Абдулла

Абдулла

Во время одной из встреч на контрольном осмотре через несколько лет после лечения он с радостью рассказал мне, что когда после операции вернулся в родной аул, то ребятишки бегали за ним толпой и кричали: «Это не наш Абдулла! Это не он».

«Вот видишь, как ты изменил мой вид, что даже ребятишки не хотели верить в это», — с радостью и, конечно, с благодарностью говорил он. Но это было потом…

А приехал он ко мне из высокогорного таджикского аула. Он был по-восточному вежлив, вместе с тем требователен и категоричен. При нашей первой встрече он сказал, что он, Абдулла С., тридцати пяти лет, отправился в столь длинную поездку для того, чтобы я сделал из него опять человека, такого же человека, каким он был до болезни. Абдулла плохо говорил по-русски, но это свое требование сформулировал четко и безапелляционно…

Он приехал без всякого направления, без предварительного запроса, без предварительной переписки и договоренности… Он услышал, что в новосибирской клинике «исправляют» людей, пораженных болезнями, и вот собрался и приехал, а раз приехал, я должен его лечить!

Его требования и доводы были логичны, и я поместил его в клинику…

В последующем из долгих бесед с Абдуллой я узнал, что он одинок — жена ушла от него, — работает пастухом, большую часть времени проводит со своим стадом на пастбищах, что он устал от насмешек и издевательств, которыми преследуют его «злые и неумные» люди, что он старается не встречаться с ними, с этими «злыми» людьми, что он нигде не бывает, что больше так жить он не может.

…Родился он в том же ауле. Жил в достатке. Был стройным юношей, рано женился на любимой девушке. Она тоже любила его. Был он счастлив и большего не желал.

В возрасте двадцати двух лет с небольшим он заболел: простудился в горах, почувствовал ломоту в теле, которая держалась несколько дней, а потом все прошло… Казалось, что все прошло…

Спустя несколько месяцев Абдулла стал отмечать появление болей в нижнем отделе поясницы и в области таза сзади. Эти боли вначале возникали периодически. Затем они стали появляться все чаще и чаще, продолжительность их увеличивалась, а «светлые» промежутки — промежутки без болей — все более и более укорачивались.

А потом боли стали постоянными. Они были всегда. Они стали спутниками Абдуллы, где бы он ни находился, чем бы ни занимался. Эти ощущения лишали его сна, не давали работать. Неосторожное движение, внезапный кашель, чиханье, смех — все это и многое другое вызывало резкое обострение болей. Локализовавшиеся в начале болезни только в нижнем поясничном отделе болезненные ощущения постепенно распространились вверх по позвоночнику. Они захватили весь поясничный отдел и перешли на грудной. Теперь каждый вдох и выдох сопровождались резкими болями, которые, казалось, насквозь пронзают грудь. Абдулла перестал дышать грудью, стал дышать только за счет подвижности стенки живота. Все это изнуряло его. Он похудел, побледнел, стал мрачным, нелюдимым.

По мере развития болезни Абдулла стал отмечать, что движения его стали скованными, менее свободными. Он не мог, как прежде, сгибать и вращать туловище. Он чувствовал, что постепенно, медленно, но неуклонно его гнет к земле. Со временем боли исчезли, но наступила полная неподвижность в нижнем отделе позвоночника. Спустя какое-то время эта неподвижность распространилась кверху, на вышележащие отделы.

С течением времени стал неподвижным весь позвоночник. Более того, он искривился и принял форму большой дуги, выгнутой кзади так, что туловище Абдуллы из прямого и стройного также превратилось в дугу. Абдулла потерял возможность смотреть вверх, даже вперед. Он перестал видеть небо, солнце и столь любимые им яркие звезды в ночном небе высокогорья.

От него ушла жена. Он стал избегать людей, которые с любопытством рассматривали искалеченную болезнью фигуру, показывали на него пальцем и поворачивались вслед. Изменился характер Абдуллы. Он мало говорил. Больше размышлял и молчал.

Он обращался к врачам. Ему давали лекарства, которые он добросовестно принимал. Ему делали уколы. Но болезнь неумолимо шла своим путем. Доверительно он сказал мне, что даже обращался к знахарям, пил мумиё — но и это не помогло.

Он отчаялся.

Он перестал верить в возможность как-то улучшить свое состояние. Он смирился со своей судьбой…

Большую часть своей жизни Абдулла теперь проводил на высокогорных пастбищах. Он редко спускался в свое селение и редко общался с людьми. Но вот однажды от одного из своих односельчан, вернувшегося из столицы республики, он услышал, что тот видел человека, который был таким же, как и Абдулла, и которого вылечили в Новосибирске. Вот он собрался и приехал…

Внешний вид Абдуллы производил тяжкое впечатление. Даже я, повидавший множество подобных больных, не мог спокойно смотреть на его искалеченное тело. Его вид вызывал у меня ассоциации с пауком, вставшим на задние лапки… Согнутое в виде перочинного ножа туловище, с лицом, обращенным к земле. Для того чтобы посмотреть мне в глаза, Абдулла должен был присесть на корточки и откинуться назад. Огромный пологий горб, как большая котомка, закинутая за плечи, высился за его плечами, ноги были согнуты в коленных и тазобедренных суставах, непомерно длинные руки почти касались пола…

И его глаза. Глаза, которые я не могу забыть вот уже много лет! Затравленный взгляд преследуемого судьбой человека. Человека, потерявшего всякую надежду. Эти глаза умоляли о помощи и вместе с тем требовали ее. Глаза на застывшем неподвижном, бледном и амимичном лице с тонкими, бледными, казавшимися безжизненными губами.

Понять, чем был болен Абдулла, было несложно. Эту болезнь я бы распознал, увидев Абдуллу на улице. Обследование, проведенное в клинике, подтвердило догадку: Абдулла страдал болезнью Бехтерева.

Эта болезнь названа так в честь ее первооткрывателя, русского врача и ученого, академика Владимира Михайловича Бехтерева, впервые описавшего ее в 1892 году под названием «одеревенелость позвоночника с искривлением его». Еще и сейчас не до конца ясна причина ее возникновения. Некоторые врачи считали, что виновна порочная наследственность, другие придавали большое значение сифилису, третьи — травме оболочек спинного мозга. Однако имеются весьма серьезные и обоснованные доводы в пользу того, что это своеобразно текущий, анкилозирующий спондилоартрит. В переводе на обычный язык это примерно значит, что заболевание Абдуллы представляет собой воспалительный процесс, вызванный инфекцией, напоминающей ревматическую, который поражает суставы позвоночника и приводит к неподвижности — замыканию, анкилозу. Это заболевание течет длительно, многие годы — хронически. Раз начавшись, оно почти всегда неуклонно развивается, охватывая все новые и новые отделы позвоночника. Нередко, помимо суставов позвоночника, в болезненный процесс вовлекаются тазобедренные, коленные и несколько реже плечевые суставы. Тогда, кроме позвоночника, неподвижными становятся и крупные, корневые суставы ног и рук. Чем в более молодом возрасте начинается это заболевание, тем более тяжкие последствия оно вызывает.

Так случилось у Глеба, о котором я расскажу несколько позже, и у многих десятков пациентов, с которыми я встречался и которых лечил.

Лечат эту болезнь врачи терапевты-ревматологи, то есть специалисты по лечению ревматических поражений. В основном лечение проводится лекарствами и на курортах. Мы, ортопеды-травматологи, лечим ортопедические последствия этой болезни, которые превращают человека в калеку, инвалида. Одно из таких ортопедических последствий — горб — искривление позвоночника в сагиттальной — передне-задней плоскости. Вот Абдулла и приехал для того, чтобы я избавил его от этого горба.

Я начал делать операции по исправлению горбов при болезни Бехтерева в начале шестидесятых годов. К тому времени во всей мировой литературе было известно немногим более ста подобных операций, которые были проведены в различных клиниках различных зарубежных стран. Однако приоритет в разработке метода оперативного лечения горбов при болезни Бехтерева принадлежит отечественной ортопедии.

Я хочу подчеркнуть, что первая и единственная близкая к подобной операция была произведена советским хирургом В. Д. Чаклиным в сороковых годах. К сожалению, последующей разработкой этого метода лечения ни он, никто другой в нашей стране никогда не занимался.

Для того, чтобы опять сделать из Абдуллы «человека, такого же, каким он был до болезни», необходимо произвести операцию так называемой корригирующей вертебротомии, что значит «операцию исправляющего рассечения позвоночника». Операция относительно редкая, как я уже говорил. У нас в стране она повседневна только в нашей новосибирской клинике.

Лишь немногие хирурги решаются на подобные операции из-за их сложности и трудности; и действительно, даже среди других вмешательств на позвоночнике они представляются операциями высокого хирургического риска. Этот повышенный риск заключается в том, что могут возникнуть довольно тяжелые осложнения, например, повреждение спинного мозга, влекущее за собой развитие стойких непоправимых параличей, разрыв аорты — крупнейшей артериальной магистрали в человеческом организме — с массивным, нередко смертельным кровотечением, и тому подобное.

При относительно небольшом количестве таких операций парадоксально велико количество возникающих осложнений, описанных в литературе. Особенно часты эти осложнения в момент коррекции — этапа исправления деформированного болезнью позвоночника.

Техника оперативных вмешательств, которые производятся в зарубежных клиниках при подобном заболевании позвоночника, заключается в том, что полностью рассекаются только задние отделы позвоночного столба (отростки и дужки), а передние (тела и межпозвонковые диски) частично надсекаются. Далее, в том месте, где позвоночный столб частично рассечен, при коррекции он насильственно надламывается. Так вот, в процессе исправления перелом позвоночника может возникнуть не в том месте, в котором его наметил хирург, или же он произойдет в нужном месте, но смещение отдельных фрагментов позвоночника наступит в больших пределах, чем нужно, и во время коррекции может возникнуть разрыв грудной или брюшной аорты с моментальным кровотечением, часто смертельным, разрыв или сдавливание спинного мозга или другие осложнения…

Приступив более двадцати лет тому назад к лечению подобных больных и сделав несколько операций по методике зарубежных хирургов, я задался целью разработать более надежную, чреватую меньшей вероятностью осложнений методику корригирующей вертебротомии.

Мне это удалось.

Суть моей операции отличается от существующих тем, что искривленный позвоночник больного полностью рассекается на две части. Это дает возможность избегнуть насильственного перелома позвоночника в процессе исправления и производить плавную, мягкую коррекцию, а значит, нет и условий для возникновения осложнений или, скажем лучше, этих условий меньше.

Значит, для того, чтобы избавить Абдуллу от имеющегося у него горба и распрямить его туловище, необходимо рассечь его позвоночник на две части и сместить эти части одну относительно другой так, чтобы туловище Абдуллы стало прямым, ровным. Если бы в позвоночном канале позвоночного столба не находился спинной мозг, а около позвоночного столба не располагались бы крупнейшие кровеносные сосуды и другие жизненно важные анатомические образования, то такая операция не представляла бы осложнений. Но в действительности реально существуют и спинной мозг, и кровеносные магистрали, и другие жизненно важные образования! С этим хирургу приходится считаться.

Мало того, хирург должен быть сверхделикатным, «сверхвежливым» в обращении с этими анатомическими образованиями, а то как бы не получилось как во времена Гиппократа — горб устранен, а пациент оказался парализованным: в те далекие времена пытались устранить горб путем перелома искривленного позвоночника, при котором нередко возникали параличи.

Теперь, я думаю, ясно, почему невелико число хирургов, которые решаются оперативно устранять последствия болезни Бехтерева.

Абдуллу стали готовить к операции. Подготовка была длительной и сложной и для него и для меня. Нужно было научить и приучить Абдуллу лежать на операционном столе так, чтобы его искореженное болезнью туловище могло удерживаться в нужном положении, чтобы это положение не нарушало единственно возможное для него брюшное дыхание. Следовало научить Абдуллу дышать глубже и лучше. Нужно было подготовить его кожу. Нужно было предотвратить пагубные последствия предстоящей и неизбежной в послеоперационном периоде гиподинамии — длительной неподвижности. Всем этим и занимались мы с Абдуллой.

Я не ошибся и не оговорился, когда сказал, что готовить следует не только Абдуллу, но и себя.

Хирургу мало владеть техникой оперативных вмешательств. Есть такие операции, к которым хирург должен всякий раз морально подготовиться, в нем всякий раз должна созреть эта готовность, он должен всякий раз ее в себе выносить!

Трудно выразить словами те чувства, которые владеют хирургом в это время. Порой сознательно, а порой и подсознательно откладываешь и оттягиваешь операцию. И поводов-то формальных вроде к этому нет! И пациент ждет! И родственники пациента обеспокоены! И твои товарищи и помощники поглядывают на тебя с недоумением! А ты тянешь, откладываешь.

Убежден, что в этих случаях не следует торопить хирурга. Он еще морально не готов к предстоящей операции. Внутренне он еще не созрел. Не важно, что ранее он сделал не одну такую операцию. Может быть, он сделал их много, очень много, а вот сейчас, в данный момент, не готов к ней! Может быть, читатель обвинит меня в высокопарности, но я бы готов был сравнить это состояние с вдохновением, которое необходимо музыканту, художнику, актеру. Наверное, все же справедливо, что хирургия — это и наука и искусство!

Конечно, это бывает далеко не всегда. Ни о каком вдохновении в этом понимании, ни о какой специальной подготовке не может быть и речи, когда хирург сталкивается с больными, погибающими от кровотечения, или больными с прободной язвой желудка, с открытым переломом бедра, с повреждением печени, селезенки, легких или больными с множеством других заболеваний, требующих немедленной операции.

Здесь не место эмоциям!

Здесь нужно действовать, и действовать немедленно. Хотя и в этих случаях, конечно, хирургу нужна прежде всего трезвая и умная голова, а потом уже действующие и умелые руки!

Наконец, наступил день, определенный для операции Абдуллы. И он начался как обычно, как каждый операционный день. Рано утром — подготовительная работа в операционной.

Премедикация — предварительное введение лекарств.

Подготовка моих помощников — хирургов, участников операции.

Вот по коридору проследовал эскорт, сопровождающий каталку с больным…

И Абдулла в операционной…

Много труда и смекалки приложил анестезиолог. Трудно, очень трудно интубировать, то есть ввести дыхательную трубку в дыхательное горло Абдуллы. Трудно по двум причинам: во-первых, и шейный отдел позвоночника Абдуллы тоже неподвижен, как и другие его отделы, во-вторых, он неподвижен в неправильном положении, он значительно искривлен! Он сильно деформирован! И вот в этих условиях требуется много ловкости и сноровки, чтобы интубировать больного. Это под силу только умелому анестезиологу!

По рекомендации зарубежных хирургов в этих случаях следует прибегать к горлосечению — трахеотомии. У меня же в клинике мой помощник, участвовавший более чем в ста подобных операциях, только один раз вынужден был произвести эту дополнительную операцию.

Интубация у Абдуллы удалась с первой попытки, и он введен в наркозный сон. Расслаблены и недеятельны его мышцы. Мерно и ритмично работает дыхательный автомат, подавая в легкие Абдуллы нужное количество кислорода и выводя из них углекислоту. Капля за каплей в вены Абдуллы подаются кровь, необходимые жидкости и лекарства.

Теперь осталось уложить Абдуллу на операционный стол в операционное положение, в то положение, в котором технически наиболее просто и удобно хирургическое вмешательство. И эта простая у «обычных» пациентов процедура у Абдуллы превращается в сложную манипуляцию. С большим трудом удается уложить Абдуллу на живот, да так, чтобы брюшная стенка его не оказалась сдавленной, чтобы анкилозированная и искривленная шея не сломалась. Но и это не все. Следует внимательно следить за лицом и глазными яблоками Абдуллы. Приданное ему на операционном столе положение чревато резким повышением внутричерепного венозного давления, что может привести к серьезным осложнениям даже со стороны глаз — отслоению сетчатки. И за этим должен следить анестезиолог. И эта ответственность падает на ее плечи!

Все сделано!

Все готово!

Все учтено!

Я приступаю к вертебротомии.

И для меня и для моих помощников и сотрудников эта операция теперь уже стала обыденной. А вот на тех врачей, которые видят ее впервые, она производит сильное впечатление и техникой своей и эффективным окончанием — когда искривленное и обезображенное болезнью тело вдруг здесь, на операционном столе, становится сразу прямым — похожим на тело нормального здорового человека!

Когда я оперирую, мысленно в моей голове как бы проходят кадры этапов операции, которую я делаю. Они проходят чередой, один за другим!

Я каким-то внутренним зрением вижу все этапы оперативного вмешательства. Они несколько предшествуют тому, что я делаю, во времени! Это как бы зрительный конспект, которому я следую в своих действиях!

Первый кадр…

Вот я рассек и отслоил кожу с отделяющей ее от глубже лежащих тканей тонкой пленкой — фасцией. Обнажены остистые отростки позвонков, вернее, пока видны только их верхушки. С обеих сторон по бокам от них я рассекаю плотную и крепкую поясничную фасцию — серовато-серебристую ткань консистенции и плотности пергамента, на котором писали в старину. Специальными инструментами-распаторами я отслаиваю от боковых поверхностей остистых отростков и задних поверхностей дужек позвонков длинные поясничные мышцы, те самые мышцы, которые у здорового человека разгибают туловище назад. У Абдуллы эти мышцы отличаются от обычных подобных мышц человека. Болезнь, хронический длительно текущий воспалительный процесс сделали их ломкими, хрупкими, расползающимися под пальцами хирурга. Они насквозь пропитаны жиром. Вот что сделала болезнь с этим всесильным, надежным биологическим мотором, приводящим в движение наше тело!

Этот этап операции надо проводить очень быстро. Иначе пациент потеряет слишком много крови, так как отслаиваются большие мышечные массивы. А ведь это еще только подготовка к основному этапу операции Впереди еще вполне вероятна значительная кровопотеря. Именно поэтому сейчас я тороплюсь.

Старшая операционная сестра только успевает подавать необходимые инструменты, марлевые салфетки сухие, марлевые салфетки, смоченные горячим солевым раствором для тампонады ран с целью остановки кровотечения. Движения моих помощников четки и быстры. Каждый на своем посту, каждый на своем участке раны.

Внимание! Внимание! И еще раз внимание! Иначе возникнет значительная кровопотеря и на последующих основных этапах операции и я и Абдулла можем оказаться в критическом положении! Стараюсь сберечь каждую каплю крови.

Еще один кадр.

Вот мышцы отслоены на всем нужном протяжении. Открыто нужное количество позвонков сзади. Мышцы разведены в стороны и надежно удерживаются ранорасширителем Егорова, инструментом, сконструированным отцом космонавта Бориса Егорова, профессором, академиком, нейрохирургом.

…Болезнь жестоко изменила задние отделы позвоночника Абдуллы. Кроме того, что позвоночник искривлен и неподвижен, он потерял свое сегментарное строение. Невозможно отличить границу дужки одного позвонка от дужки выше- или нижележащего позвонка: все они слились воедино и представляют собой сплошной костный панцирь. Кроме того, они стали в несколько раз толще по сравнению с дужками здоровых позвонков и приобрели прочность слоновой кости! Вот через этот заслон, через эту костную препону я должен подойти к спинному мозгу, обойти его, разъединить лежащие впереди спинного мозга связки, тела и диски позвоночника!

Большими и мощными щипцами-кусачками, которые называются в нашем обиходе не совсем научным именем «крокодил», я скусываю и отвожу в стороны остистые отростки четырех позвонков. Этим же «крокодилом» я с осторожностью, шаг за шагом, скусываю утолщенную заднюю стенку позвоночного канала. Кость настолько крепка, что порой на ладонях у меня под перчатками, в которых я оперирую, образуются кровянистые мозоли от кусачек.

Наконец, на небольшом участке вскрыта задняя стенка позвоночного канала. Теперь уже легче. Можно работать спокойнее. Я вижу жировую ткань — клетчатку, окружающую спинной мозг. У меня появился ориентир и исчезло опасение повредить оболочку спинного мозга!

Педантично, шаг за шагом я расширяю дефект в задней стенке позвоночного канала. Вот уже на достаточном протяжении обнажен спинной мозг. Но этого мало. Я должен обязательно высвободить по два спинномозговых корешка слева и справа, те корешки, которые формируют нервы ног, иначе при исправлении — коррекции искривленного позвоночника — они могут ущемиться, тогда наступит частичный паралич — парез.

Вот я выделил их, эти корешки! Трудная и кропотливая работа.

Теперь корешки свободно смещаются. Они подвижны. Значит, пареза при коррекции не наступит.

И этот этап операции закончен!

Следующий кадр. Операция вступает в свою наиболее трудную и сложную фазу — фазу вмешательства кпереди от спинного мозга.

Специальными, весьма деликатными спинномозговыми лопатками смещаю спинной мозг вправо. Предо мною открылась и стала доступной левая половина передней стенки позвоночного канала, образованная телами позвонков и межпозвонковыми дисками. Двумя долотами, направленными друг к другу под углом, я вырубаю костный клин из тел позвонков так, чтобы долота вышли за пределы передней поверхности позвоночника. Этот момент операции тоже стоит большого напряжения. Ведь я работаю в промежутке, сзади ограниченном спинным мозгом, а спереди — брюшной аортой, ширина которой порой достигает поперечника двух и даже трех моих пальцев.

Здесь надо быть начеку! Осторожность… Во имя того, чтобы не случилось непоправимой беды. Осторожность! И еще раз осторожность!

Только так. Медленно. Уверенно. Шаг за шагом.

Каждый такой шаг — доли миллиметра.

Никакой торопливости. Никакой спешки!

Но медленно, это не значит долго. Нужно быстро. Больной в наркозе!

По своему опыту знаю, что чем дольше открыта операционная рана, обнажены ткани, чем больше времени потрачено на операцию, а значит, пациент находится на операционном столе, тем труднее проходит послеоперационный период, тем дольше и хуже заживает рана, плохо идет выздоровление. Значит, надо спешить. Спешить, чтобы было легче больному.

Но быстро — это не значит торопливо!

Быстро, но уверенно, наверняка, точно! Только так должен работать Хирург. Тем и сложна эта работа. Поэтому-то не каждому по плечу хирургическая специальность.

Мало быть хорошим диагностом. Мало много знать. Нужно и уметь. Нужно владеть хирургической техникой. Это и отличает врача-хирурга от врачей других специальностей. Хирург, не сумевший овладеть техникой оперативных вмешательств, не может быть хирургом. Он обязан найти в себе мужество уйти из хирургии. Хирург с плохой хирургической техникой — плохой помощник больным!

…Пересечена левая передняя половина позвоночника. Для того, чтобы полностью разъединить позвоночник, мне осталось пересечь правую переднюю его половину. Я перемещаю спинной мозг в противоположную сторону и повторяю манипуляцию двумя долотами, направленными под углом… Вертебротомия завершена.

Теперь позвоночник полностью расчленен на две части, на две подвижные части, манипулируя которыми я могу исправить ось тела Абдуллы и придать позвоночнику нужную форму, «сделать» его таким, каким он был до болезни!

Последний кадр. Завершающий кадр операции. Мне предстоит осуществить коррекцию: «исправить» тело Абдуллы. За счет подвижности двух частей позвоночника, которая образовалась на месте пересечения, я должен так переместить эти части, чтобы они образовали угол, вершиной обращенный кпереди. Тогда ось тела Абдуллы станет почти вертикальной, то есть такой, какая бывает у здорового человека.

И вот я приступаю к завершающему этапу операции. Он требует осторожности и терпения. Хотя коррекция пойдет мягко, направленно и плавно, все же — это манипуляция, требующая осторожности. Ведь если бы при этом менялось положение только позвоночника, тогда все было бы просто. Но ведь позвоночник расположен в центре тела Абдуллы. Он окружен тканями, кровеносными сосудами и другими структурами. Все ткани и анатомические образования за долгие годы болезни Абдуллы «привыкли» к новому положению позвоночника, созданному болезнью. Они сократились и стали ригидными, то есть потеряли растяжимость. И вот при коррекции мне предстоит преодолеть эту ригидность тканей, но так, чтобы не нанести им ощутимый вред.

Значит — осторожно, бережно, постепенно!

Два специально выделенных для этих целей врача охватывают Абдуллу за надплечья и верхнюю часть грудной клетки. Синхронно, осторожно, постепенно наращивая усилия, они начинают приподнимать верхнюю часть туловища Абдуллы над операционным столом. В операционной ране я вижу, как в месте рассечения позвоночника постепенно исчезает деформация, как уменьшается величина дуги, как позвоночник начинает образовывать угол, вершиной обращенный кпереди. Коррекция делается до тех пор, пока края костного дефекта, возникшего в результате удаления отростков и дужек позвонков, когда я обнажал спинной мозг, не коснутся друг друга. В ране я также отчетливо вижу, как постепенно меняется форма спинного мозга. Из напряженного расплющенного шнура он постепенно превращается в расслабленный западающий в глубину раны тяж с большим количеством поперечных складок.

Это очень хорошо! Спинной мозг расслабился. Устранено чрезмерное натяжение. Теперь он будет лучше снабжаться кровью. Все это очень важно для Абдуллы. И спинномозговые корешки легли как надо. Они нигде не ущемились.

В операционной пронесся вздох облегчения. Коррекция закончена. Из-под туловища Абдуллы удалены и выброшены все подушечки и подушки, при помощи которых его искалеченное тело укладывалось на операционный стол. Теперь они не нужны. Теперь тело Абдуллы ровно лежит на ровной плоскости операционного стола. Это всегда удивляет. Это всегда поражает и радует меня, хотя я уже сделал более ста таких операций.

Ушиты мышцы. Наложены швы на кожу. Операция закончена. Закончена в операционной и моя миссия. Готовят гипсовые кроватки, в которых Абдулла будет находиться первые дни после операции, чтобы не сместились, не изменили своего положения две части перемещенного позвоночного столба.

А я тяну.

Не ухожу из операционной, хотя и устал беспредельно. Жалко расставаться с атмосферой, объяснить которую нельзя. Тут и затраченный труд, и напряжение, моментами сверхсильное, и затраченные эмоции, и удовлетворение содеянным, и радость за Абдуллу, и, конечно, общение с доброжелательными, умными, ловкими, любящими нашу работу помощниками-друзьями.

А дальше все пойдет, как обычно. Через восемь суток заживет рана. Снимут швы с кожи. В конце второй, начале третьей недели туловище Абдуллы, теперь удивительно прямое и ровное, закуют в большой гипсовый корсет.

Абдулла начнет жить заново.

Он будет учиться ходить в тех новых условиях, которые созданы операцией. Он сможет смотреть мне в глаза. Он сможет посмотреть на небо. Он сможет увидеть солнце, а со временем, когда вернется домой, и любимые им звезды.

А сейчас его поместят в послеоперационную палату и будут бдительно следить за его состоянием. Очень внимательно и очень бдительно…

А мысли мои уносятся к далекому прошлому, к трагедии Глеба Г., к моей собственной трагедии…

1955 год. В то время я с увлечением и интересом работал над возвращением утраченной подвижности тазобедренным суставам при болезни Бехтерева. В эксперименте на животных и в клинических условиях я изучал и в то время уже широко применял на практике замещение неподвижных суставов искусственными полусуставами из пластмассы и металла.

Как-то поздним октябрьским вечером я возвращался с работы домой. На Красном проспекте вблизи аптеки, расположенной на углу Красного проспекта и Трудовой улицы, мне навстречу пронеслась, — именно пронеслась, — человеческая фигура в темном демисезонном пальто и кепке. Я обратил внимание на эту фигуру потому, что человек перемещал свое тело сильными маховыми движениями, опираясь на два костыля, не переступал ногами, а резким броском, махом, выбрасывал свое туловище вперед. Так ходят люди с неподвижными в обоих тазобедренных суставах ногами, если они сохранили сильные руки, волю и мужество.

Я кинулся вслед этому человеку, догнал и остановил его. Встретил он меня вызывающе и недружелюбно. Позже я понял, что это недружелюбие, эта враждебность были вызваны настороженностью его к посторонним людям, которые из любопытства останавливали его на улице и расспрашивали о болезни, сочувствуя и жалея его. Я представился. Сказал, что я врач, который готов попытаться помочь ему. При желании он может меня найти в клинике. Несколько смягчившись, но все же настороженно и недоверчиво поглядывая, он сказал, что учтет услышанное, но… обращался он всюду и нигде не брались лечить его… На этом мы расстались.

А через несколько дней он пришел в клинику.

Он поверил мне.

Глеб оказался очень общительным, добрым, располагающим к себе человеком. Он работал на одном из заводов города ведущим инженером. Отличный специалист, любящий и знающий свое дело, он увлекался вокалом, обладал приятным лирическим тенором. Но вот болезнь, которой он страдал уже более десяти лет, все больше и больше калечила его тело…

Отсюда неустроенность в личной жизни и многие другие трудности. Болезнь действительно жестоко «поработала» над Глебом. Его позвоночник был совершенно неподвижным и согнутым так, что образовывал дугу, выпуклостью обращенную назад. За плечами Глеба высился горб, лицо и голова были выдвинуты вперед, и — совершенно неподвижные оба тазобедренных сустава.

На протяжении года дважды я оперировал Глеба. Вначале на левом, а затем на правом тазобедренных суставах.

Движения, вполне достаточные для нормальной человеческой жизни, восстановились. Он стал хорошо, свободно сидеть. Смог ходить. Со временем стал ходить хорошо. Оставил костыли и не пользовался даже тростью.

Он женился. Стал семейным человеком. Много и успешно работал. С успехом выступал на самодеятельной сцене. В общем жил хорошо и полнокровно.

Периодически мы встречались. Часто он звонил мне по телефону.

В 1967 году Глеб, узнав, что я занимаюсь хирургией позвоночника при болезни Бехтерева, стал настойчиво требовать, чтобы я оперировал его и устранил горб, исправив искривленный позвоночник.

Я долго не соглашался. Тянул.

А почему тянул, почему не соглашался, и сам не мог объяснить себе при трезвом осмысливании.

Интуиция? Конечно, она.

Я не берусь определять смысл и значение этого понятия в действиях и поступках людей. Я могу говорить только о себе.

Неоднократно возникавшие интуитивные предположения в моей жизни оправдывались и из категории предположений переходили в реальную действительность. Так и с Глебом.

Я не мог объяснить себе, почему все время думал, что не могу, не должен оперировать Глеба. К этому не было никаких объективных причин. Опыт у меня был уже достаточный. Я много и уверенно оперировал. А вот Глеба оперировать не решался. Боялся плохого исхода, осложнений.

У Глеба не было никаких противопоказаний к операции. Несмотря на тяжелую болезнь и две перенесенные операции, это был крепкий и сильный мужчина. Повторяю, не было ни малейшего повода, чтобы отказывать ему в оперативном лечении. А я продолжал отказываться.

Он настаивал. Я отказывался.

И все же он победил. В конце концов я согласился и положил его в клинику.

Я тщательно и долго обследовал Глеба. Придирчиво относился к малейшим незначительным отклонениям в показателях его состояния, перепроверял эти показатели без конца и края. А он требовал и настаивал…

Операция, подобная описанной у Абдуллы, прошла спокойно, без малейших сложностей и каких-либо драматических моментов.

…Я удивляюсь одному обстоятельству. Обычно, когда операции проходят типично, без осложнений, со временем все детали их стираются из моей памяти. Но вот прошло более десяти лет, а, в общем-то ничем не отличавшаяся от прочих подобных, операция Глеба ярко воспроизводится моей памятью, будто бы делал я ее только вчера. Почему?

…Состояние Глеба после операции было хорошим. И тогда мне показалось, что все страхи позади, что зря столько времени я отказывался оперировать Глеба, отказывался помочь ему.

Первые после операции сутки прошли спокойно. Казалось, все будет хорошо и дальше.

На вторые сутки у Глеба появилось вздутие живота. Это бывает при подобных операциях и обычно не пугает меня, так как легко уступает простейшему лечению. Лечение было проведено. А вздутие не уменьшилось. Повторные курсы лечения также не привели к успеху.

В моем сознании зародилось упорное беспокойство. Ведь была операция на позвоночнике вблизи спинного мозга. Редко, но все же в подобных случаях иногда возникает так называемая паралитическая непроходимость кишечника, когда неподчиняющиеся автономной нервной системе петли кишечника начинают безудержно и беспредельно расширяться в полости живота. По ним прекращается передвижение их содержимого. Это содержимое начинает всасываться в кровь и отравляет человека ядовитыми продуктами распада. Раздутые петли кишечника поддавливают диафрагму, лишают ее возможности совершать дыхательные движения и тем самым выключают так называемое брюшное дыхание.

А для Глеба, у которого из-за болезни Бехтерева утрачено полностью грудное дыхание, это — конец, раздутые петли кишечника могут выключить единственно возможное для него брюшное дыхание. И тогда… смерть от удушья?!

У Глеба, единственного из всех больных, которых я оперировал на позвоночнике, а их более четырех тысяч, единственного из ста, которых я оперировал по поводу горбов при болезни Бехтерева, развилась паралитическая непроходимость кишечника.

…Я не отходил от его постели. Мы делали все, чтобы спасти его. Все наши действия оказались бесполезными. Мы не смогли справиться с вышедшими из подчинения, взбунтовавшимися кишечными петлями.

На пятые сутки после операции Глеба не стало…

И вот прошло много лет. Я не могу забыть Глеба. Я слышу его голос. Я мысленно воспроизвожу его внешний вид, его манеры, его лицо. И особенно — его полные муки и, видимо, понимания непоправимого глаза в последние часы его жизни.

Я пытаюсь противопоставить судьбе Глеба десятки других, вспоминаю людей, которые обрели счастье после операции, но это плохо мне помогает.

Судьба Глеба всякий раз, когда я вспоминаю о нем, вновь потрясает меня. Я надолго выхожу из душевного равновесия.

И еще один… заслуженный тренер республики… Он тоже не дает мне покоя. Хотя, к счастью, до трагедии Глеба дело у нас не дошло…

Я получил письмо от одного из заместителей Председателя Комитета по спорту с просьбой помочь человеку — заслуженному тренеру республики, проживающему в Киеве…

Вскоре в клинике появился пациент. Он выглядел старым человеком, хотя ему было всего пятьдесят шесть лет. Биологический возраст его настолько значительно опережал календарный, что прежде всего в глаза бросались признаки старости, а затем уже типичные изменения, свойственные болезни Бехтерева. Седая голова, седые усы, морщинистое лицо, усталые глаза, которые даже во время улыбки не выражали радости, а были полны муки. И вместе с тем лицо, всегда хорошо выбритое, с тщательно подправленными висками и усами, лицо следящего за собой человека. Согбенная худощавая фигура с чуть согнутыми в коленных и тазобедренных суставах ногами, неподвижным позвоночником, большим горбом и опущенным книзу лицом, но, несмотря на это, легкая, подвижная. Таким мне представился Кириллов во время нашей первой встречи. Позже я увижу, как его серо-голубые глаза светятся теплом и радостью, когда он говорит о своих детях и внуках, когда он вспоминает о своих воспитанниках и своей работе…

Кириллов родился на Харьковщине в семье кадрового военного. Лет с двенадцати во Дворце пионеров мальчик начал заниматься лыжами. После переезда в Киев, куда на работу перевели родителей, начал серьезно увлекаться легкой атлетикой, а зимой — лыжами. В семнадцатилетнем возрасте поступил в техникум физкультуры — учился и одновременно работал помощником тренера. В 1940 году по окончании техникума был призван в Советскую, тогда Красную, Армию. Начало войны застало Кириллова на границе, недалеко от Бреста. Всю войну он пробыл в армии — с двадцать второго июня сорок первого года по девятое мая сорок пятого года. Служил в артиллерии. Всю войну пули и снаряды щадили его, а в День Победы — девятого мая — в Праге, куда он вошел в составе Первого Украинского фронта, Кириллов был контужен. В медсанбате пробыл двадцать суток. В госпиталь лечь отказался, боясь отстать от своей шестой гвардейской дивизии, которая готовилась к передислокации на Восток.

Боли в спине впервые появились зимой 1943 года. Вначале какого-либо значения этим болям Кириллов не придал, но по мере их усиления и учащения был вынужден обратиться к врачам. И началась обычная история — лечили его от ишиаса, радикулитов, поясничных болей. Лишь в 1945 году был установлен истинный диагноз: болезнь Бехтерева.

После демобилизации из армии, хотя болезнь и продолжала прогрессировать, он поступил в Киевский институт физической культуры. Учился и работал тренером по легкой атлетике вначале в «Трудовых резервах», а затем в «Спартаке».

На старших курсах болезнь обострилась настолько, что Кириллов не мог посещать практические занятия в институте, от которых его вынуждены были освободить, и уехал на лечение в Пятигорск. Лечение чередовалось с учебой и работой. В последующие годы Кириллов дважды в год лечился на курортах, чаще — радоновыми ваннами в «Цхалтубо». А в 1952 году к основной болезни присоединился туберкулез легких. Ухудшилось состояние. Усложнилось лечение. Однако он в «свободное» от болезни время продолжал учиться и работать. Энергичным лечением, хорошим уходом и питанием удалось приостановить бурно текущий туберкулезный процесс.

Однако в его легких навсегда остались каверны — полости на месте разрушенной болезнью легочной ткани — очаги потенциальной опасности, очаги, в которых, при первых же неблагополучных условиях, если Кириллов в таковые попадет, вновь вспыхнет пламя туберкулезного воспаления.

Вопреки тяжелой болезни, Кириллов успешно окончил институт и был оставлен на работе в качестве государственного тренера при Госкомитете по физической культуре и спорту.

Он успешно работает тренером. Появляются первые подготовленные им мастера спорта. Его назначают тренером сборной Советского Союза по легкой атлетике. А коварная болезнь делает свое дело.

Наряду с болями появились ограничения в движениях позвоночника сначала в поясничном отделе, а затем и в грудном. И не просто ограничения, а ограничения с искривлением позвоночника. Сначала в виде небольшого горба, затем более выраженного и, наконец, кричащего о себе, обезображивающего внешний вид. И это у человека, который из стройных, крепких, изящных людей готовит самых ловких, самых выносливых, самых здоровых — мастеров спорта. У человека, который все время вращается среди молодых и красивых людей, среди спортсменов, у человека, который всегда находится на виду у десятков тысяч людей на аренах стадионов и спортзалов.

По мере течения болезни ограничение подвижности позвоночника перешло в полную одеревенелость. Позвоночник стал неспособен к каким-либо, даже самым минимальным, движениям. Большой горб сделался частью облика Кириллова, и он свыкся с горбом, приспособился, старался не обращать на него внимания. Это удавалось, когда он был один, в кругу своей семьи или в среде воспитанников и учеников. Но стоило ему оказаться на аренах стадионов или в центре спортивных площадок, на виду у людей, как он физически ощущал десятки тысяч устремленных на него глаз. Это связывало Кириллова, морально угнетало его, мешало работать и жить. Неоднократные обращения к врачам завершались рекомендациями курортного лечения. Ему говорили, что изменить внешний вид, придать его фигуре вид обычной невозможно. Он свыкся с этой мыслью, смирился.

Однажды ему позвонил товарищ и спросил, читает ли он «прессу»? Его товарищ имел в виду популярную статью в журнале «Наука и жизнь», в которой я рассказывал читателям о возможностях сегодняшней ортопедической хирургии и, в частности, об устранении бехтеревских горбов при помощи операции корригирующей вертебротомии. Кириллов прочитал статью и не поверил прочитанному. Ведь так много лет ему внушали, что это невозможно. Осенью 1976 года, находясь на лечении в Алуште, Кириллов случайно наткнулся на мой очерк об Абдулле в «Сибирских огнях»… Он все еще не верил, но все-таки принял все меры, чтобы встретиться со мной, приехать в Новосибирск.

Обследование, проведенное в клинике, показало, что у Кириллова действительно болезнь Бехтерева с ее тяжелейшими ортопедическими последствиями. Однако этого пациента отличало от многих подобных весьма важное обстоятельство: перенесенный им туберкулез. Обследование показало, что в легких остались каверны, правда, каверны совершенно неактивные, скорее, говорящие не о наличии туберкулеза легких, а о том, что туберкулезный процесс был, однако этот бывший туберкулез сыграл не последнюю роль в биологическом старении больного.

Дело в том, что когда человек болеет враз двумя болезнями, то их воздействие на организм нельзя рассматривать, как простую сумму двух недугов, их влияние гораздо тяжелее. У нас, медиков, существует понятие о синдроме взаимного отягощения, когда каждая из болезней качественно меняет течение другой. Болезни протекают осложненно, с тяжкими последствиями.

Именно так и случилось с Кирилловым.

Видимо, и болезнь Бехтерева и туберкулез легких оставили в его организме тяжелый след из-за взаимного отягощения, обстоятельство, которое любого осторожного, «здравомыслящего» врача заставит вообще отказаться от какого-либо оперативного вмешательства, не говоря уже о таком, как корригирующая вертебротомия. Я понимал прекрасно всю сложность лечения, всю ответственность за предстоящую операцию, все трудности, которые поджидали нас с Кирилловым и во время операции и в послеоперационном периоде.

Все пациенты, которых я оперировал по поводу бехтеревских горбов, были моложе Кириллова. Пациентов в его возрасте, да еще отягощенных другим сопутствующим заболеванием, я не оперировал. И это не просто традиции в хирургии. Эти установки — результат длительного и большого опыта всей хирургической науки. В определенном возрасте человеку следует избегать целого ряда оперативных вмешательств, если, конечно, от них не зависит его жизнь, по той простой причине, что его организм утратил уже многие качества, помогающие ему справиться и с самой операцией и с ее последствиями. И все же я решился на операцию и не отговаривал Кириллова от оперативного лечения, к которому он стремился. Что же мной руководило?

В Кириллове я разгадал человека, для которого его любимая работа — это жизнь. Мне очень хотелось помочь этому человеку жить полноценной, полнокровной жизнью, устранив из нее все то, что мешало. Многократно взвесив все «за» и «против», я считал, что сумею преодолеть все трудности и спокойно провести как само оперативное вмешательство, так и послеоперационный период. Может быть, другому пациенту в таком состоянии я бы и отказал в оперативной помощи и не стал бы оперировать его…

Операция шла как обычно. Все — как у всех. Только ткани чуть плотнее, чуть «жестче», чуть больше кровоточат…

Я уже заканчивал формирование заднего клиновидного дефекта в задних анатомических структурах и «освободил» три спинномозговых корешка. Оставался последний — четвертый. В последний момент, когда тонкими костными щипцами-кусачками Янсона я удалял участок кости вблизи основания корешка, возникло ранение плотно припаянной к кости воспалительным процессом твердой мозговой оболочки. Это ранение, видимо, распространилось и на глубжележащие оболочки спинного мозга, т. к. на месте разрыва оболочек появилась капля чистой и прозрачной, как слеза, светлой жидкости.

Я нашел место ранения: это была щель шириной менее одного миллиметра и длиной в четыре-шесть миллиметров. Такие осложнения случались и у других оперированных мною пациентов, и всегда они заканчивались благополучно, без каких-либо последствий. И в этот раз я поступил, как обычно. Тончайшими атравматичными — не повреждающими ткани, через которые они проводятся, — иглами я наложил четыре шва, которыми и свел края щелевидного дефекта в твердой мозговой оболочке. Для большей уверенности в надежности и состоятельности швов, для придания им большей герметичности, поверх них уложил кусочек мышцы — мышечный пластырь, который прикрыл область бывшего дефекта. Спинномозговая жидкость перестала подтекать. Шов казался надежным и прочным, «инцидент» — исчерпанным. Я благополучно завершил вмешательство. Кириллов перенес операцию спокойно, «без особенностей».

В послеоперационном периоде тоже все было хорошо. Не возникло каких-либо беспокойств за состояние больного. Не возникло и осложнений. Так мне казалось…