Моей Богине
Моей Богине
В каком-то смысле мою книгу можно считать антисциентистской, то есть направленной против Науки. Иногда это путают с антинаучностью, но это неверно. Современный антисциентизм вполне научен в лучшем смысле этого слова. Он взял из Науки все лучшее, что она нашла в качестве орудий познания действительности. Его лишь не устраивают цели и бесчеловечность, бездушность Науки. Также не устраивает его и внедренное в наши умы утверждение: что ненаучно, то неистинно.
Можно сказать, что антисциентизм это наука с человеческим лицом. Наука с маленькой буквы, то есть способ изучать действительность, а не сообщество ученых и прилипших к ним паразитов, которое захватывает и переваривает мир в соответствии со своим научным мировоззрением. Да и делают антисциентизм все те же ученые, которые вдруг осознали, что Наука, которой они долгие годы служили, это вовсе не то место, которое манило их в юности, когда они верили в науку как в мечту.
Современная Наука — это воплотившаяся в тело огромного сообщества Богиня, скорее всего, Кирка, Цирцея, устоять перед которой удалось лишь Одиссею — вечному скитальцу междумирья. Остальных она осчастливила, дав им сытую и спокойную жизнь… Всего-то ценой небольшой жертвы — отказа от способности думать и осознавать себя человеком. Даже если ты осознаешь себя ученым, ты уже не осознаешь себя человеком. Это другое осознание.
Наука, начиная с Декарта, видит человека машиной. Именно отсюда ее бесконечная битва с субъективизмом за объективность, то есть бездушность, если вдуматься. И это очень, очень удачная битва. Она не только привела нас к почти полному забвению себя и своей души, но и дала сытость и изобилие. А это значит, что Наука ближе всех других Богов подошла к созданию Рая на Земле…
У меня нет сил осуждать ее за этот великий эксперимент. Возможно, она делала его из самых лучших побуждений, да и неведомы нам пути Богов…
Но я не хочу сытости и не хочу бездумья. Я ощущаю себя, скорее, диким и голодным котом, которому проще ходить с рваными ушами и обмороженными лапами, чем согласиться на кастрацию и мягкую подушечку на коленях любящей хозяйки. Нет, Цирцея вовсе не плоха, вспомните, с какой любовью и благородством она относилась к Одиссею.
Близко ко мне подошедши, богиня Цирцея сказала:
«Царь Одиссей, многохитростный муж, Лаэртид благородный,
Все вы свою укротите печаль и от слез воздержитесь;
Знаю довольно я, что на водах многорыбного моря,
Что на земле от свирепых людей претерпели вы, — горе
Бросив теперь, наслаждайтесь питьем и едою, покуда
В вашей груди не родится то мужество снова, с которым
Некогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой,
С вашей суровой Итакою».
И ни одной попытки нарушить обещания и обмануть. Целый год она была заботливой хозяйкой для людей и верной женой для Одиссея.
Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.
С тех пор вседневно, в теченье целого года
Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.
Но когда, наконец, обращеньем времен совершен был
Круг годовой, миновалися месяцы, дни пролетели,
Спутники все приступили ко мне с убедительной речью:
«Время, несчастный, тебе о возврате в Итаку подумать…»
…Я ж, возвратяся к Цирцее, с ней рядом на ложе роскошном
Лег, и колена ее обхватил, и богине, склонившей
Слух свой ко мне со вниманием, бросил крылатое слово:
«О Цирцея, исполни свое обещанье в отчизну
Нас возвратить; сокрушается сердце по ней…
И Цирцея безропотно исполняет свое обещанье. Как удалось Одиссею добиться такой любви от Богини? Думаю, неспособностью предавать, то есть забывать себя и свою Мечту. В сущности, памятью. После того, как Цирцея превратила в свиней товарищей Одиссея, он вооружился и пошел их спасать. Еврилох пытался его отговорить, но Одиссей был непреклонен:
Друг Еврилох, принуждать я тебя не хочу; оставайся
Здесь, при моем корабле, утешаться питьем и едою;
Я же пойду; непреклонной нужде покориться мне должно.
На такое способен лишь Герой, ведь это нечеловеческий выбор. Это Рок, сулящий гибель, что бы ты ни выбрал. Бежать без спутников невозможно, просто некому управлять кораблем. Это смерть. Но и пойти к Цирцее — это смерть. В сущности, вопрос даже не о том, выбирать ли смерть, вопрос лишь о том, какую смерть выбрать. Одиссей избирает смерть в бою, смерть, которая оставит по нем достойную память. И Боги уважают его выбор. Их посланец Гермес спешит к Одиссею.
Той же порой, как, в святую долину спустяся, уж был я Близко высокого дома волшебницы хитрой Цирцеи, Эрмий с жезлом золотым пред глазами моими, нежданный, Стал, заступив мне дорогу; пленительный образ имел он Юноши с девственным пухом на свежих ланитах, в прекрасном Младости цвете. Мне ласково руку подавши, сказал он: «Стой, злополучный, куда по горам ты бредешь одиноко, Здешнего края не ведая? Люди твои у Цирцеи; Всех обратила в свиней чародейка и в хлев заперла свой.
Их ты избавить спешишь; но и сам, опасаюсь, оттуда Цел не уйдешь; и с тобою случится, что с ними случилось. Слушай, однако: тебя от беды я великой избавить Средство имею; дам зелье тебе; ты в жилище Цирцеи Смело поди с ним; оно охранит от ужасного часа. Я же тебе расскажу о волшебствах коварной богини: Пойло она приготовит и зелья в то пойло подсыплет. Но над тобой не подействуют чары; чудесное средство, Данное мною, их силу разрушит. Послушай: как скоро Мощным жезлом чародейным Цирцея к тебе прикоснется, Острый свой меч обнажив, на нее устремись ты немедля, Быстро, как будто ее умертвить вознамерясь; в испуге Станет на ложе с собою тебя призывать чародейка — Ты не подумай отречься от ложа богини: избавишь Спутников, будешь и сам гостелюбно богинею принят. Только потребуй, чтоб прежде она поклялася великой Клятвой, что вредного замысла против тебя не имеет: Иначе мужество, ею расслабленный, все ты утратишь» С сими словами растенье мне подал божественный Эрмий, Вырвав его из земли…
Все так и произошло. Но что произошло? Что вообще здесь описывается? Кто такой Гермес? Бог-ведодавче, Бог-хранитель и даритель тайного знания. И значит, если речь идет о Науке, нельзя войти в ее дом без посвящения в тайноведение. Корень, поданный Гермесом Одиссею, и есть такое посвящение, оно же, в сущности, есть лишь знание самого себя, своих корней и своей цели. Более крепкое знание, чем присуще человеку обычно. Способность не забывать, зачем пришел. Ведь суть чародейства Цирцеи — «чтоб память у них об отчизне пропала». Значит, Гермес усиливает Одиссею способность осознавать самого себя.
А почему нельзя отказываться от ложа Богини? Это вовсе не страх ее разгневать. Все гораздо глубже. Когда маленькая девочка в пору посвящений оказывалась в лесу, где ее ждала Баба-Яга, первейшей ее задачей было подкрасться к старухе незаметно и приложиться губами к ее обнаженной груди. С этого мгновенья по законам первобытного общества она считалась молочной дочерью, и старая волшебница начинала ее учить. Так строились женские посвящения. Так учили жриц первобытного племени. А как учили жрецов?
Как может мужчина обрести право на обучение, как не вступив в мистический брак со своей Богиней через овладение ее жрицей? И как знать, не описан ли в рассказе о Цирцее один из этапов мужских инициации, подобный тому, который описан в ирландских сагах о Кухулине, отправляющемся обучаться у женщин-воительниц Скаттах и Уаттах? Я не знаю подобных исследований, но они возможны.
В любом случае, Одиссей справляется со своим заданием, и целый год проводит у этого Великого учителя. А Наука — это Величайший учитель человечества. Как долог этот его год, мы не знаем. Ясно одно — им за это время завершен полный круг обучения, и этот круг ведет его в Царство мертвых. Значит, Цирцея учила тому, как достичь того Царства.
Возможно, Мир Богов, куда Судьба закинула ищущего себя человека, лежит вовсе не рядом с Миром людей, а отделен от нас Царством Смерти. Во всяком случае, обычные люди достигают его лишь таким путем. Значит, Дорога Домой, что бы ты ни считал своим домом, проходит сквозь то место, где живут лишь души…
Но как важно не заблудиться, не застрять, и не потерять себя в этом безжизненном месте. Там нужен Вергилий, нужен проводник, который проведет тебя сквозь все круги… В мире душ — нужно найти Душу!
Цирцея не знает пути, но она знает, как найти ту Душу, которая поведет нас домой. Там, в Аиде, если выполнить все необходимые обряды, а это — ни много, ни мало — оживить кровью Душу, — удастся получить Знание.
Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших К крови, покуда ответа не даст вопрошенный Тиресий. Скоро и сам он, представ пред тобой, повелитель народов, Скажет тебе, где дорога, и долог ли путь, и успешно ль Рыбообильного моря путем ты домой возвратишься.
Вот такая повесть. Нет повести прекраснее, чем эта, и я не знаю, печальна она или радостна…
В сущности, Цирцея подобна Диогену, бродящему с лампой среди толпы в поисках человека. Ей, наверное, очень, очень одиноко на любимой Земле, после того, как ушли Боги. Да и не мешает она никому думать, искать себя, даже воевать с ней. Зачем?!
Люди сами убьют или затравят тех, кто мешает им спать сытым сном. Кто будит. Или выкинут их из своего устроенного мирка в пространство неведомого, заполняющее межмирье. Люди всегда сами куют свое счастье, и всегда сами за все в ответе. Боги лишь искушают и хранят нас…
Я люблю тебя, Цирцея, и я принимаю все твои подарки, которые ты даришь любому, кто уходит от тебя в плавание. Я отрываюсь от связи со своим стадом, от всего научного сообщества, но я постараюсь не нарушать ни одного из законов научного исследования, применяя все проверенные тобою орудия поиска Истины.
Может быть, ветер еще занесет меня к твоему берегу, и я смогу лицезреть ту, от которой бежал и которой служил всю жизнь… Я иду к тебе, но мой путь лежит через Царство Душ.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.