Только одно утро

Я проснулась, в комнате было еще темно, потрескивали дрова, и я слышала тихую бабушкину речь. Она низко склонилась к поддувалу и монотонно говорила такие заговорные слова:

Печь, моя мать, велю тебе мои слова взять,

Через трубу свою на ветер их выгонять.

Пусть бы они спешно по ветру буйному шли,

Раба Божьего Федота нашли,

Да к рабе Божьей Настасье привели.

Матушка печь, ты можешь любое яство испечь.

Испеки-ка ты раба Божьего Федота,

Чтобы сердце его стонало и ныло,

К рабе Божьей Настасье не остыло.

Хоть бы ты его доняла

И от рабы Марьи к рабе Настасье прогнала.

Ходил бы он возле жены своей жеребцом,

А к Марье бы от жены шел мерином.

Будьте же вы, все слова мои, крепки, лепки,

Заговористы и убористы.

Печь, моя мать, не дай моего слова поломать.

Ключ, замок, язык.

Аминь. Аминь.

Аминь.

Я услышала тихие всхлипывания и сразу же догадалась, что это плачет пришедшая к бабушке соседка. Муж у нее загулял, и она приходит к нам по зорям уже третий день кряду.

– Не реви, – велела бабушка, – все наладится, обида забудется, а сердце твое с его сердцем слюбится, ступай, мне еще нужно утренние молитовки почитать.

Скрипнула дверь – это Настасья пошла домой. Я тут же свернулась клубком, пытаясь продлить свой сон, но бабушка, приметив, что я проснулась, как всегда негромко, но твердо сказала: «Вставай, душа моя, давай Богу за людей помолимся, а потом я тебя вкусненьким чаем с вареньицем угощу, вставай, касатушка, сон мил, но молитва нужней».

Прочитав утренние молитвы, мы стали пить чай, варенье и вправду было вкусным. Еще не был выпит чай, как в дверь снова постучали. Я привыкла, что с самого утра к нам приходили люди. Бабушка и вовсе принимала это как должное и я никогда, ни разу не слышала, чтобы она раздражалась тем, что ее тревожили в любое время суток.