невротическая, и моральная тревога (не говоря уже о реалистической тревоге) не беспредметна. Она обусловлена конкретными обстоятельствами, предпосылками, потребностями… Но к помощи психоаналитика прибегают немногие. Кто-то пребывает в убеждении, что «это только для психов, а я не псих». Кто-то экономит на своем душевном здоровье, считая эту услугу обременительной для бюджета. Кто-то беспечно надеется на то, что «все само рассосется». Но, несмотря на разницу отговорок, главная причина одна: нежелание сознавать, что для некоторых особо чувствительных или существенно деформированный натур психоаналитик так же необходим и нормален, как зубная щетка или крем для рук.

Да простят меня специалисты соответствующего профиля, их деятельность в чем-то походит на гигиенические процедуры: человеческое сознание время от времени нуждается в «генеральной уборке». Если пренебрегать «гигиеной сознания», стрессы, страхи, депрессия наведут в психике свой собственный «порядок»: населят темные углы домовыми, кухонные шкафы — вампирами, под кроватью разместят полчища барабашек, а в санузле запрут Вия. И наступит у вас в мозгу полный Гоголь. Согласитесь, лучше уж поддерживать здесь порядок — хотя бы относительный. Для чего необходимо решать психологические проблемы по мере поступления, а не в процессе ликвидации последствий очередной катастрофы, как это у нас принято.

Проиграешь, как ни меть

Китайский мудрец Конфуций говорил: «Малоподвижное — легко удержать в руках. Еще не проявившееся — легко направить. Хрупкое — легко разбить. Мелкое — легко рассеять. Действовать надо там, где ничего еще нет. Наводить порядок надо тогда, когда еще нет смуты. Дерево в обхват рождается из крошечного ростка, башня в девять ярусов вырастает из кучки земли, путь в тысячу ли начинается под ногами». В том смысле, что пока ситуация не окончательно запущена, следует действовать, исправлять положение, учиться на ошибках. Словом, строить, развивать, улучшать. Бесспорно полезный совет. Только уж очень… китайский.

Кропотливость, терпение, последовательность жителей Поднебесной — классический образец стойкости. Именно поэтому наши соотечественники вряд ли станут выполнять заветы Конфуция. Для подобного поведения нам не хватает выносливости и приземленности. Речь, конечно, не о духовной приземленности, а о поведенческой. По-китайски продвигаться вперед — пусть даже со скоростью простуженной улитки, но все-таки продвигаться, тратя очень много времени и сил, но не пытаясь перепрыгнуть с шестом Великий каньон — для русского неуемного темперамента скучно. Неромантично. Пресно. Шапкозакидательство и рукомашество в процентном отношении менее эффективны, нежели движение упрямствующей улитки, но что нам проценты! Душа просит риска, а победителей не судят!

Между тем риск — один из самых мощных аддиктивных агентов.

А основанная на нем игромания — крайне опасная форма психологической зависимости. Это, можно сказать, Синг-Синг для человеческого сознания. Окруженное со всех сторон измененной действительностью, оно теряет способность к осмыслению происходящего. Да игроку и не требуется осмысление. Ему куда важнее интуиция, наитие, предвидение и проч. Рациональная сторона личности может брать бессрочный отпуск за свой счет.