Глава 1. Советская психофилософия сознания. Выготский, Лурия, Леонтьев
Глава 1. Советская психофилософия сознания. Выготский, Лурия, Леонтьев
У психологов все было живее. Сразу после революции Психология взяла на себя философские задачи, связанные с сознанием. Тут о сознании пытались говорить и даже заявляли, что говорят новое и философское. Во всяком случае, сын А.Н. Леонтьева издает работы своего отца как философию психологии, подавая его как глубокого философа. Сам же Леонтьев постоянно и громко пишет о сознании. Почему я говорю громко?
В советскую пору было принято использовать это слово в сочетании «рапортовать о громких успехах», скажем, «социалистического строительства». Как иначе расценить, к примеру, такие фразы Леонтьева:
«Трудно переоценить тот путь, который прошла советская психология за свою полувековую историю. Многое из того, что сейчас нами воспринимается как бесспорное, почти очевидное, было завоевано ценой напряженной работы мысли наших первых психологов-марксистов в многочисленных исследованиях и острых научных спорах.
Одним из важнейших достижений советской психологии, несомненно, является ее вклад в конкретно-научную разработку проблемы сознания, как высшей, специфически человеческой формы психического отражения» (Леонтьев, Борьба за проблему сознания, с. 22).
Это начало статьи «Борьба за проблему сознания в становлении советской психологии». Жутковатое и неумное название, хотя и отражает действительность. Не было проблемы, но поборолись, и она появилась. Что я имею в виду?
А то, что завоевания эти достигались в острых спорах как научных, так и не научных. Но еще страшнее, что чаще всего вообще без споров. Просто: нет человека, нет проблемы. Все эти психологи-марксисты, пишущие о сознании в первые полвека советской власти, в определенном отношении были подлецами, причем по душевной расположенности. А именно, в отношении той самой прекрасной и бурно развивавшейся психологии и философии сознания, о которой я рассказывал в предыдущем разделе. Ни «тройка», как именовали Выготского, Лурию, Леонтьева, то есть основную исследовательскую команду школы Выготского, ни «пятерка» — их прямые помощники, ни все, кто шел за ними, НИЧЕГО НЕ ЗНАЮТ о том, что в России были люди, которые до них думали о сознании.
Этих людей просто НЕ БЫЛО! Никого! Никогда!
Из всех философов дореволюционной поры, поминается, кроме марксистов и рефлексологов, один Челпанов, у которого как раз эта команда, возглавляемая Корниловым, отобрала Институт психологии. Что называется, от нечистой совести поминается. Уж слишком явно обворовали, а он еще и умудрился до 36 года ходить рядом по тем же улицам живым укором. А вот остальные, убитые, стертые из памяти в самом святом для них — в их творчестве, вовсе не беспокоят великих мэтров советской Психологии. Научная политика сообщества такова: если их не помнить, не писать их имена, не указывать их работы, то их не было, и их тени не будут нас беспокоить…
Могут сказать в оправдание этой подлости: мол, мы же жили в советское время, тогда было опасно поминать имена врагов! Во-первых, почему врагов? Кто обидел Леонтьева или Выготского? Лев Тигрыч, точнее, Тигр Евфратович Лопатин, которого Владимир Соловьев обзывал этими зверскими именами, чтобы подчеркнуть его беззлобность? Князь Сергей Трубецкой с его идеей соборности, которая звучала как коллективизм? Володя Соловьев, подаривший Блоку образ незнакомки? Может быть Василий Николаевич Карпов, на смертном одре продолжавший призывать к самопознанию?!
Или это были не личные враги? А враги научные?
Как страшно звучит, и какое лицо Науки показывает! Но ведь не молчали об иностранных врагах! Все время спорили с какими-то Шеррингтонами, Пиаже, Уотсонами. Или иностранцы врагами для русского ученого не бывают — только противниками? Те были своими, а вот русские — врагами. Эта захватившая в Русской Науке власть банда новых варягов не была русской, и поэтому уничтожала именно предшествовавшую им родовую знать русской Науки. Как во времена призвания уничтожали варяги, как во времена крещения — византийцы, как во времена орды — татары, как во времена Петра — немцы, так и во времена Ленина — ленинцы всех мастей… Да и сейчас уничтожают, если уж быть честным. Сильнейшая проамериканская партия в нашей Науке определенно вытравливает из нее русское.
И вовсе не обязательно, чтобы политический иностранец родился не русским по национальности. Политическая и научная национальности принимаются по выбору. Вот и Леонтьев, русский по происхождению, был не русским. Он — варяг. И все они были варягами. И применяли все тот же древний прием: нести прогресс! Чтобы народ не потянулся обратно к своей прежней вере, к вере отцов, надо убедить его, что до нас ничего не было, ходили в шкурах и жен себе у кладезей и рощений умыкали… А мы принесли вам прогресс, и все хорошее — это мы, а все плохое — ваши предки, которых даже не было совсем!
Я даже начинаю подозревать, что до захвата власти провизантийской партией и кровавого крещения Руси наша вера была настолько же богаче жизнью и красотой того, что пришло, насколько богаче и красивее марксизма русская философия сознания. Я подозреваю, но не могу этого знать. Больше не могу. Прием работает — нет человека, нет культуры — нет и памяти.
Кстати, и с Христианством, и с Исламом, как вы помните, варяги попытались сделать то же самое. Отобрав власть у политического Христианства Русской империи, они попытались уничтожить и Христианство, как культуру. Слава Богу, хоть это не удалось, и у нас сохранилась хотя бы тысяча лет истории. Не сделайся Христианство во времена Владимира основой для политической партии провизантийского толка, кто знает, как глубока была бы наша история!..
Конечно, можно сказать, что варягов Психологии и Философии заставляли не поминать русских философов в своих работах. Но этого не было. Это появилось в Психологии только в конце тридцатых. А русские имена, кроме Бехтерева, Павлова и Сеченова и своих собственных, не поминаются ни в одной работе этих тружеников Науки. Писать же они начали с середины двадцатых.
Да и опять же: запрещать можно, заставлять можно, но не поминать — это уже личный выбор. Даже если во времена репрессий ты принимаешь его, ты подлец. Ты это знаешь про себя. Другие могут тебя понять и простить, но ты сам знаешь. Написать работу, в которой должен быть помянут предшественник, и не помянуть его, потому что запретили, нельзя. Тогда надо не писать совсем или писать в стол, писать, как это соответствует истине, но не публиковать. Не печатать ни слова лжи.
Если ты печатаешь, значит, издать книжку и тем прославиться — для тебя важнее истины. Ты не ученый, ты подлец. Ты живущий подле, подле замка Князя, подле Храма Истины — в низине, потому что замки ставились на высотах. Живущий подле живет в низости.
Вся эта так нахваливающая себя советская Психофилософия сознания была низостью. И было бы только справедливо наградить их той же монетой, какой они убили всю предшествующую русскую философию. Было бы справедливо просто промолчать и забыть о них.
Но это политический подход, и это их подход в науке и жизни, который я принимать не хочу. Даже в дома бедняков заходят боги. Даже в труде подлеца может быть искорка истины, потому что он мог пойти на подлость ради того, чтобы она не погасла. Подобно Галилею.
Поэтому я хочу еще раз пробежаться по трудам советских психологов, выискивая в них хоть что-то о природе сознания, что добавит мне понимания. Я не буду это делать подробно. На этот раз я хочу заглянуть в сами исходные основания, на которых строили свое понимание все советские марксисты. Основания эти были заложены Рубинштейном, Выготским и Леонтьевым. Все остальное, так или иначе, развивает сказанное ими. О Рубинштейне я рассказывал достаточно. Теперь о Леонтьеве и Выготском.
А. Н. Леонтьев прожил долгую жизнь и сумел приспособиться ко многим новым веяниям. И все-таки исходно он ученик Выготского, пусть и предавший учителя еще при жизни. Поэтому даже в поздних своих работах, вроде «Деятельность, сознание, личность», в главах, посвященных сознанию, он поразительно похож на Выготского. Вкратце, его отношение к сознанию таково:
«К. Маркс заложил основы конкретно-психологической теории познания, которая открыла для психологической науки совершенно новые перспективы.
Хотя прежняя субъективно-эмпирическая психология охотно называла себя наукой о сознании, в действительности она никогда не была ею» (Леонтьев. Деятельность, сознание, личность, с. 23–24).
И далее спор все с теми же старыми зарубежными субъективистами, с которыми спорил Выготский еще в 20-х годах. Вывод вы уже знаете — не знали они ничего!
«Исходное положение марксизма о сознании состоит в том, что оно представляет собой качественно особую форму психики (Опять двадцать пять! А что такое психика? — АШ).
Хотя сознание и имеет свою длительную предысторию в эволюции животного мира, впервые оно возникает у человека в процессе становления труда и общественных отношений. Сознание с самого начала есть общественный продукт» (Там же, с. 28).
Соответственно, надо полагать, что когда марксист режет собаку без наркоза, то у нее вообще нет сознания, а когда он ее все-таки усыпляет, она теряет не сознание, а иную форму психики. Этим я хочу сказать, что марксистская Психология вообще никогда не изучала сознание.
Вдумаемся в то, что значит изучать сознание.
Для этого необходимо в начале исследования поставить себе задачу: я хочу изучить сознание, так? Но ведь при этом ты, стало быть, еще не знаешь, что это такое, раз собрался изучать. Что же ты будешь изучать?
Есть только один способ двигаться: внести уточнение: раз я не знаю своего предмета, то буду изучать то, что уже сейчас считаю сознанием.
Значит, первый, исходный подход к изучению сознания может осуществиться только как изучение не сознания, а того, что я считаю сознанием. Но! Но, может, и как изучение того, что считал сознанием Маркс! Или Декарт.
Мое исходное понятие о сознании по своей сути является языковым, то есть живущим в языке, как его создавал народ. Может быть, народ и ошибался, давая различным вещам имя Сознание. Может быть, при утонченном наблюдении окажется, что часть явлений именуемых сознанием, на самом деле относится к душе, например.
Но в целом сознание — это всегда то, что имеет в виду или просто видит народ, потому что «сознание» — это лишь имя. И имя создано народом для своих нужд, а именно для обозначения этого видения.
Сказать, что народное, «наивное» понимание сознания неверно, мало того, что хамство, но еще и глупость. Все равно, что ученому, который, представляясь, называет себя Иван Петрович, вдруг начать объяснять, что он ошибается и наивно понимает суть того, что происходит, а если бы подошел к этому научно, то был бы Субъект Предикатыч…
Сознание можно исследовать только одним образом: описав то, что народный язык называет сознанием и поняв, что это такое.
Наука не исследует сознание. Она исследует человека и, налетев на что-то, что ей непонятно, заявляет: вот это я буду называть сознанием, а вот это психикой. С психикой все обстоит хорошо. Это слово создано Наукой для своих нужд и значит именно то, что вложила в него Наука в качестве значения.
А вот сознание советская Психология понимала так, как предложил Маркс, и значит, мы никогда не сможем воспользоваться ее пониманием сознания для очищения сознания, хотя оно полезно, к примеру, для защиты диссертации.
Поэтому я отбрасываю Леонтьевскую теорию сознания, но мне все же хочется проверить, не было ли чего-нибудь ценного у первоисточника, то есть у Выготского. Могу уверенно сказать, что у него была даже своего рода теория очищения, кстати, разделявшаяся всем психологическим сообществом той поры. Но чтобы ее понять, необходимо приглядеться к их мировоззрению, потому что напрямую об очищении они не говорили. Они молча применяли свое очищение в своей деятельности. А приглядываться к ученому нужно через его творчество. В данном случае, через культурно-исторический подход к психологии, который и есть творческий вклад Выготского. Но пойдем по порядку.
Леонтьев пишет про Выготского, обещая золотые горы:
«История науки — это не только история завершений. Прежде всего и более всего это история рождения новых подходов к ее проблемам, их переосмысливания. С этой точки зрения особенно большой интерес представляет вклад в конкретно-психологическое учение о сознании, сделанный Л. С. Выготским. <…>
Проблема сознания представляет собой альфу и омегу творческого пути Л. С. Выготского…
Уже в 1925 году вышла в свет его статья "Сознание как проблема психологии поведения", в которой Л. С. Выготский защищал ту мысль, что центральным для психологии вопросом является вопрос о природе сознания» (Леонтьев, Борьба за проблему сознания, с. 22–23).
Ну, не Лева Выготский, а просто какой-то титан борьбы за Сознание! И если верить Леонтьеву, так и до самой смерти за него бился, аж до главного своего труда «Мышление и речь». Ну, совсем с крошечными оговорками:
«Если взять содержание этого исследования вне его, так сказать, биографического и субъективного контекста, то оно кажется посвященным именно мышлению, а не сознанию. На эту мысль наводит и само название книги, в которой это исследование опубликовано, — "Мышление и речь". В известном смысле это действительно так.
И все же, как мы увидим ниже, это — исследование проблемы сознания, но только в ее проекции на плоскость проблемы словесного мышления, словесных обобщений» (Там же, с. 26).
В известном смысле и «Капитал» Маркса можно спроецировать на плоскость, и книгу самого Леонтьева «Деятельность, сознание, личность» прочитать как книгу о сознании, если «брать их содержание вне его биографического и субъективного контекста», который и составляет суть культурно-исторического подхода. Жаль только, мне этот смысл неизвестен, и авторами не раскрывается. А вот что там говорил о сознании сам Выготский в 1925 году, я посмотреть могу.
Итак, если все-таки использовать биографический и субъективный контекст, то Лева явно с детства был бойким мальчиком и держал нос по ветру. Иначе я не могу объяснить многие из его поступков. Он родился в 1896 году (умер в 1934). В 1917 ему было всего 20 лет. Но он уже твердо выбрал, с кем пойдет по жизни. Допускаю, что он, будучи гомельским евреем, — а это так называемая черта оседлости, дальше которой евреям в Россию из Украины и Польши расселяться не разрешалось, — ненавидел и ту власть, что унижала его предков, и все, что с ней связано, — то есть русскую культуру.
В России не принято говорить такие вещи и даже называть еврея евреем считается чуть ли не неприличным, будто этим ты его обижаешь. Но если честно, то мне совершенно нет дела до национальности Выготского. Мне есть дело до его таланта. Он был очень крупным человеком, и поэтому в его сознании, как в очень большом пространстве, гораздо виднее движения тех сущностей, что я именую Богами. Именно поэтому я издеваюсь над попытками Леонтьева и Ярошевского сделать из него сусальную картинку — портрет «настоящего ученого», даже мученика во имя Науки.
Выготский — это очень живой человек, делавший подлости, ошибавшийся, искавший, страдавший от предательств друзей и учеников, наверное, любивший и восхищавший… Об этом штатные богомазы советской Науки умалчивают, творя из него удобную для сообщества ложь. Поэтому я не доверяю ничему из рассказов заведомо ложных, а посмотрю на Выготского сквозь образ Войны Богов, сумевший вписать себя в его биографию. Он не может быть дальше от истины, чем его официальный портрет.
Как рассмотреть ее в Выготском? Да очень просто — применить его метод к нему самому. Это будет достойный разговор об ученом. Но применить к ученому культурно-исторический метод означает разобраться в той культуре, которая его создала как личность. А какова была взрастившая Льва Выготского культура? Что заложила она с раннего детства в его сознание?
Выготский родом из Гомеля. Это те самые места, где в конце девятнадцатого века рождается Сионизм. Я пишу его с большой буквы, потому что это имя Бога, воплотившегося тогда в тела озлобленной части еврейства. И это вовсе не тот же Бог, что стоит за Иудаизмом. Иудаизм, как и Ислам, очень отличаются от отпочковывающихся от них воинственных пасынков. Сионизм, как и современный Исламский Терроризм, — это следующее поколение Богов, дети. И братья Материализму, Позитивизму и Марксизму.
Гомельская еврейская диаспора на рубеже двадцатого века оказалась расколота на Иудеев и Сионистов. Современники еще очень плохо различали эти два состояния еврейской веры, называя всех Евреями. Но различать надо.
Я не знаю, какую веру выбрал тогда Выготский. Он был еще слишком мал, хотя уже в 1917 году мы застаем его избравшим третьего Бога — Науку. Но каких бы взглядов он не придерживался до этого, сознание его творилось именно в той среде, где молодой и наглый Сионизм разъедал тело старого философа Иудаизма. Разъедал, уводя людей, которых совращал обещанием побед и разжиганием ненависти.
Чтобы получить представление о том, как это делалось, достаточно вспомнить знаменитое «Гомельское дело» о еврейских погромах в Гомеле в 1903 году. Оно со всей пронзительностью показало, что сионистская среда Гомеля шла на любые провокации, чтобы вынудить христиан на погромы.
А. С. Шмаков так описывает те события в речи на заседании Киевской судебной палаты в 1904 году.
«Затем, не мешает припомнить, что там же, на Пасхе 1903 года, — раньше возникновения погрома, вооруженные еврейские скопища, а также отдельные Евреи нападали на Христиан; глумились над обычаем Вербной субботы, камнями разбивали иконы в магазинах, выбивали просфору из рук и топтали ее ногами; обливали серною кислотою шедших в церковь, даже детей, а во время погрома стреляли, отнюдь не стесняясь, даже с балконов в праздничные массы народные, погрому чуждые; обстреливали вооруженные отряды пехоты и кавалерии; револьверными пулями встречали разъезды местного драгунского полка под командою офицеров… ранили и убивали Христиан холодным и огнестрельным оружием (какового у погромщиков вовсе не было, вследствие чего и соответственных ран ни у кого из Евреев не оказалось); наконец, совершали убийства, даже когда погром закончился!..» (Шмаков, с. 5).
Иными словами, дело закончилось полной победой гомельского Сионизма, которое убило всех своих основных противников, начиная с редактора неудобной ему газеты, и высудило за спровоцированный ими же погром огромные суммы (свыше миллиона рублей теми деньгами!).
Если приглядеться, то Шмаков говорит не о евреях, а об Иудаизме. Сионизм он еще не различал. Как это видно? Если вы обратили внимание, он пишет с большой буквы Еврей и Христианин. Не русский. Значит, он имеет в виду не еврейскую национальность, а иудейскую веру. Уже в этом видна Война Богов — Христианства и Иудаизма. Но это не Иудаизм скрывается за именем Евреи. Это его рвущийся к власти кровожадный сынок.
Могли ли отдельные люди противиться велениям покорившего их Бога? Наверное, могли. Во всяком случае нет никаких свидетельств, что Выготский был сионистом. Он сумел противостоять этому божественному позыву тем, что перешел в тело другого Бога. Всегда находится какое-то количество людей, которые своей жизнью показывают, что мы можем быть свободны от Богов, можем жить своей жизнью.
Но мог ли он быть свободен от тех образов, которые наполнили его собственное сознание? Мог ли он быть свободен от культуры, которая вошла в него с детства?
Говоря о Сионизме, Шмаков непроизвольно использует те образы, что есть в его культуре, — и он называет сионистов евреями. А кем были для евреев той поры те христиане, с которыми они воевали? Русскими. Такова культура. Где найти силу, чтобы сопротивляться Богу, в общем-то, понятно. Всегда можно сбежать к другому Богу. Но где найти силу, чтобы сопротивляться содержанию собственного сознания? Да и как можно ему сопротивляться, если ты его не осознаешь?! Какая сила для этого нужна?
Хватило ли внутренней силы Льву Выготскому, чтобы не перенести то отношение, которое внушал молодой Бог по имени Сионизм своему войску к Христианам, на русских и русскую культуру? Иначе говоря, был ли он достаточно сильным психологом, чтобы выявить эти культурно-исторические содержания своего сознания и осознать их? Я могу определенно сказать: нет. И причиной этого были именно слабости всей научной Психологии в понимании природы сознания. Подтверждения этого двух родов.
Во-первых, это сами теоретические взгляды Выготского на сознание. Я их приведу ниже, и надеюсь, их слабость будет очевидна. Во-вторых, если исходить из того, что среда отразилась в сознании Выготского в виде образов и образов действий, то по отношению к русской культуре в его творчестве просматривается только один образ действия. И он — интеллигентное прочтение того наглого способа действовать, что насаждал Сионизм. А именно: полное вычищение любых следов русской культуры из своего окружения. Поскольку окружением Выготского была Наука, то из Науки. Вот это и есть очищение по Выготскому.
Судите сами.
Михаил Ярошевский рассказывает про него, что в 1917 он уже «организовал психологический кабинет при педтехникуме, где вел исследования» (Ярошевский. Л. С. Выготский…, с. 5).
Что мог «исследовать» этот еще мальчишка, нигде не говорится, но вот о направлении исследования можно судить по словам Ярошевского.
«Интеллект Выготского рос и креп в напряженной социальной работе, в практике строительства новой школы.
В те же годы в молодой республике шла напряженная интеллектуальная жизнь, охватившая все сферы науки и культуры. Что касается психологической науки, то и ее облик существенно менялся. В предреволюционный период в России сложилось два радикально различных — естественнонаучный и интроспективный — подхода к поведению и сознанию.
Первому, тесно связанному с новой биологией, направлению противостояла в дореволюционной России официальная университетская психология, лидером которой выступил Г. И. Челпанов» (Там же, с. 5–6).
Георгий Иванович Челпанов, конечно, был крупной фигурой в Русской психологии, и он действительно исходил из необходимости самонаблюдения (интроспекции), но считать его «лидером» в науке о сознании — это или ложь, или невежество. Даже в своих философских работах Челпанов никогда по-настоящему не писал о сознании. И я даже не стал писать очерк о его понимании сознания, потому что он в этом отношении совершенно вторичен. Выставить его лидером можно было только с умыслом: поскольку все равно надо оправдываться за подлость, которую сделали по отношению к Челпанову, так давайте его фигурой закроем всех остальных. Читатели посмотрят у Челпанова, что там писали о сознании субъективисты, и поймут, что мы не зря их выкинули из жизни.
Ну а насчет Выготского, догадайтесь сами, к кому он примкнул, когда «после победы Октября вопрос об этих двух направлениях сразу же решился в пользу павловской и бехтеревской школ, доказавших преимущества объективных методов и принципа детерминизма перед заведшим психологию в тупик интроспективным анализом сознания» (Там же, с. 6). Конечно, про этот выбор молодых советских психологов можно сказать, что в нем проявилась извечная борьба сынов с отцами, и они всего лишь выбирали новое, а не уничтожали прежнюю Россию, и я зря вижу в Выготском ненависть и злую радость от якобы исторически справедливой кары, постигшей Белую Империю. Может быть и так.
Но почитайте его работы и найдите в них хотя бы признак того, что он все-таки русский ученый, то есть что он работает в России. Представьте себе, что он вместе с Райхом, Левиным или Кассирером эмигрировал в Америку и написал все свои работы там. Найдете ли вы хоть какие-то признаки, что его работы писались не в Штатах или не в Германии? Я уж не говорю о том упорстве, с которым он молчит обо всех русских мыслителях и не поминает никого из них, кроме обязательных для упоминания. Но я скажу о том, чью теорию сознания он развивает. Впрочем, попробуйте догадаться, кого из всех зарубежных ученых он выбрал своим учителем о сознании. Кто обошелся с сознанием круче всех, как коммунисты с Россией? Попробуйте догадаться по его выказываниям.
«В Гомельский период Выготскому првдставлялось, что будущее психологии— в приложении рефлексологических методик, достоинство которых— в их объективности и естественнонаучной строгости, — к причинному объяснению явлений сознания.
Он вынашивал эту мысль, готовясь ко второму съезду исследователей поведения в Петрограде (январь 1924 г.)…
Выготский заявил на съезде несколько сообщений, но главным среди них, сыгравшим решающую роль в изменении судьбы Выготского (переезде его в столицу) был его доклад о применении рефлексологической методики в психологии. В нем решительно провозглашалось: "никакого самонаблюдения" (и тем самым перечеркивался основной методологический принцип интроспективной психологии)…
Содержание и стиль выступления Выготского, а также его личность буквально потрясли одного из участников съезда — А. Р. Лурия…
Лурия активно участвовал в перестройке московского института психологии. Новому директору института требовались молодые свежие умы (часть сотрудников в знак несогласия со снятием Челпанова ушла из института). Он принял предложение Лурия о приглашении Выготского в Москву. Так в 1924 году начался десятилетний московский период творчества Выготского» (Там же, с. 8).
Все бы ничего, но весь этот рассказ Ярошевский предваряет словами: «Работая в провинциальном городе, Выготский был хорошо ориентирован в делах столичной науки — как Петроградской, представленной школами Павлова, Бехтерева, Ухтомского, так и Московской, где сосредоточились лучшие психологические силы» (Там же, с. 8).
Это значит, что он знал и о травле, которую эти «лучшие психологические силы» устроили в Москве Челпанову, и о том, что Челпанов строил всю свою экспериментальную психологию на самонаблюдении. И после этого можно считать, что начинающий стареть гомельский мальчик по наиву заготовил несколько докладов на разные рефлексологические темы. Рефлексологий-то в то время было четыре или пять — Павловская, Бехтеревская, Ухтомского, Корнилова, а может быть, и Блонского. Заготовил, так сказать, на выбор.
А выстрелила та, где было заявлено: «никакого самонаблюдения». Почему она? Институт Челпанова захватывали как раз в 1924-м, после этого доклада. Явно, что Корнилову долго не хватало сил для штурма — выкинуть Челпанова на улицу можно, но ведь потом надо как-то и дело делать. И вот появляются заявки с просьбой принять на работу в Психологию с рефлексологией без самонаблюдения. Заявки — это кадры, а кадры решают все! Можно штурмовать. И люди оказались выкинуты из жизни навсегда. А Выготский ни при чем, он всего лишь делал чистую Науку, как и пришедшие в том же году Леонтьев, Бернштейн и многие другие.
Ну да ладно, может быть, то, ради чего они шли на резню, стоило того? Вы знаете, с чего Выготский начинает ту свою знаменитую статью 1925 года? Ею он как раз и завершил весь предшествующий период, потому что после этого о сознании не поминает аж до 1930 года.
Начинает он ее так, что в громких заявлениях Леонтьева усомниться невозможно: Выготский — психолог сознания:
«Вопрос о психологической природе сознания настойчиво и умышленно обходится в нашей научной литературе. Его стараются не замечать, как будто для новой психологии он и не существует вовсе. <…>
Игнорируя проблему сознания, психология сама закрывает себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных проблем поведения человека» (Выготский. Сознание как проблема психологии поведения // Психология развития как феномен культуры, с. 24).
А знаете, чем он ее заканчивает? Я бы так сказал, тем самым источником своего понимания сознания, о котором я загадал вам загадку.
«Мне представляется чрезвычайно важным и существенным в заключение этого очерка указать на то совпадение в выводах, которое существует между развитыми здесь мыслями и тем анализом сознания, который сделан У. Джемсом. Мысли, исходящие из совершенно различных областей, шедшие совершенно разными путями, привели к тому же взгляду, который в умозрительном анализе дан Джемсом. В этом видится мне некоторое частичное подтверждение моих мыслей. Еще в «Психологии» (1911) он заявил, что существование состояний сознания как таковых не есть вполне доказательный факт, но скорее глубоко укоренившийся предрассудок. Именно данные его блестящего самонаблюдения (! — АШ) убедили его в этом.
"Всякий раз, как я делаю попытку подметить в моем мышлении, — говорит он, — активность как таковую, я наталкиваюсь непременно на чисто физический акт, на какое-нибудь впечатление, идущее от головы, бровей, горла и носа". И в статье "Существует ли сознание" он разъяснил, что вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте раздражителей — это мир, а контексте моих рефлексов — это сознание. Сознание есть только рефлекс рефлексов.
Таким образом, сознания как определенной категории, как особого способа бытия не оказывается» (Там же, с. 246–247).
Что такое рефлекс рефлексов, читайте сами. А вот что сознания внутри всей этой громкой пыли советской Психологии сознания не оказывается, даже для меня звучит как новость. Вроде я и сам об этом все время говорил, а все равно ощущаю растерянность и какую-то утрату…
Впрочем, прощайте простые советские парни. Там, впереди, еще так много настоящего и неведомого!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.