Глава 9. Индивидуальные факторы: пол, возраст, общественное положение, профессия
Глава 9. Индивидуальные факторы: пол, возраст, общественное положение, профессия
I
Пол
1) Артистическая, политическая и прочая эволюция женщины. В эволюции гениальности женщины почти не участвовали. Гениальные женщины являются редким исключением. Давно уже замечено, что на сотни мужчин, играющих на рояле, приходятся тысячи женщин, а между тем из последних не выдвинулось ни одной великой виртуозки, несмотря на то что различная обстановка полов этому нисколько не мешает.
Правда, в физике прославилась Мэри Соммервилль; в литературе блещут имена: Джордж Эллиот, Жорж Санд, Даниэль Стерн, мадам де Сталь; в художестве составили себе имя Роза Бонер, г-жи Лебрен и Мараини; Сафо, г-жи Готье и Дэвидсон создали новый жанр в поэзии; Элеонора д’Арборса еще во времена полуварварские (1400 год) взяла на себя инициативу правовой реформы, достойной нашего времени (теперь это отрицается); св. Екатерина Сиенская имела большое влияние на политику и религию своего времени; Сара Мартен, бедная портниха, сумела повлиять на реформу тюрем; г-жа Бичер-Стоу играла роль в аболиционистской эволюции Соединенных Штатов и прочее. Но ни одна из этих писательниц и деятельниц не возвысилась до гениальности Ньютона, Микеланджело, даже Бальзака.
Пульхерия, Цинга д’Анголь, Мария Медичи, Луиза Савойская, Мария-Кристина, Мария-Терезия, Екатерина II, Елизавета Английская были хорошими правительницами и обладали большим политическим талантом, точно также, как среди демократок г-жи Ролан, Фонсека, Жорж Санд, Адан. Стюарт Милль утверждает, что в трех четвертях случаев, когда маленькие индейские государства управлялись энергично и умело, правительницами были женщины. Но, во всяком случае, давно уже замечено, что когда правит женщина, то ею командуют мужчины (и наоборот), да и вообще число великих женщин ничтожно по сравнению с числом таковых же мужчин. То же следует сказать и по отношению к храбрости, хотя блестящими примерами таковой могут служить: Екатерина Сфорца, Жанна д’Арк, Кордьера, Анита Гарибальди, Энрикетта Кастильони и другие, а равно и женщины, прославившиеся при осадах Мальты, Сиены, Кипра, Ля-Рошели и прочих.
Эти факты потому и были замечены, что являлись слишком неожиданными, исключительными. Можно, пожалуй, сказать, что деспотизм мужчин, лишая прекрасный пол голоса в политике и активного участия в войнах, не дает женщинам возможности проявить себя; но если бы последние действительно по большинству обладали великими политическими, научными и прочими талантами, то они проявились бы именно в борьбе с препятствиями, тем более что в оружии у них недостатка не было, и не было даже недостатка… в друзьях среди вражеского лагеря.
То же можно сказать и о революциях, в которых женщины участвуют весьма мало (за исключением революций религиозных). В английской, голландской и американской революциях, например, они совсем не участвовали.
Никогда женщины не создавали новых религий и не стояли во главе крупных политических, научных или артистических движений.
В Италии, по данным, собранным Д’Айалой и Ванначи, из 966 мучеников за независимость женщин было всего 15, то есть 1,55 %. Наоборот, таких женщин, которые противодействовали прогрессивным движениям, всегда было большинство. Женщина, подобно ребенку, в высшей степени мизонеична; она стремится сохранить религию, нравы и обычаи предков даже тогда, когда мужчины уже от них отказались. В Америке есть племена, в которых только женщины говорят на родном языке, а мужчины давно уже его позабыли. В медвежьих уголках Сицилии и Сардинии женщины до сих пор сохраняют древние, пожалуй, еще доисторические суеверия вроде лечения камнями.
Из этого не следует, однако же, чтобы они не являлись иногда (именно благодаря отсутствию гениальности) фанатичными сторонницами мелочных нововведений, как это доказываете быстрая смена мод; крупных перемен, не влияющих на их положение, они не любят.
«В делах они видят только личности, – пишут Гонкуры, – и черпают свои принципы из чувства».
«Отсутствие объективности и сочувствие слабому, – сказал Спенсер, – делают их более сострадательными, чем справедливыми. Быстро, ясно и верно схватывая все личное и близкое им, женщины с трудом воспринимают общее, отвлеченное и отдаленное… Женщины чаще мужчин ошибаются в определении общего блага, потому что видят только близкие результаты мероприятий, не обращая внимания на отдаленные… Преклоняясь перед властью и авторитетом, женщины склонны поддерживать сильное правительство и духовенство»… а потому «меньше мужчин уважают свободу, не номинальную, а настоящую, ту, которая ограничивается только свободой других».
Некоторые женщины принимали, правда, участие в бунтах и политических убийствах, но число их, во-первых, очень мало по сравнению с числом мужчин, а во-вторых, роль их была второстепенной, да и брали они ее на себя по причинам в большей части случаев половым, то есть приставали к делу или изменяли ему, смотря по своим личным отношениям к деятелям той или другой стороны. Вообще, они представляли собой сообщниц не особенно необходимых, как выражаются юристы. Только сильная половая страсть придавала рельефность их деяниям и сделала последние знаменитыми. Так было, например, с проституткой Леонией, которая отрезала себе язык, чтобы не выдать имен заговорщиков против одного тирана; Порция, жена Брута, так же как Пракседа, жена Лабеона, покончила с собой, чтобы не пережить мужа; Марция, возлюбленная Фульвия, любимица Августа, узнав, что он решился на самоубийство, потому что она выдала вверенную ему государственную тайну, умерла раньше его; Аррия, муж которой был приговорен к смерти, зарезалась для того, чтобы убедить его самоубийством избежать наказания, причем произнесла свое знаменитое: «Non dolet» («Не больно»). Елена Маркович совершила покушение на жизнь короля Милана для того, чтобы отомстить за несправедливое осуждение своего мужа.
Домиция, Розамунда, Мария Стюарт, Иоанна Неополитанская, Екатерина II были скорее мужеубийцами, чем цареубийцами, так как совершали свои деяния для того, чтобы понравиться своим возлюбленным или чтобы спасти их – вообще, из-за половой любви.
Правда, число святых или мучениц, путем геройской смерти избегавших позора и оскорблений, подобно св. Пелагии, св. Веронике и нигилисткам, очень велико; но это, как мы увидим, объясняется преобладанием у женщин чувства стыда и стремлением к самопожертвованию, которые у них развиты сильнее, чем у мужчин.
2) Женщины в христианстве. В великом христианском перевороте женщины действительно играли большую роль, хотя ни одна из них не отличалась особенно и не стояла не только на первом, но и на втором плане.
Из списка надгробных эпитафий в римских катакомбах, составленного Де Росси, мы видим, что там похоронено:
Значит, 40 % женщин; цифра громадная по сравнению с другими революциями.
Это объясняется теми условиями, которые создало христианство для восточной женщины.
«Женщины, – говорит Ренан, – вполне естественно должны были стремиться в такую общину, которая особенно заботилась о слабых. Они занимали тогда в обществе шаткое и унизительное положение, в особенности вдовы, которые не были уважаемы и бедствовали, несмотря на покровительство законов. Многие ученые советовали даже не давать религиозного воспитания женщинам. Талмуд ставит на один уровень со скотом болтливую любопытную вдову и девицу, тратящую время на сплетни. А новая религия давала этим бедным, обделенным созданиям почетное и прочное место. Некоторые женщины занимали даже очень важное положение в Церкви, и дома их служили для собраний верующих, а те, которые не имели собственных домов, входили в состав женских духовных орденов или корпораций, заведовавших раздачей милостыни. Учреждения эти, считающиеся позднейшими в христианстве, – конгрегации сестер милосердия или женщин, посвятивших себя молитве, – были, напротив того, самыми первичными его созданиями, основой его силы, полнейшим выражением его духа. Освятить религией и связать правильной дисциплиной женщин, не связанных замужеством, – превосходная и чисто христианская идея. Слово “вдова” сделалось синонимом религиозной женщины, посвятившей себя Богу, – “дьякониссы”. В тех странах, где двадцатичетырехлетняя женщина уже увядает, где нет постепенного перехода от молодости к старости, христианство создало новую жизнь для целой половины рода человеческого, особенно способной к самоотречению.
Время Селевкидов{97} прославилось распутством женщин. Никогда не бывало и стольких семейных драм, адюльтеров и отравлений. Тогдашние мудрецы смотрели на женщину как на язву в человечестве, как на воплощение бесстыдства и низости, как на злого гения, который занят единственно борьбой со всем, что есть благородного в другом поле. Христианство все это изменило. Находясь в том возрасте, который у нас считается еще молодым, а на Востоке – чуть не старостью, тамошняя женщина, поступавшая некоторым образом в отбросы общества, особенно если она вдова, благодаря христианству могла надеть черную вуаль и поступить в дьякониссы, что делало ее равной самым уважаемым мужчинам и давало почетное положение. Бездетность, столь унижающая восточную женщину, была облагорожена и освящена христианством. Вдова становилась почти на равную ногу с девицей – она делалась камперой, то есть “старицей”, полезной, почитаемой и уважаемой всеми, как мать».
Кроме того, когда территория государства неимоверно разрослась, то простой народ Греции и Рима, потеряв чувство принадлежности к определенной национальной группе, стал искать это в создании группировок искусственных ассоциаций, вроде похоронных, в которые принимались не только свободные люди, но и вольноотпущенники, и женщины. Там они взаимно помогали друг другу, вместе обедали. Так вот, христианская община приняла как раз форму такой ассоциации.
Точно так же во время пифагорейского, религиозного и политического переворота в Греции, благоприятствующего женщинам, эти последние отличались своей экзальтацией. Вообще, пифагорейки занимают положение, аналогичное святым женщинам христианской церкви.
3) Женщины Французской революции. Сначала женщины с великим энтузиазмом предались делу революции, но этот энтузиазм, вызванный стремлением последней уравнять их права, оказался столь же мимолетным, как и всякая другая мода. Он продолжался только до конца смутного времени, а потом женщины стали враждебно относиться к эволютивным идеям и такое их настроение отличалось гораздо большей прочностью.
«Женщины, – пишут Гонкуры, – увлекались революцией так же, как прежде Месмером{98}. Некоторое время они были всецело поглощены политикой и стали влюбляться уже не в учителей музыки, а в ученых и депутатов; жертвовали даже спектаклем, чтобы попасть на политическое собрание. Даже торговки рыбой участвовали в движении и были амазонками Революции».
Но позднее, особенно после казни Марии-Антуанетты, они совершенно переменились. Торговки сделались опасными для республики и были ею отодвинуты в сторону. В провинциях, особенно в таких, как Вандея, Анжу, Мэн, именно женщины подстрекали мужчин к контрреволюции. Мишле пишет, что на сто революционерок во Франции приходилось более тысячи противниц революции, недаром, по его словам, один офицер из Вандеи сказал, что «революция была бы прочной, если бы не женщины».
В Сен-Серване был женский бунт против революции; в Эльзасе служанка одного священника ударила в набат, чтобы собрать контрреволюционеров.
Вообще, женщины много мешали революции, да и из тех, которые ей содействовали, нет ни одной, достойной стоять рядом с Мирабо и Дантоном[97].
4) Женщины-революционерки в России. Другие исключения. Замечательно, что в наше время в русских политических процессах встречается много женских имен. В деле Долгушина, например, на 9 обвиняемых было 2 женщины; в процессе «пятидесяти» замешано 8 женщин, из коих одна, Бардина, отличавшаяся красноречием, впоследствии бежала из Сибири и, поселившись в Швейцарии, кончила самоубийством. Из этого процесса видно, что женщины по 14 часов работали на фабриках с целью пропаганды своих идей; вот до чего доходила их преданность этим идеям.
В процессе Жабова на шесть обвиняемых встречается одна женщина, а в процессе 38 крестьян – три. В деле социалистов замешано было шесть женщин, и из них 5 принадлежали к богатым семьям; между прочим, жена полковника Гробишева и три дочери одного статского советника. Ради успеха пропаганды они переодевались крестьянками.
Наконец, в процессе 1 марта на шесть обвиняемых приходится две женщины, из коих одна, Перовская, была душой заговора.
Сигнал к начатию революционного террора в России подала тоже женщина, Вера Засулич, которая в 1878 году выстрелила в генерала Трепова, секшего политических арестантов.
В общем, на 109 приговоренных по политическим преступлениям в России приходится 16 женщин, то есть 14,68 %.
В польском восстании 1830 года, по исчислению Страшевича, на 97 повстанцев приходилось 9 женщин (7,93 %).
Причиной такого относительного преобладания женщин в нигилистическом движении служит то обстоятельство, что в основе этого движения лежат идеи мистико-религиозные, порожденные голодом, пожарами и наводнениями. Недаром нигилистки выражаются о себе как о «невестах революции», наподобие монашенок, называющих себя «христовыми невестами».
Вообще страсть к мученичеству, зависящая от преобладания чувства над разумом, более свойственна женщине, чем мужчине. К этому надо прибавить влияние некоторых социальных условий, главным образом преувеличенного стремления к девству, которое и в Петербурге душит семейный принцип и отстраняет женщин от наиболее плодотворного направления в развитии их способностей.
В самом деле, за пять лет в Петербурге приходился один брак на 155 жителей, тогда как в Берлине – 1 на 115, в Париже – 1 на 109, в Москве – 1 на 137, в Одессе – 1 на 107. В Петербурге из пяти человек четверо не женаты; на 538 041 лицо, находящееся в брачном возрасте, женатых и замужних оказывается всего только 226 270. На 168 тысяч незамужних и разведенных женщин там имеется только 98 тысяч замужних; 112 женщин и 24 мужчины состоят в разводе.
В результате и выходит, что женщины, лишенные своего настоящего дела, обращаются к политике, вмешиваются в революцию.
Вмешательство это объясняется также высокой интеллектуальной культурой славянских женщин, обладающих склонностью к мужским отраслям деятельности больше, чем какие-либо другие женщины в Европе.
В 1886 году, например, в России 979 женщин получали образование в высших учебных заведениях; из них 443 – на историко-филологических факультетах, 500 – на медицинских и 36 – на математических; 437 были дочерьми дворян, 84 – из духовного, 125 – из купеческого и 10 – из крестьянского сословия. Вот эти-то студентки если и не входят в самые серьезные заговоры, то своими богатыми придаными обогащают казну последних. Они-то освобождают арестантов, соблазняя стражу, втираются повсюду в ролях горничных или сиделок и ведут пропаганду так, как только женщины способны ее вести. Потому Бакунин и называл их своим драгоценным сокровищем.
5) Роль женщины в бунтах. В бунтах, напротив того, женщины участвуют массами, увлекая своим примером мужчин. Причина этому лежит в большем их эретизме, предрасполагающим к заражению имитативными эпидемиями и побуждающим к излишеству.
«При всех психических эпидемиях, – говорит Деспин, – женщины отличаются особенно экзальтацией, что зависит от их преимущественно инстинктивной и раздражительной натуры, склонной к преувеличениям как в добре, так и во зле. Общественное чувство их легче возбуждается подражанием, а когда страсть разнуздана и поддерживается мужчинами, то женщины способны зайти гораздо дальше последних на пути безумия».
Во времена Фронды куртизанки имели большое влияние на бунты.
В Италии еще не позабыты деяния палермских женщин, которые в сентябрьские дни 1866 года резали на куски, продавали и ели мясо карабинеров, как в Неаполе в 1799 году такие же женщины ели мясо республиканцев.
В 1789 году женщины всегда стояли за бунт, и притом самый жестокий.
В самом деле, если Французская революция была подготовлена энциклопедистами и вообще мыслителями, то в восстаниях, послуживших ее началом, женщины играли первенствующую роль. Пятого октября, когда будущие якобинцы склонялись еще к реакции, 5 или 6 тысяч женщин под предводительством Теруань-де-Мерикур заставили короля вернуться в Париж; 12 жерминаля, когда Париж голодал благодаря недостатку в денежных знаках (громадной цене ассигнаций), женщины восстали, требуя хлеба; то же было и 10 прериаля.
Рыночные торговки (по словам Гонкуров) подстрекали мужчин, замешиваясь между войсками; они участвовали в избиениях, занимали почетные места на патриотических празднествах и устроили женский республиканский клуб; они клялись восстать против собрания, если оно в течение восьми дней не издаст декрета об изгнании священников. Марат наэлектризовал их еще более: 8 тысяч женщин записалось в число «рыцарей кинжала».
Женщины революции как бы позабыли и свой пол, и свою национальность; Шарлота Корде в своем последнем письме к Барбесу глумится над своей оскорбленной невинностью.
Легуве пишет, что между женскими клубами, образовавшимися в Париже после 1790 года, приобрели известность два: Soci?t? fraternel и Socit?t?des r?publicains r?volutionnaires, основанные Розой Лякомб и состоявшие под ее председательством. Чему же они служили? Тому, чтобы быть орудием в руках вожаков революции. Во время террора, когда нужно было заставить Коммуну вотировать какую-нибудь насильственную меру, то эта мера предлагалась прежде всего первым из вышеозначенных клубов. Когда нужно было сорвать прения или заставить молчать Верньо, то трибуны Собрания наполнялись республиканками из второго клуба. В дни торжественных казней первые места вокруг гильотины были оставлены для тех фурий, которые цеплялись за эшафот для того, чтобы поближе видеть агонию жертв, и заглушали стоны последних своим хохотом.
Жюль Валлес, говоря о Коммуне, пишет: «Если женщины выходят на площадь и хорошие хозяйки начинают подстрекать мужей к бунту, то революция неизбежна!»
В самом деле, женщины принимали большое участие в деяниях Коммуны, проявляя страшную жестокость при избиении доминиканцев, начатом именно одной из них, так же как и при избиении заложников. Они даже превосходили жестокостью мужчин, которых упрекали в неумении убивать как следует; сам Валлес это говорит.
Одна, например, не дожидаясь расстрела пленника, убила его сама; другая при избиении заложников горевала о том, что ей не удалось ни у кого вырвать язык. А что касается петролыциц, то они были чистыми фуриями{99}.
На 38 568 арестованных правительственными войсками женщин было 1051, то есть 2,7 %, и из них 246 проституток. Замечательно, что болезненная энергия, дозволявшая этим женщинам проявлять чудеса храбрости на баррикадах, после ареста вдруг им изменила – попав в руки власти, они сразу стали униженно просить пощады.
Максим дю Кан так описывает этих женщин: «Они задались целью превзойти мужчин в пороках и были беспощадны. В качестве сиделок они убивали раненых, спаивая их водкой; в школах они учили детей проклинать все, кроме Коммуны; в клубах они требовали себе прав и равенства с задней мыслью о провозглашении полиандрии, которой на практике пользовались весьма охотно.
Одетые в короткую юбку, не закрывающую икр, с маленьким кепи или венгерской шапочкой набекрень, в жакетках, плотно облегающих формы, они нахально расхаживали между рядами сражающихся в качестве приманки, награды победителю; подогретые такой ненормальной жизнью, гордясь своим мундиром, своим ружьем, они превосходили мужчин дерзкими выходками, упрекали их в неумении убивать и подстрекали к самым невообразимым преступлениям, за которые, ввиду своей болезненной нервности, могут, пожалуй, быть признаны неответственными. Но энергия и дерзость их были напускными и непрочными. Самые жестокие, самые бесстрашные женщины, проявлявшие чудеса храбрости на баррикадах, попав в руки солдат, падали на колена и, сложив руки как на молитву, кричали: “Не убивайте меня!”».
«Ни в одной из коммунарок, – пишут Гонкуры, – не замечалось полуапатичной решимости мужчин; на их лицах видна злоба или жестокая ирония, глаза у большинства сумасшедшие. Слабейшие из этих женщин выдавали свою слабость только тем, что слегка склоняли голову набок, как они делают это в церквах, молясь Богу».
«Женщин сомнительной нравственности, – пишет Корр, – мы встречали за кулисами всяких темных и преступных деяний, а теперь, к стыду нашего времени, встречаем и в политических заговорах наряду с выдающимися общественными деятелями. Цель оправдывает средства, и ради нее последние не пренебрегают ничем. Так поступал Катилина, и Вейсгаупт знал, что делал, стараясь привлечь прекрасный пол в свои ложи».
Золя в своем «Жерминале» заставляет мужчин подготовить и начать стачку, а женщины выступают на сцену уже после, но они зато отличаются бесстыдством и свирепостью[98].
Преобладание женщин в бунтах, при полном почти их отсутствии в революциях, еще раз доказывает эволютивный характер последних и дегенеративный или регрессивный – первых, так как женщины, особенно в прошлые годы, стояли далеко ниже мужчин и не могли бы участвовать в движениях, соответствующих максимуму человеческого прогресса.
Надо помнить, однако ж, что бывают и исключения, как мы говорили выше. Исключения эти объясняются или особой тотальностью, как у Жорж Санд, у Фонсека, или живой страстью, как у мадам Ролан[99], или какими-нибудь исключительными обстоятельствами, например тем, что революция, во всех отношениях много давая женщинам, заставляет их из личной выгоды отказаться от врожденного мизонеизма, особенно если еще к расчету присоединяется чувство (христианки, пифагорейки и прочие).
II
Возраст
1) Молодость. Импульсивность, свойственная женщинам, является также отличительным признаком молодежи вообще, а у детей к ней присоединяются еще подражательность, любовь к шуму и отсутствие предусмотрительности, нейтрализирующее мизонеизм. Все это делает из молодежи самый подходящий контингент для бунтов, а иногда и революций. Бывало, что дети начинали бунты, увлекая старших за собой, как, например, Балилла в Генуе и тринадцатилетний Виала, который при осаде Лиона первый бросился в реку, показывая пример республиканским войскам, а когда был ранен, то воскликнул: «Попали-таки разбойники, но я рад умереть за свободу».
«Уличные мальчишки во Флоренции, – пишет Коллоди, – всегда оказываются в первых рядах бунтовщиков. Им все равно, что кричать, лишь бы наделать побольше шума».
Молодежь в силу своей импульсивности и меньшего развития нравственного чувства легко доходит до излишеств; вот почему во время Коммуны дети упражнялись в неистовствах над трупом Дюбуа, убитого федералистами.
У молодежи, кроме того, сильно развит альтруизм. В этом возрасте благодаря усиленной энергии полового аппарата и незнакомству с недостатками человеческой природы любовь к человечеству достигает высшей степени, а в то же время и мизонеизм развит далеко не так сильно, как в зрелые годы и в старости, когда человеку свойственно избегать новых впечатлений и всякого лишнего движения.
«Из всех высоких подвигов, какие я знаю, – пишет Монтень, – большая часть была произведена людьми, не достигшими тридцатилетнего возраста». Этим мнением Монтеня подтверждается то, что я писал относительно скороспелости гениальных людей: Наполеон и Питт служат прекрасными тому примерами в области политики.
«Я никогда не слыхивал, – пишет Вендель, – чтобы революции производились людьми, носящими очки, или чтобы новые истины были услышаны теми, кто нуждается в слуховой трубе».
Один известный нигилист говорил мне: «Русский человек, который бы в двадцать лет не был социалистом, а в сорок не раскаялся в этом, пошлый дурак».
Во всяком случае, как замечает Коко (говоря о молодых людях, которых неаполитанские революционеры рассылали по провинциям в качестве комиссаров и которые реформировали решительно все, не имея определенного плана), молодые люди способны сделать революцию, но не способны ее подержать, что легко объясняется отсутствием у них благоразумия и здравого практического смысла, даваемого только опытом. Понятно, стало быть, почему молодежь преобладает во время бунтов, а при настоящих революциях оказывается в меньшинстве.
Так, на 152 человека, судившихся за участие в деле объединения Италии, большинство принадлежало к возрасту 30–50 лет, как это видно из следующей таблички:
Тогда как при маленьких местных восстаниях на 183 убитых приходилось:
В польском восстании 1830 года (Страшевич) на 84 революционера приходилось:
Между тем в политических покушениях, произведенных русскими революционерами в 1883–1884 годах, из 21 обвиненного только одному было больше 30 лет, а из остальных 13 было 25–30 и 7 – 20–25 лет.
Из них замешанных в убийстве императора Александра II ни одному не было более 30 лет (Михайлову – 21, Гельфман – 26, Кибальчичу – 27, Желябову – 30, Перовской – 27, Рысакову – 19).
Известно, кроме того, что нигилистическая партия состояла главным образом из студентов разных университетов, сделавшихся центрами революционного движения.
По словам Степняка, именно молодежь начала движение 1873–1874 годов, с которого началась революционная эра в России. Этому движению помогло само правительство, предписав русским, учившимся в Швейцарии, вернуться на родину под страхом изгнания. Этим оно усилило пропаганду студентов, пропитанных социалистическими идеями.
2) Возраст участников в бунтах. Из 651 коммунара, захваченного на улицах Парижа с оружием в руках, 237 было от роду 16 лет, 226 – 14, 47–13, 21–12, 11–11, 4 – 10, одному – 8 и одному – 7 лет!
Из 76 членов Коммуны, возраст которых можно было точно определить:
В Италии, по официальным статистическим сведениям за 1881–1885 годы, из 12 осужденных за политические преступления только 3 были совершеннолетними, а из остальных семерым было от 18 до 21 года и двоим – менее 18.
Вообще гениальность проявляется очень рано, как мы это доказали в «Преступном человеке».
III
Профессия и положение в обществе
1) Изучая историю революций, мы видим, что некоторые общественные классы поочередно дают толчок революционному движению и направляют его, а чем более это движение соответствует духу времени и нуждам народа, тем шире участие в нем различных классов общества. Это можно видеть, например, в России, где до половины XIX столетия совершались только дворцовые революции или восстания самозванцев, провозглашавших себя царями. Но во второй половине этого столетия там появляется уже движение, которое можно назвать демократическим, проявляющееся покушениями на особу императора. Так, в апреле 1866 года студент Владимир Каракозов стрелял в Александра II; в июле 1867 года ремесленник Березовский совершил знаменитое покушение на жизнь того же государя на Елисейских полях; в апреле 1879 года вновь покушался на его жизнь Соловьев; в 1880 году был взорван императорский поезд; в феврале того же года состоялся взрыв в Зимнем дворце; наконец, в марте 1881 года Александр II был убит.
Из этого можно видеть, что политические преступления тоже эволюционируют – с течением времени меняют форму.
Анализируя участие различных общественных классов в политических преступлениях, прежде всего надо отделить городское население от деревенского. Мы уже прежде видели, что революционные элементы концентрируются главным образом в больших городах, там, где больше сумасшедших и невропатов.
В деревнях, напротив того, низший уровень образования, большая привычка к подчинению, большее уважение к власть предержащим и духовенству, почти полное отсутствие ассоциаций и коопераций обусловливают и отсутствие бунтов, разражающихся весьма редко, главным образом только в случаях общей и крайней бедности. Да и то эти бунты весьма легко укрощаются.
2) Дворянство и духовенство. Надо заметить, что дворянство и духовенство, которые по традициям, по воспитанию и по инстинкту сохранения своих привилегий почти всегда бывают реакционными (достаточно вспомнить о разбойничестве, подготовляемом и направляемом монахами, о реакционной деятельности кардинала Руффо в Неаполе и о карлистском движении в Испании), тем не менее в значительном числе встречаются и в рядах прогрессивных революционеров, если только революция не угрожает их собственным интересам и жизни. В последнем случае они являются закоренелыми мизонеистами и рьяными консерваторами.
В России политические преступления совершаются главным образом лицами, получившими высшее образование; в этом нельзя сомневаться, несмотря на то что с 1880 года официальных статистических данных на этот счет не имеется, так как политические преступления были тогда изъяты из ведения присяжных.
На этот факт указывает и Анучин в своей работе касательно лиц, сосланных в Сибирь с 1827 по 1846 год. Там мы находим, что в царствование императора Николая II дворян было сослано за политические преступления в 120 раз больше, чем лиц других сословий.
Причину этого явления можно найти в том уже отмеченном нами факте, что даже свободный народ в силу привычки и атавизма охотно дозволяет командовать собой членам той касты или партии, которая хотя и тиранила его когда-то, но в данное время является деятельной помощницей. «Аристократизм, – говорит Мабле, – является для народа в некотором роде религией, жрецами которой служат дворяне». Гарофало заметил даже, что при демократических выборах в Италии аристократическое имя при равных условиях всегда дает кандидату преимущество.
Духовенство легче увлекается революционными течениями, потому что оно при большей осведомленности относительно недостатков своей касты и своих доктрин подвержено большей экзальтации, вызываемой уединением и особенностями монашеской жизни. Потому-то самые ярые противники догм и обличители недостатков духовного сословия встречаются именно среди духовных, что и вполне естественно, так как делами партии больше всего интересуются ее члены. Достаточно вспомнить имена Джордано Бруно, Савонаролы, Кампанеллы, Социно, Кальвина, Лютера, Спинозы, Ардиго и, наконец, Ренана. Интересно отметить по этому случаю, что выражение Высочайшее Существо (Etre supreme), поставленное вместо слова Бог в Декларации прав человека, было подсказано священниками, входившими в состав собрания, аббатами Грегуаром и Бонфуа, епископами Шартрским и Нимским.
Что касается дворян, то их участие в революционных движениях объясняется также дегенеративными аномалиями (Мирабо может служить примером), личным соперничеством, желанием превзойти противника или вырваться из цепей касты, которыми более сильные члены последней окутывают более слабых. Наконец, надо иметь в виду и большую осведомленность относительно недостатков этой касты, и тот закон контраста в проявлении наследственности, по которому дети мотов, скупцов, себялюбцев отличается иногда качествами, совершенно противоположными.
К этому надо прибавить, что аристократ обладает большими средствами получать образование и проявлять свои таланты. Гальтон, например, насчитывает среди гениальных людей 35 % аристократов, тогда как гораздо более многочисленный класс плебеев дает их только 20 %. Одна буржуазия может соперничать с аристократами, так как дает 42 % гениальных людей.
Аристотель, изучая в своей «Политике» причины, побуждающие аристократов становиться во главе революций, приписывает эти побуждения или демагогическому инстинкту, или дурному поведению, доведшему их до разорения, или, наконец, желанию захватить в свои руки власть для себя лично или для передачи кому-нибудь другому, подобно тому как Гиппарх очистил путь для Дионисия Сиракузского.
Но это справедливо только по отношению к бунтам. В действительности аристократов не всегда личное самолюбие или стремление захватить власть толкает в революцию. Примером могут служить Гракхи, пожертвовавшие собой за дело народа и поднявшие последний против своей собственной касты. Во Франции также поступили герцоги Лонгвилль и Бофор и принц Конти, а позднее Мирабо, Ламартин, Рошфор; в Германии – Гец фон Берлихинген; во Фландрии – графы Горн и Эгмонт; в Италии – Кавур, Риказоли, Д’Азелио; в России – Бакунин, Достоевский, Кропоткин, Перовская и прочие.
Что касается влияния вырождения дворянства, то мы не можем представить лучшего примера, как семья князей Сулковских в Силезии, которая с начала XIX столетия принимала участие во всех заговорах и революциях на своей родине.
Все члены этой семьи были ненормальны: первый, князь Ян, фанатично преданный Наполеону, сражаясь против Австрии, был взят в плен и поселен в Ольмюце, откуда в один прекрасный день исчез и пропал без вести – натура безумно храбрая и необузданная. Второй, князь Максимилиан, очень бедный, потому что был младшим в роде, женился на богатой американке, приехал с ней в Европу и тотчас же начал вести жизнь самую разгульную. Он путешествовал с любовницей, переодетой пажом, а впоследствии прогнал ее от себя ударами хлыста. Жена его тем временем умерла, кто говорит – с горя, а кто – от яда.
Брат Максимилиана, подпавший под влияние другой женщины, для того чтобы получить наследство от матери, убил последнюю выстрелом из ружья, а потом бежал в Вену, где и был убит во время революции 1848 года при нападении на Арсенал.
Старший из братьев, Людовик, узнав об участии своего брата в венской революции, поспешил к нему на помощь с шайкой волонтеров, но был на дороге арестован, бежал, переодевшись в костюм железнодорожного кочегара, и прожил десять лет в Америке простым фермером. Вернувшись в Европу, он поселился в Белицком замке, откуда больше уж никуда и не выезжал. Один из его сыновей, Иосиф, за расточительность был недавно заключен в Деблине.
Вот несколько цифр, показывающих степень участия дворян и духовенства в революциях и бунтах: по словам Коко, из 200 революционеров, участвовавших в неаполитанском восстании 1799 года, дворян было 30, а священников и епископов 40; из 114 осужденных за это восстание Конфорти насчитывает 10 дворян и 19 духовных, из коих один епископ.
В числе 1149 итальянских революционеров, по нашему счету, было 80 дворян и 83 священника. Фердинанд Бурбон повесил за политические преступления 10 священников и епископа Вико; в неаполитанском восстании 1837 года погиб священник Луи Бельмонте; в 1849 году австрийцы расстреляли и повесили пятерых аббатов.
В некоторых местах духовенство восставало на защиту религии. Так, в Греции эпирские монахи хранили оружие и помогали революционерам; в Польше, по словам Солтыка, ксендзы вооружали повстанцев и устраивали в церквах собрания.
Сами иезуиты, которые всегда были наиболее рьяными представителями мизонеизма, – иезуиты, которые и теперь еще считают магнетизм «дьявольским наваждением», а Гарибальди – «исчадием дьявола», которые продолжают верить в божественное право, когда и сами короли уже в него не верят, – и те решались на убийство королей, если последние не подчинялись их советам. Так, в Англии в 1581 году три иезуита были казнены за покушение на жизнь Елизаветы, а в 1605 году еще двое за пороховой заговор. Во Франции отцу Гиньяру отрубили голову за оскорбление Генриха IV (1595 год), а немного спустя весь орден был изгнан по подозрению в прикосновенности к покушениям на принца Оранского, Генриха III и Генриха IV.
Из Голландии иезуиты были изгнаны за покушение на жизнь Морица Нассауского (1598 год), из Португалии – за покушение убить короля Жозе (1754 год), в котором трое из них были замешаны, а из Испании – за заговор против Фердинанда VI (1766 год).
В то же время в Париже два иезуита были повышены как участники в покушении на жизнь Людовика XV. Равным образом они были изгнаны из Антверпена (1578 год), из Венеции (1606 год), Трансильвании (1607 год), Богемии (1618 год), Моравии, Пруссии и Польши (1619 год).
Декретом герцога Савойского они были изгнаны из Сицилии (1715 год) как бунтовщики и заговорщики; Петр Великий выгнал их из России (1723 год), «для того чтобы обезопасить свою жизнь и покой своего народа».
Не принимая активного участия в политических преступлениях, они подстрекали к цареубийству, или тираноубийству, в своих сочинениях. Мариано первый оправдывает цареубийство[100], несмотря на то что Константинопольский собор осудил эту доктрину. Сочинение это было впоследствии одобрено Гретцером («Opera omnia»), Де Салем («Tractatus de legibus») и Бекано («Opuscula theologica»).
Уже отец Эммануил Са («Aphorismi confessariorum»), Григорио ди Валенца («Commentaria theological»), Келлер («Tyrannicidium») и Суарес («Defensiofidei») высказывали те же мнения, тогда как Азор («Iustit. Moral»), Лорэн («Comment, in librum psalmorum») и другие допускали только право каждого убить монарха ради личной защиты.
Здесь мы имеем пример мизонеизма, побуждающего к действиям с виду антимизонеическим, но в сущности жестоко реакционным.
3) Буржуазия и простой народ. Ни одна настоящая революция не была делом исключительно дворянства и духовенства, во всех наряду с высшими классами участвовали и низшие. Общественные движения, ограничивающиеся одним классом, никогда не удаются. Эти суть бунты, а не революции.
В нидерландской революции народ участвовал весьма заметным образом. В Турне в 1568–1570 годах герцог Альба казнил или изгнал 36 человек, среди которых было 18 ремесленников, 6 купцов, 3 дьякона, 3 солдата, 2 фермера, 1 трактирщик, 1 учитель, 2 дворянина и 1 адвокат.
В английской революции 1600 года главными вождями были рабочие и мелкие торговцы. Большинство полковников парламентской армии также были торговцы, портные, пивовары и прочие.
Во Французской революции дворяне дали первый толчок, адвокаты, писатели и средние классы продолжали движение, а чернь, фанатики и искатели приключений закончили его (Калло д’Эрбуа – разорившийся актер, Эрбер – театральный кассир, Бильо-Варенн – актер).
Во главе восставших пролетариев никогда не встречалось ни одного рабочего или крестьянина; в 1789 году вожаками были адвокаты, писатели, врачи вроде Робеспьера, Сен-Жюста, Марата и прочих. Единственным крестьянином был Кателино – вождь вандейцев-роялистов, значит, революционер реакционный.
Но трехсоттысячная революционная толпа, которой эти вожаки распоряжались, состояла сплошь из подонков общества.
В неаполитанской революции, напротив того, масса оказалась реакционной и образованные классы пали жертвой восстания, которое подняли.
В самом деле, из 95 казненных за это восстание, по словам Конфорти, было:
В итальянской революции, также и в романьольской (в 1825 году), преобладала буржуазия, но к ней присоединились и дворянство, и духовенство, чем и был обусловлен ее успех.
В самом деле, из 1159 итальянских революционеров было:
А в романьольской было:
Сравнивая эти данные с теми, которые имеются относительно недавних революционных движений во Франции, мы сразу видим, что последние не удались, потому что были почти исключительно классовыми.
В Париже за время революции 1848 года было убито или арестовано 3 тысячи рабочих; за время Коммуны, по подсчету, сделанному коммунальным советом, погибло:
Маляры погибли все.
По другому подсчету, к числу коммунаров принадлежало:
Вожаки Коммуны – 81 человек – следующим образом распределялись по профессиям:
Из женщин-коммунарок состав таков:
За исключением вожаков, коммунары рекрутировались, стало быть, главным образом из рабочего сословия. То же можно сказать об итальянских анархистах и социалистах. Так, из 51 осужденного по неаполитанскому и миланскому процессам рабочих было 36, артистов и студентов – 6, адвокатов – 2, собственник – 1, негоциант – 1, неизвестных профессий – 5.
Мы уже видели, что среди нигилистов преобладали дворяне и образованные люди. Тарновский замечает по этому поводу, что тогда как в Австрии в течение трех лет за преступления с пролитием крови было осуждено только 4 человека, принадлежавших к либеральным профессиям, в России за пять лет таковых было 165, и среди них 88 чиновников, 59 – духовных, адвокатов и врачей, 19 – писателей, студентов и живописцев. Автор, писавший в русском журнале, не осмелился осветить надлежащим образом это странное преобладание образованных людей в числе убийц, но ясно, что это были главным образом нигилисты. На 100 женщин, осужденных за политические преступления в России, приходится 25 образованных, 11,9 – грамотных, 7,4 – неграмотных, тогда как среди простых уголовных преступниц неграмотных приходится 92 %, грамотных – 6,9 %, получивших образование не выше среднего – 0,25 %. Однако ж в последнем политическом процессе из 21 обвиненного оказалось 7 рабочих и 2 крестьянина, что объясняется деятельной пропагандой студентов между ними.
Из вышенаписанного следует, что успех революции тем более обеспечен, чем более в ней участвуют все классы населения; что в настоящих революциях, особенно между вожаками, преобладают лица, принадлежащие к образованному слою общества, тогда как в бунтах участвует почти только один его класс, и притом самый низший. Поэтому-то бунты никогда и не удаются или удаются наполовину.
4) Профессии. Нужно иметь в виду влияние, которое имеют некоторые профессии на возникновение и ход революций.
Так, гладиаторы поддержали восстание Спартака; рабы, привыкшие к суровому труду, вынесли на себе бунт Сертория; преторианцы, привыкшие владеть оружием, играли судьбами империи точно так же, как стрельцы в России, солдаты алжирского бея и янычары в Константинополе, убившие пятерых султанов{100}. Надо заметить, что янычары, получая незначительное жалованье, пользовались монополиями некоторых ремесел (сапожного, например, кофейного и прочих), что сближало их с народом и давало влияние на последний. Кроме того, они пользовались поддержкой духовенства, дети которого зачастую служили в их среде.
В Коммуне, как и в буланжистском движении, участвовали, между прочим, военные.
«Храбрейшими из коммунаров, – пишет Беррон, – были солдаты-дезертиры, вступившие в их ряды. Почти все они были унтер-офицеры, издавна питавшие ненависть к офицерам.
Надо заметить, что при империи отношения между офицерами и унтер-офицерами армии были такие же, как между дворянами и недворянами при старом режиме.
Молодые люди, кончившие курс в Сен-Сире{101}, получали эполеты будучи двадцати лет от роду, а волонтеры, не обладавшие дипломом, хотя бы прекрасные практики и техники, ждали этих эполет по пятнадцати лет, да и то не всегда их получали. Среди сержантов можно было встретить совсем седых; дворяне и буржуа, окончившие курс в школах, всюду были им предпочитаемы.
Даже среди офицеров можно было различить две враждебные друг другу партии – благородных и выскочек, из коих только одни первые пропускались на высшие должности.
Неудивительно поэтому, что все оскорбленные и униженные бросились в ряды коммунаров, щедрой рукой раздававших галуны и султаны.
К числу искателей эполет следует еще прибавить авантюристов из разных стран Европы, преимущественно поляков (Домбровский, Врублевский, Околович и прочие), прирожденных солдат, принадлежащих к расе, издавна прославившейся храбростью и легкомыслием.
Они дрались, важничали, позировали, картинно одевались, говорили громкие фразы, гарцевали верхом, командовали и шли в огонь как на праздник. Опасность их привлекала. Они любили военное дело.
А к социализму и Коммуне были, мне кажется, совершенно равнодушны. Их кондотьерскому темпераменту{102}, их природному авантюризму нравились экстравагантные теории, отсутствие правильной власти и произвол. Они не размышляли, а действовали.
В сущности это – дети, притом очень добрые. В их голубых глазах отражается мечтательная душа. Необыкновенные иллюзии, невероятные надежды, основанные на смутных гипотезах, – вот чем они бредили».
Шерстяная промышленность во Флоренции, благодаря ее важности и большому количеству рабочих (30 тысяч в 1336 году), которыми она располагала, играла крупную роль в средневековых бунтах. Именно благодаря ее высокомерному отношению к собственным рабочим (Чиомпи) и к корпорациям мясников, кожевников и булочников вспыхнул бунт Чиомпи, с виду укрощенный, но кончившийся победой Медичи.
В Перу и в Испании бунты возникали благодаря чрезмерному влиянию духовенства, за которое стояли женщины, старики и глупцы, которых повсюду так много.
Большая часть бунтов в Аргентине вызывается почти исключительно деревенскими жителями, которых раздражает цивилизация, преждевременно и насильственно вводимая горожанами. Потому-то Росас преследовал ученых и адвокатов.
Гиббон показал, что искусная обработка железа была главной причиной революции и последующих затем победоносных набегов турок. В самом деле, эти последние были сначала рабами татарских ханов в горных округах Центральной Азии, изобилующих железом. Ханы принуждали их вырабатывать оружие, которым они наконец и воспользовались, не только для того, чтобы освободиться и сделаться независимыми, но и для того, чтобы стать на некоторое время чуть не владыками Европы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.