Теоретические заключения.

Теоретические заключения.

Покончив с фактической стороной вопроса о псевдогаллюцинациях, я не могу не заняться теоретическими соображениями, разумеется, настолько, насколько последние или неизбежно следуют из фактов, или, по крайней мере, оправдываются ими. Теоретическая обработка имеющегося эмпирического материала здесь, как и везде, я полагаю, не лишняя.

Самонаблюдение показывает, что существует три рода субъективных чувственных восприятий: а) обыкновенные образы, воспоминания и фантазии; b) псевдогаллюцинации и с) галлюцинации.

Спрашивается, чем различаются друг от друга эти три рода субъективных чувственных явлений с теоретической стороны и (так как субстрат всей нашей душевной деятельности есть головной мозг) где именно в головном мозгу мы должны искать исходную точку этих явлений.

Из сообщений выздоровевших галлюцинантов я убедился, что при незатемненном сознании галлюцинации всегда остаются целой бездной отдаленными как от обыкновенных воспроизведенных представлений, так даже и от псевдогаллюцинаций. В сознании больного, неотрешенного от реального внешнего мира, совершенно невозможно смешивание галлюцинаторных фактов с псевдогаллюцинаторными. Так как из всей фактической части моей работы видно, что псевдогаллюцинации во всяком случае несравненно ближе к воспроизведенным чувственным представлениям, чем к галлюцинациям, то займемся прежде всего выяснением характерных черт галлюцинаторного восприятия и различием между галлюцинациями и чувственными образами воспоминания и фантазии.

Под именем галлюцинаций я разумею такие состояния сознания, которые или совершенно равнозначащи с нормальными объективными чувственными восприятиями, или, при отсутствии последних, в состоянии заменить их собой. Псевдогаллюцинация же, при ненарушенном восприятии внешних впечатлений, настолько же далека от галлюцинации, насколько (независимо от различия в интенсивности) вообще представление воспоминаний или фантазии далеко от непосредственного восприятия.

В чем же заключается различие между объективным восприятием и воспроизведенным чувственным представлением? Количественная ли здесь разница или, кроме того, и качественная? Вопрос этот весьма стар; однако, несмотря на то, что он обсуждался в литературе бесчисленное множество раз, на него до сих пор даются решения, совершенно различные. Так как этот вопрос чисто психологический, то посмотрим, как его решают виднейшие представители современной психологии.

По Вундту46, объективные восприятия характеризуются тем, что причина их всегда заключается в периферическом раздражении наших органов чувств, тогда как все фантазмы, т. е. галлюцинации, сновидения и обыкновенные образы воспоминания, зависят от процессов раздражения в центральных чувственных областях[87]. Галлюцинации, по этому автору, суть воспроизведенные представления и отличаются от нормальных образов воспоминания только большей интенсивностью[88].

Если обратимся к Горвицу, то снова найдем, что воспоминание отличается от объективного восприятия лишь степенью явственности и резкости и что галлюцинация есть не что иное, как воспроизведенное представление, которое, вследствие увеличения интенсивности, сравнялось по живости и отчетливости с объективным восприятием. Сравнивая непосредственное чувственное восприятие с воспоминанием, этот психолог приходит к заключению, что, независимо от гипотетической качественной разницы, без сомнения, самой минимальной (и разницы в интенсивности, которая несущественна), воспоминание по существу своему совершенно одинаково с объективным восприятием или с ощущением; единственный отличительный признак здесь есть рецептивность или независимость от нашей воли: ощущение отличается от воспоминания только тем, что здесь мы не в состоянии по нашему произволу отстранить от себя чувственное представление или изменить его[89].

Можно выставить очень многое против мнения, что галлюцинация есть не более как очень интенсивный образ воспоминания или фантазии.

a) Такое воззрение нимало не объясняет нам реального или объективного характера галлюцинаций, не объясняет, почему галлюцинаторное восприятие имеет для сознания значение, одинаковое со значением непосредственного чувственного восприятия, тогда как образы воспоминания и фантазии при нормальном сознании ничуть не рискуют быть смешанными с действительными восприятиями. Если взвесить этот довод, то уже a priori можно сказать, что здесь существует различие более существенное, чем одна только разница в интенсивности.

b) Субъекты с весьма слабой способностью чувственного воспроизведения способны галлюцинировать ничуть не меньше людей, одаренных богатой фантазией. «Напрягая свою фантазию, здоровый человек получит лишь весьма отчетливые чувственные представления, но как бы он ни старался, он не вызовет у себя галлюцинаций»[90]. Иначе все великие живописцы и музыканты, т. е. вообще люди с мощной фантазией, непременно должны были бы быть галлюцинантами.

с) Влияние на содержание галлюцинаций сознательных воспоминаний больного и его ложных идей во многих случаях чрезвычайно ничтожно. Даже у галлюцинантов образы, произвольно созданные фантазией, далеко не всегда могут превращаться в галлюцинации[91].

Один из моих больных, будучи одно время беспокоим галлюцинациями зрения не особенно приятного содержания, но не имевшими непосредственного отношения к его сознательным представлениям, respect., к его ложным идеям, решил однажды, что если уже видеть вещи в действительности не существующие (он сознавал тогда субъективное происхождение галлюцинаторных образов зрения, что, разумеется, не мешало последним сохранять свой характер объективности, для галлюцинаций же слуха он искал тогда объективных причин), то приятнее было бы видеть около себя людей, хорошо знакомых и близких; поэтому он нарочно старался вообразить около себя двоих из своих друзей, находившихся в то время весьма далеко от него; однако эти зрительные воспоминания галлюцинанта, несмотря на содействие сознательных усилий со стороны последнего, не сделались галлюцинациями.

Весьма поучителен в этом отношении и пример Долинина, с детства отличавшегося сильно развитым воображением. Еще до болезни зрительные образы воспоминания у него были весьма отчетливы и живы. Во время его довольно продолжительного галлюцинаторного сумасшествия (в особенности в течение первого, более острого, периода болезни) способность чувственного представления по отношению к интенсивности возросла у него до крайности: сомнительно, чтобы у пресловутого Вигановского живописца эта способность была сильнее. Однако и в это время между до чрезвычайности интенсивными чувственными образами Долинина, с одной стороны, и его объективными восприятиями и галлюцинациями, с другой стороны, остается целая бездна. Даже в периоды действительного галлюцинирования зрением зрительные образы воспоминания и фантазии у этого больного не только резко отделялись от галлюцинаций, но и не трансформировались в последние при отсутствии посторонних моментов, необходимых для такой трансформации.

d) Наконец, самый факт существования псевдогаллюцинаций в том смысле, в каком они мною здесь описываются, становится в решительное противоречие с тем понятием о сущности галлюцинаций, которое пытались установить Вундт и Горвиц. Псевдогаллюцинации душевнобольных суть не что иное, как патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии; они суть воспроизведенные чувственные представления, но только до крайности отчетливые и, в большинстве случаев, чрезвычайно интенсивные. И тем не менее живейшая псевдогаллюцинация сама по себе все-таки не есть галлюцинация. С другой стороны, несомненно, что галлюцинации, не переставая быть таковыми, могут быть весьма бледными: чувственно (например, по отношению к очертаниям и раскраске образов, если будем иметь в виду лишь галлюцинации зрения) крайне неопределенными.

Прибегнув к примерам, я попытаюсь сделать понятным, что объективный характер образов при галлюцинациях и при непосредственных чувственных восприятиях вовсе не есть функция высокой интенсивности представления. Читатель, конечно, знает, что существуют престидижитаторы, сражающиеся на сцене перед публикой с призраками. Это устраивается так: сцена, во всю свою ширину и высоту, отделена от зрительной залы стеклом, наклоненным к зрителям под надлежащим углом, так и вместе с тем видят помещающиеся рядом с ним призрак, который есть не что иное, как отражение в стекле актера, скрытого под полом переднего плана сцены. При соответственном освещении актера, скрытого под сиеной, зрители увидят на сцене призрак, совершенно прозрачный, с очень бледными красками и неясными очертаниями. Тем не менее, такой бледный призрак будет иметь в восприятии зрителей совершенно тот же характер объективности, как и образ самого престидижитатора, видимого публикой с полной ясностью.

Итак, в данном случае громадное различие в живости и отчетливости двух зрительных восприятий не мешает им обоим быть в одинаковой степени объективными. Бледная галлюцинация есть для восприемлющего сознания совершенно то же самое, что для сознания зрителей описанный бледный призрак на сцене.

А вот и другой пример, тоже показывающий, что разница в интенсивности и отчетливости не имеет существенного значения для различия субъективных и объективных чувственных восприятий. Взглянув на свое отражение в зеркале и отвернувшись затем, я могу вызвать в моем сознании весьма живой, по очертаниям и краскам весьма отчетливый «последовательный образ воспоминания» моего лица. Второй из этих образов несравненно менее интенсивен, чем первый, но он имеет характер объективности и есть результат непосредственного зрительного восприятия. Напротив, последовательный образ воспоминания, гораздо более интенсивный и отчетливый, характера объективности не представляет и есть не что иное, как живая зрительная репродукция.

Итак, воззрение Вундта и Горвица оказывается несоответствующим фактам. Но, может быть, для различения субъективных и объективных чувственных восприятий нам служит исключительно рецептивность[92]. Изучение псевдогаллюцинаторных явлений дает ответ и на этот вопрос. Так, мы видели, что к патологическим псевдогаллюцинациям сознание относится рецептивно, но тем не менее они никогда не бывают смешиваемы с действительными восприятиями и резко отделяются сознанием от настоящих галлюцинаций. Отсюда ясно, что сущность галлюцинаций заключается не в одной их независимости от воли восприемлющего лица, а в чем-то другом, что одинаково присуще лишь галлюцинациям и действительным восприятиям, так как и те, и другие одинаково дают в результате чувственный образ с характером объективности.

Что касается до псевдогаллюцинаций, то ясно, что они суть патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии, отличающаяся от обыкновенных образов воспоминания и фантазии многими характерными чертами, о которых нами уже достаточно говорено. Поставив псевдогаллюцинации в параллель с галлюцинациями, мы увидим, что псевдогаллюцинации имеют все черты, отличающие галлюцинацию от обыкновенных воспроизведенных представлений, но только за исключением одной: они не обладают присущим галлюцинации характером объективности.

Следовательно, весь вопрос сводится к тому, чем обусловливается тот характер объективности, который одинаково существенен как для галлюцинаций, так и для действительных чувственных восприятий?

Недавно была сделана новая попытка получить ответ на этот вопрос психологически-экспериментальным путем. К. Лехнер47 подвергал исследованию интенсивнейшие из своих воспроизведенных представлений и нашел[93] в них более или менее выраженными все черты действительных чувственных восприятий, за исключением двух: недоставало сопутствующих представлений моторного и висцерального характера [именно представления пространственных отношений и проецирования в пространстве], равно как и представлений или ощущений деятельности в подлежащих органах чувств. Эти последние черты, говорит Лехнер, никогда не воспроизводятся и этим самым обстоятельством доказывается, что они не кортикального происхождения, но зависят от деятельности внекорковых чувственных центров. Но нужно полагать, что способность чувственного воспроизведения у Лехнера очень слаба (известно, что в этом отношении существуют громадные индивидуальные различия)48. Оставя в стороне зрительные псевдогаллюцинации, относительно которых я решительно могу утверждать, что они всегда сопутствуются осложняющими представлениями «моторного и висцерального» свойства, будем иметь в виду обыкновенные образы зрительного воспоминания. Мне кажется, всякий, у кого способность чувственного представления не чересчур слаба, должен согласиться, что зрительные образы воспоминания и фантазии проецируются в пространство и что с ними нераздельно связаны различные представления отношений места49. Я могу весьма хорошо вызвать в своем воображении представление перспективы и телесности, представить себе, например, длинную, далеко вглубь уходящую колоннаду с человеческими фигурами, находящимися на различном расстоянии от моего умственного ока50. Полагаю, что представление третьего измерения невозможно без сопровождающих представлений двигательного характера. Конечно, мне могут возразить, что те побочные моторные представления, которыми всегда сопровождаются вторичные зрительные представления, суть не что иное как репродукция, так что в основании их нет действительных ощущений. Но тогда вопрос сводится снова к тому положению, которое он занимал до Лехнера, именно, к различию между воспроизведенными чувственными представлениями и непосредственными восприятиями, а для выяснения этого различия самонаблюдения Лехнера равно ничего не дали51.

Вообще говоря, разбираемый вопрос никак не может быть решен путем анализа воспроизведенных чувственных представлений. Образы воспоминания разнятся от образов непосредственного восприятия лишь отсутствием объективности последних. Ответа на вопрос, чем обусловливается этот характер объективности, должно искать не в чем ином, как в физиологической стороне процесса непосредственного восприятия.

Внешнее впечатление, подействовав на периферический орган чувств, вызывает, через посредство чувствующего нерва, играющего роль проводника (последний, при данных условиях своего периферического и центрального соединения, проводит всегда лишь в одном направлении[94], именно, центрипетальном), специфическое состояние возбуждения в чувствующих клетках серого вещества узлов на основании большого мозга; эти клетки суть субкортикальные чувственные центры, называемые также центрами перцепции (Шредер ван дер Кольк52)[95]. Начиная с этого места всякое движение нервного вещества приобретает на живущем мозге психическую сторону, т. е. получает способность стать для индивидуума движением сознанным53. Но действительно сознается чувственное впечатление только тогда, когда возбуждение чувственных субкортикальных центров, через посредство центростремительно проводящих, чувственных путей coronae radiatae вызовет соответственное возбуждение в чувственных центрах коры полушарий, результатом чего, если внимание индивидуума не отвлечено от деятельности подлежащего внешнего чувства, будет «сознательное чувственное ощущение», «действительное объективное восприятие» или «первичное чувственное представление». Первичный чувственный образ всегда имеет характер объективности, другими словами, его возникновение всегда бывает сопряжено с непосредственным ощущением того, что в данном случае внешнее чувство действительно затронуто внешней причиной.

Важность роли субкортикальных чувственных центров в процессе объективного восприятия доказана, как патологическими фактами, так и фактами из истории развития и сравнительной анатомии54. Эксперименты на животных вполне подтвердили этот взгляд; «целый ряд физиологов-экспериментаторов55 показал, что животные, лишенные полушарий большого мозга, еще видят… Гольц заметил, что лягушка, у которой отняты мозговые полушария, двинувшись с места, не натыкается на находящееся перед ней препятствие, но обходит его; это доказывает, что у такой лягушки изображение внешних предметов на сетчатках принадлежит к числу мотивов, определяющих направление ее движения. Разумеется, при объективном восприятии возбуждение должно достичь до коры полушарий, несомненно имеющей свою особую форму восприятия; несомненно также и то, что образы воспоминания суть материал для происходящих в мозговой коре ассоциаций и для исходящих из нее двигательных импульсов. Но инфракортикальные центры тоже возбуждаются. Инфракортикальные центры налагают на раздражения печать, приуготовляющую последние к кортикальному восприятию. Пространственное восприятие есть функция коры, в которой раздражения nervi optici ассоциируются с иннервационными чувствами глазных мышц»[96]56.

Если участие субкортикальных чувственных центров в процессе непосредственного восприятия налагает на первичный чувственный образ печать объективности, то следует думать, что и в произведении тех галлюцинаций, которые являются вместе и рядом с объективными восприятиями и бывают для сознания разнозначащими с последними, участие субкортикальных центров тоже необходимо. Еще в 1837 году Гаген доказывал, что фантазия сама по себе совершенно не в состоянии вызывать галлюцинации и что представления никогда не могут сравняться с действительными восприятиями[97]. Этим была подорвана старая теория (Эскироль, Фальре-сын, Бриерр де Буамон, частью Гризингер, в новейшее время Крафт-Эбинг, отчасти также В. Зандер57), по которой галлюцинации суть не что иное, как весьма живые и «проецировавшиеся наружу» чувственные представления. После Гагена приобрело широкое распространение другое воззрение, где в произведении галлюцинаций, считаемых теперь уже не просто воспроизведенными представлениями, не субъективными ощущениями, необходимо раздражение чувствующего нерва и «чувственного мозга». Принадлежащие сюда авторы (Гаген, Байарже, Кальбаум, Шюле, Люис58, Мейнерт59, Вуазен), соглашаясь в общем, расходятся в частностях; одни приписывают главную роль полушариям большого мозга; другие же, наоборот, чувствующему нерву и «чувственному мозгу». В последнее время оба эти основные воззрения стали сливаться вместе. Прежде термин «чувственный мозг» имел очень определенный смысл и прилагался лишь к базальным узлам, принимающим в себя корни чувственных нервов. Но как только стало известным, что в коре полушарий имеются специально чувственные центры, как пункты кортикального окончания чувственных или центростремительных нервных путей, то оказалось невозможным не признать участия и этих центров в произведении галлюцинаций. Так, Шюле хотя и допускает, что для произведения галлюцинации, отличающейся характером телесной живости, нужна совместная функция чувственных центров коры и базальных узлов, resp. периферического нерва, но, признавая галлюцинации различного психофизического свойства, он говорит: «таким образом, оказывается неизбежным дальнейшее предположение, что различный чувственный тембр галлюцинаций есть функция различной распространенности процесса раздражения в соответственном чувственном нерве по направлению к периферии, так что для вполне объективной галлюцинации необходима иррадиация возбуждения вплоть до периферического органа чувства»[98]. К центрифугалистическому воззрению Шюле, как мы сейчас увидим, весьма близко подходит воззрение Тамбурини61, обыкновенно считаемого представителем теории чисто кортикального происхождения галлюцинаций[99].

По Тамбурини, главная роль в произведении галлюцинаций принадлежит чувственным кортикальным центрам; болезненное раздражение этих центров будто бы должно давать галлюцинации, совершенно подобно тому, как кортикальная эпилепсия является следствием раздражения двигательной области коры. Исходной точкой болезненного возбуждения, служащего непосредственной причиной галлюцинации, могут быть, по Тамбурини, как сами чувственные центры коры, так и любое место всего сенсориального пути от периферии до мозговой коры; но ею первоначально могут быть также и центры отвлеченного представления (centri dell ideazioni). Смотря по месту происхождения, этот автор различает периферические (здесь разумеется, вся дорога от периферии к мозговой коре), центральные (чувственные центры коры) и интеллектуальные галлюцинации. Таким образом, вопрос сводится снова к тому положению, которое он занимал до Гагена; допускается существование чисто кортикальных галлюцинаций и в произведении последних главная роль приписывается или произвольной, или автоматической деятельности воображения, тогда как субкортикальные чувственные центры отрешаются от первичного участия в этом процессе. Заметив необходимость объяснить присущий настоящим галлюцинациям характер объективности, Тамбурини становится на сторону центрифугалистов и приписывает субкортикальным центрам вторичное участие в произведении галлюцинаций. «Каким образом объяснить, говорит он[100], те факты, в которых периферический орган, будучи совершенно здоровым, участвует в проецировании наружу субъективно возникшего центрального образа»? Вместе с Гагеном, Гризингером и Крафт-Эбингом можно допустить, что раздражение сенсориального центра распространяется по чувственному пути вплоть до его периферического конца; это общее ирритативное состояние, существуя в момент возникновения галлюцинаций, и дает последним личину реальности[101]. Итак, локализирование галлюцинаций в чувственные центры коры не спасает от антифизиологического допущения, что действительное возбуждение может распространяться по чувствительным путям центробежно. Вообще говоря, в «теории Тамбурини» нет ничего, чего не было бы раньше в немецких теориях. Так, «центрифугальные галлюцинации» Кальбаума, которые происходят от повышения будто бы нормальной центробежной функции чувственного аппарата или на всем его протяжении, или на более или менее значительном отрезке его, тоже имеют своей исходной точкой раздражение известной области коры (для каждой чувственной сферы у Кальбаума предполагается особый корковый центр апперцепции), откуда, вследствие центробежного распространения возбуждения, вводится в действие и соответственный перцепционный центр[102].

Таким образом, даже те авторы, которые исходной точкой галлюцинаций считают кору полушарий, resp. ее чувственные центры, принуждены существенную роль в произведении телесно-живых галлюцинаций отдать субкортикальным чувственным центрам. Спрашивается теперь, где мы должны локализировать наши псевдогаллюцинации?

Псевдогаллюцинаторные образы сами по себе не обладают характером объективности: уже из одного этого обстоятельства следует, что в произведении их субкортикальные чувственные центры не принимают никакого участия; но псевдогаллюцинации суть восприятия резко чувственные; следовательно, они могут иметь местом своего происхождения лишь специально-чувственные области коры. Псевдогаллюцинации в том смысле, в каком они здесь описаны, могли бы служить лишним доводов в пользу существования в мозговой коре для каждой чувственной сферы отдельного чувственного центра, – если бы существование чувственных нервов коры еще не было фактом вне всякого сомнения. С начала прошлого десятилетия известно, что в мозговой коре есть пространственно строго ограниченная область, являющаяся местом исхода путей произвольного движения (психомоторная сфера, центры двигательных представлений). Теперь же может уже считаться общепризнанным, что известные области коры (частью они определены и топографически) служат местом сознательного чувственного восприятия, а вместе с тем и местом, где от первичных чувственных образов остаются таинственные следы, из которых (или чисто автоматически, или в силу законов ассоциации представлений и под влиянием высших интеллектуальных центров, служащих седалищем воли, как силы, способной определять собой течение наших внутренних состояний) возникают образы вторичные или воспроизведенные представления. Силой деятельности кортикальных чувственных центров мы можем и в отсутствии раз воспринятого внешнего объекта воскресить в себе его образ (чувственное воспоминание). Воспроизведенные представления суть тот материал, из которого получается все наше умственное богатство, и лишь в этом смысле должно быть понимаемо старое положение Гоббса64 nihil est in intellects quod non primus fuerit in sensu.

Однако в развитом сознании не все представления чувственны. Кроме вторичных чувственных представлений, которые с полной верностью повторяют лишь содержание непосредственных восприятий (чувственные образы воспоминания) или, различно, более или менее гармонически, связываясь между собой, дают в результате то, чему не соответствует ни один акт действительного восприятия в отдельности (чувственные образы фантазии), мы имеем в своем распоряжении общие представления; эти первые продукты абстрагирующей деятельности нашего духа имеют своим содержанием те тождественности или единообразия, которые усматриваются нами в ряде отдельных чувственных представлений. С общими представлениями нам приходится в ежедневной жизни оперировать, пожалуй, еще чаще, чем с воспроизведенными чувственными образами. Но в этих первых обобщениях все еще заметны некоторые следы чувственности, так как здесь деятельность духа обособляет из чувственно воспринятого выдающиеся особенности или схематические формы, которые и служат затем как бы символами черт, оказавшихся в отдельных актах чувственного восприятия одинаковыми65. Но существуют и такие продукты деятельности мышления, в которых уже нет ничего чувственного; это – абстрактные представления или понятия.

Деятельностью кортикальных чувственных центров даются не только отдельные представления, но и отношения представлений; притом же эта деятельность неразлучно соединена с сознанием. Таким образом, кортикальные чувственные сферы никак не могут быть исключены из участия в произведении того, что называется интеллектом. Но вместе с тем мы не вправе признавать чувственными все те области мозговой коры человека, которые не входят в состав психомоторной сферы66. Что существуют центры, которые должны считаться высшими относительно кортикальных чувственных центров, следует из того, что у нас имеется способность активного внимания или преапперцепции, оказывающая существенное влияние на степень ясности наших, как абстрактных, так и чувственных представлений; совпадая с той функцией сознания, которая, по отношению к внешним действиям, называемым волей, преапперцепция влияет определенным образом на течение наших представлений. Воля не только в состоянии сделать наши чувственные представления (через большее напряжение внимания) более резкими, но она может также производить задерживающее и подавляющее действие на деятельность чувственного представления.

Обыкновенно деятельность абстрактного представления всегда в большей или меньшей степени сопряжена с деятельностью чувственного воспоминания. Это значит, что совместно с работой высших интеллектуальных центров мозговой коры идет работа в кортикальных чувственных центрах. Последняя и есть «то слабое галлюцинирование чувств», о котором говорил Гризингер и которым нормально сопровождается всякий акт абстрактного мышления[103]. Продукты деятельности абстрактного представления суть не более как общие схемы, совершенно лишенные чувственного характера; напротив, в результате возбуждения чувственных центров коры в сознании являются образы, имеющие все свойства первичного чувственного представления, за исключением лишь объективности последнего. Так, зрительные воспроизведенные образы пространственны, потому что наши представления возможны вообще только в одной из двух форм восприятия (пространство и время), а зрение и есть чувство, воспринимающее пространство; эти образы непременно «проецируются наружу» в силу привычного для нас зрения открытыми глазами, когда акт собственно совершается вне нас, на самых предметах67. Таким образом, чтобы объяснить себе живую чувственность (не имеющую, однако, характера объективности) интенсивных образов воспоминания и фантазии, теперь, когда открыты специально. чувственные субкортикальные центры, нет надобности искать причины чувственного характера конкретных представлений в «обратно направленной перцепции»[104].

Если нормально не существует центробежного распространения возбуждения с кортикальных чувственных центров на центры субкортикальные, то следует ли допустить возможность такого распространения в качестве процесса исключительного, resp. болезненного? По тем же ли путям должно совершаться центробежное возбуждение перцепционного центра, которые нормально действуют центростремительно, или же по путям особым? Разумеется, странно было бы думать, что полушария головного мозга снабжены особою системой волокон, специально назначенной (на случай, если бы человеку пришлось впасть в психическое расстройство) для произведения галлюцинаций. Но если таких особых путей не существует, то как понять, что гипотетическое центробежное возбуждение чувственных путей coronae radiatae не мешает одновременному с ним возбуждению тех же путей в центростремительном направлении68, потому что галлюцинаторное возбуждение субкортикального центра должно же ведь быть снова воспринято головно-мозговой корой, чтобы дать в результате галлюцинацию[105]. Будучи несогласимы с физиологическим представлением о ходе действительного возбуждения по чувствительным путям мозга лишь от центров низших к центрам высшим, центрифугалистические теории галлюцинаций мало согласуются и с клиническими фактами. Эти теории требуют существования ненормально усиленного возбуждения в центрах идей, которые будто бы вследствие своей силы и рефлектируются на органы перцепции; но беспристрастное наблюдение показывает, что субъективному возбуждению для того, чтобы приобрести галлюцинаторный характер, вовсе не нужно иметь значительной силы. Так, по содержанию своему, те галлюцинаторные фразы, которые слышатся параноикам-хроникам от «голосов», чаще соответствуют не напряженнейшим в данную минуту идеям больного, а именно тем представлениям, которые или едва успевают перейти за порог сознания, или даже остаются под порогом. Кроме того, описываемые мною псевдогаллюцинации могут служить сильным оружием против сенсориальной центрифугальности. В самом деле, для возникновения наиживейшей псевдогаллюцинации требуется чрезвычайное повышение возбудимости соответственного чувственного центра коры; кроме того, непосредственной причиной псевдогаллюцинации здесь действительно может явиться крайне напряженная идея. Однако и живейшая псевдогаллюцинация, при отсутствии посторонних моментов, о которых будет речь после, не превращается в галлюцинацию. При таких благоприятных условиях не происходит центробежного распространения возбуждения с чувственного кортикального центра на центр субкортикальный только потому, что центрифугальное возбуждение центрипетальных нервных путей вообще невозможно.

Замечательно, что способность образного представления, связанная с пространственно строго ограниченными областями коры полушарий, сама по себе, независимо от других расстройств психических способностей, может быть не только ненормально усилена, но и внезапно потеряна. Шарко71 наблюдал одного живописца, который вдруг лишился способности чувственно представлять себе предметы; с этого времени он принужден был ограничить свои занятия копировкой и то при этом не должен был отводить глаз от оригинала. Некто другой, человек весьма интеллигентный, обладал чрезвычайно живой способностью чувственного воспроизведения, в особенности у него была необыкновенно развита способность зрительного воспоминания, так что он мог воспроизводить сложные зрительные восприятия со всей точностью и отчетливостью. Этот субъект, после сильного душевного потрясения, сразу потерял все свои зрительные воспоминания и лишился возможности внутренне представлять себе цвета и формы предметов; при этом, естественно, пострадало у него и понимание того, что он видел, так что старые, давно знакомые объекты являлись ему совершенно новыми; из его сновидений зрительные представления совершенно исчезли. Ясно, что в этом случае[106] произошло кортикальное расстройство, ограниченное именно областью зрительного центра.

В пределах нормального состояния способность чувственного воспроизведения бывает весьма различна. Недавно Гальтон72, путем статистических исследований относительно яркости, резкости и расцветки зрительных образов воспоминания у различных индивидуумов нашел, что в этом отношении существуют громадные индивидуальные различия и что вообще ученые находятся на нижнем конце скалы, тогда как женщины, девушки и дети имеют воспоминания, наиболее яркие и окрашенные[107]. О высшей степени возможного в пределах нормального состояния повышения способности чувственного представления можно составить себе понятие по признаниям некоторых художников, как, например, Бальзак, которые вследствие этого зачастую напрасно зачисляются в галлюцинанты. Впрочем, не надо думать, что творческая сила художников пропорциональна интенсивности чувственного представления у них. Характерная черта деятельности фантазии состоит не в живости последней, а в способе соединения представлений. Художник вовсе не имеет необходимости до последней степени усиливать интенсивность образов своей фантазии, так чтобы в них, подобно тому как в первичных чувственных образах, резко выступали все мельчайшие подробности. Существует громадное различие между бесплодным и бесцельным фантазированием, действительно свойственным тем из «художественных натур», у которых кортикальные чувственные сферы находятся в состоянии постоянного раздражения, и поэтическим творчеством, где требуется, с одной стороны, большая масса сложных, чисто интеллектуальных функций, а с другой стороны, мастерство в передаче впечатлений.

Чувственные воспоминания пробуждаются в нас двояким способом. Одни из них возникают в кортикальных чувственных центрах первично, в силу самопроизвольной деятельности этих центров; при этом, в силу внутреннего, местного (парциального) автоматического возбуждения, приходят в действие именно те функциональные элементы кортикального чувственного центра, которые во время акта объективного восприятия служили материальным субстратом первичного чувственного образа. Значительная часть непроизвольных и случайных чувственных воспоминаний происходит именно этим путем. Но при нормальном душевном состоянии еще чаще чувственные образы воспоминания возникают под влиянием высших кортикальных центров, центров деятельности чисто интеллектуальной; впервые явясь или воспроизведясь в центре абстрактного мышления, схематическое, т. е. нечувственное представление, после своего перехода через порог сознания, или даже до этого мнения, последовательно вызывает в кортикальном чувственном центре одно из тех (или близких к ним) конкретных чувственных представлений, из которых оно когда-то, путем абстракции, было получено[108]. Этим способом получаются, может быть, все произвольные чувственные воспоминания и некоторая часть воспоминаний непроизвольных и случайных (вторичное или последовательное действие кортикальных чувственных центров).

Теми же двумя способами происходят и псевдогаллюцинации, с той только разницей, что здесь (за исключением, впрочем, случаев гипнагогических псевдогаллюцинаций) соответствующий корковый чувственный центр должен находиться в состоянии болезненно усиленной возбудимости, и притом или на всем своем протяжении, или лишь в известной своей части.

Рассмотрим теперь, в частности, механизм происхождения псевдогаллюцинаций.

Обыкновенные гипнагогические псевдогаллюцинации, в той форме, в какой они свойственны некоторым психически здоровым людям, происходят лишь в зависимости от известных условий (например, предшествующее засыпанию умственное успокоение) и не требуют существования болезненного раздражения в кортикальном чувственном центре. У нервных, легко возбудимых индивидуумов отдельные группы клеток чувственных центров коры легко приходят в действительное возбуждение от влияния внутренних раздражений, постоянно возникающих то в той, то в другой части центра (легкие вазомоторные изменения, колебание в химических процессах, совершающихся в ткани серого вещества и т. п.). Эти автоматические раздражения обыкновенно не доходят до сознания, потому что они частью тормозятся нормальной деятельностью высших интеллектуальных центров, частью же совершенно стушевываются перед первичными чувственными образами, получающимися в результате актов объективного восприятия. Но перед засыпанием и вообще тогда, когда интеллект бездействует и работа абстрактного представления и активной преапперцепции прекращается, эти спонтанные раздражения становятся причиной появления в сознании ряда живых, логически между собой не связанных чувственных образов, которые естественно, от воли индивидуума будут совершенно независимы.

Для нас гораздо интереснее псевдогаллюцинации субъектов душевнобольных, имеющие своей основой болезненное раздражение чувственных центров мозговой коры. Из представленного мною клинического материала, я полагаю, видно, что все случаи патологического псевдогаллюцинирования могут быть разделены на две следующие категории.

а) Псевдогаллюцинаторные образы логически не вяжутся ни между собой, ни с представлениями, бывшими в сознании больного непосредственно перед ними, и иногда не оказывают близкого соотношения с характером преобладающих у больного идей. Сюда принадлежат: большая часть стабильных и интеркуррентных, почти все случаи эпизодических и только некоторая часть множественных галлюцинаций. Псевдогаллюцинации этой группы совершенно независимы от воли больного и почти всегда в высокой степени насильственны. Обыкновенно псевдогаллюцинирование здесь ограничивается сферой одного чувства; если же данный больной галлюцинирует и зрением, и слухом, то между его слуховыми и зрительными псевдогаллюцинациями не оказывается прямого логического соотношения. По-видимому, раздражение со стороны сферы произвольного представления здесь почти не играет роли, так что все дело зависит от автоматической деятельности одного или двух кортикальных чувственных центров. По всей вероятности, состояние болезненно усиленной раздраженности здесь не захватывает всего центра, но локализируется лишь в отдельных частях его. Впрочем, даже при относительно распространенном состоянии болезненной возбудимости в чувственном кортикальном центре действие внутренних раздражений, как физиологических, так и патологических, может быть местным и даже локализированным на весьма небольшом пространстве (так, например, расстройство в процессе внутреннего химизма клеток может захватить лишь небольшую клеточную группу). Псевдогаллюцинации этого способа происхождения никогда не идут сплошь и вообще даже не бывают обильны; но зато их чувственная определенность и живость обыкновенно достигают весьма высокой степени. Резкости всех характерных черт псевдогаллюцинаций здесь благоприятствует еще то обстоятельство, что, не завися от возбуждения интеллектуальной сферы, этого рода псевдогаллюцинации происходят даже с большим удобством тогда, когда деятельность мышления понижена (например, в состояниях, переходных к галлюцинаторной спутанности и ступидности, а также и в хронической паранойе, когда бред потерял свою напряженность и истощенный орган мышления находится в относительной бездеятельности), потому что при этом ослабляется задерживающее действие высших кортикальных центров. Это первый способ происхождения псевдогаллюцинаций.

b) Во всей кортикальной чувственной сфере, в особенности же в кортикальном центре зрения или слуха, существует состояние усиленной возбудимости, а деятельность абстрактного мышления возбуждена лишь парциально, так что сознание занято ограниченным кругом первично возникших ложных и, частью, навязчивых представлений. В таких случаях действительное возбуждение кортикального чувственного центра берет свое начало не от внутреннего автоматического раздражения в последнем, но возникает под влиянием сознательного или бессознательного представления. Это второй способ происхождения псевдогаллюцинаций, преобладающий в острых формах идеофрении. При этом псевдогаллюцинаторные образы обыкновенно множественны, быстро сменяются один другим и часто представляют одно сплошное течение. Отдельные псевдогаллюцинации здесь неодинаково неотвязны и по своей интенсивности и чувственной резкости они тоже могут значительно разниться между собой. Понятно также, что отдельные псевдогаллюцинаторные образы при этом более или менее вяжутся как между собой, так и с идеями, преобладающими в данное время в сознании больного, однако немалая часть их имеет своим источником сферу бессознательного представления. Тем не менее, было бы ошибочно думать, что во всех этих случаях непременно псевдогаллюцинируется все, что больной думает, это – предельный случай, к которому действительность лишь более или менее приближается, никогда его вполне не достигая[109] несмотря на состояние повышенной возбудимости во всем кортикальном чувственном центре (или в двух из них, например, центрах зрения и слуха), в отдельных группах клеток раздражимость повышена сильнее, чем в других. Кроме того, и здесь не исключено местное возникновение известных внутренних раздражений, вследствие чего дело осложняется парциальным действительным (автоматическим) возбуждением тех или других участков чувственного центра. В силу всего этого наиболее интенсивные и устойчивые псевдогаллюцинации получаются здесь при случайно удачном совмещении обоих моментов, т. е. производящего псевдогаллюцинацию представления, исходящего из центров мышления, и автоматического парциального возбуждения кортикального чувственного центра. Таким образом, крайне навязчивые псевдогаллюцинации обыкновенно идут здесь не сплошь, но разделяются одна от другой образами, приближающимися к продуктам простой деятельности воображения (псевдогаллюцинаторные фантазии); через эти последние устанавливается между резко выраженными и навязчивыми псевдогаллюцинациями (которые кажутся больному обусловленными извне) логическая связь и в таком случае, если таковой раньше не было. Одновременно с этим и деятельность мышления бывает (вообще и парциально) возбужденной, хотя здесь повышение и не достигает такой высокой степени, как повышение функций чувственной области мозговой коры. Напротив, функция активной преапперцепции при этом всегда бывает ослабленной, так что воля вполне теряет контроль над ходом идей, и больной, не будучи, однако, лишен возможности воспринимать внешние впечатления, оставляет последние совсем без внимания, предавшись пассивному восприятию своих фантастических и псевдогаллюцинаторных картин. При острой идеофрении параллельно с псевдогаллюцинациями зрения и слуха идут обыкновенные слуховые и осязательные галлюцинации; все это, вместе взятое, и составляет чувственный бред острых идеофреников.

Теперь мне остается только представить отношение моих псевдогаллюцинаций к настоящим галлюцинациям.

Мы видели, что как бы ни была велика интенсивность процесса, псевдогаллюцинация сама по себе, без участия посторонних моментов, никогда не превращается в галлюцинацию. Эти «посторонние» моменты, из которых каждым псевдогаллюцинация может превратиться в настоящую галлюцинацию, суть: а) первичное участие субкортикального чувственного центра и Ь) расстройство сознания в его отношениях к внешнему миру.

Относительно первого из этих путей я здесь распространяться не стану, иначе мне пришлось бы развивать весь механизм происхождения тех галлюцинаций, которые имеют место наряду с действительными (и нормальными) чувственными восприятиями, когда, следовательно, сознание в своих отношениях к внешнему миру нимало не расстроено. Это могло бы составить особый этюд, причем было бы нетрудным показать, что, держась на почве фактов, добытых клиническим наблюдением, легко в объяснении происхождения галлюцинаций этого рода (считая между ними и те слуховые галлюцинации, которые столь характеристичны для хронической паранойи) обойтись без гипотезы центрифугального распространения возбуждения по сенсориальным путям.

При втором пути происхождения галлюцинаций из псевдогаллюцинаций совсем не нужно ни малейшего участия возбуждения субкортикальных чувственных центров; даже самое лучшее здесь, если последние совершенно остаются вне деятельности; но тут необходимо расстройство сознания в отношении восприятия внешних впечатлений, выражаясь проще, – необходимо более или менее полное прекращение восприятий из реального мира74.

Но эти чисто кортикальные галлюцинации могут получиться только при затемненном сознании. Помимо состояния помраченного сознания (в отношении восприятия внешних впечатлений) чисто кортикальные галлюцинации невозможны[110]. Факты благоприятствуют моему воззрению даже более, чем мне нужно для объяснения происхождения галлюцинаций из псевдогаллюцинаций; явлениями сновидения они нам указывают, что по прекращении восприятия внешних впечатлений галлюцинации получаются даже из обыкновенных (не особенно интенсивных) чувственных образов воспоминаний и фантазии75. Те самые чувственные воспоминания и фантазии, которые, когда мы бодрствуем, совсем не обладают характером объективности и потому нимало не рискуют быть смешанными с объективными чувственными представлениями, объективируются, когда мы перестаем нашими кортикальными чувственными центрами апперципировать внешние впечатления, т. е. когда мы впадаем в сон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.