Глава XXIX. Ум и зрение

Глава XXIX. Ум и зрение

Плохое зрение признано одной из наиболее частых причин отставания в школах. По различным оценкам[93], оно может быть причиной где-то четверти систематических академических неуспеваемостей, и обычно принято считать, что все это может быть предотвращено при помощи подходящих очков.

Однако, в дефектное зрение вовлечено намного большее, нежели просто неспособность читать с доски или использовать глаза без боли или дискомфорта. Дефектное зрение — это результат аномального состояния сознания. Когда ум находится в ненормальном состоянии, то очевидно, что ни один из процессов обучения не может быть проведен с пользой. Надевая на ребенка очки, мы можем, в некоторых случаях, нейтрализовать эффект этого состояния на глаза, и, делая более комфортным состояние пациента, можем улучшить его умственные способности, в какой-то степени, но мы не можем в корне изменить состояние его сознания. И, закрепляя это состояние в виде вредной привычки, мы делаем зрение ребенка хуже.

Можно легко продемонстрировать то, что среди умственных способностей, которые ухудшаются тогда, когда ухудшается зрение, находится память. И поскольку образовательный процесс состоит из знания фактов, и все прочие умственные процессы находятся в зависимости от знаний фактов, то легко увидеть то, насколько мало сделано простым надеванием очков на ребенка, имеющего «проблемы с глазами». Экстраординарная память первобытных людей приписывалась тому факту, что, в связи с отсутствием удобных средств для сохранения знаний в письменном виде, им приходилось быть зависимыми от собственной памяти, которая, соответственно, становилась лучше. Но с точки зрения известных фактов о связи памяти со зрением, более обоснованным является предполагать, что хорошая память первобытных людей порождалась той же самой причиной, что и острое зрение, а именно — ум, находящийся в состоянии покоя.

Примитивная память так же, как и примитивная острота зрения, были обнаружены среди цивилизованных людей, и если бы были сделаны необходимые тесты, то, без сомнения, обнаружилось бы то, что они всегда возникают вместе, так, как они делали это в случае, который мне пришлось наблюдать недавно. Объектом был ребенок десяти лет с настолько изумительным зрением, что она могла видеть спутники Юпитера невооруженным глазом; это факт, который был продемонстрирован, когда она нарисовала диаграмму этих спутников, которые в точности соответствовали диаграммам, сделанным людьми, пользовавшимися телескопом. Ее память была такой же замечательной. Она могла повторить по памяти целое содержание книги после ее прочтения, как, по рассказам, это делал Лорд Макалей, и она выучивала больше латинского за несколько дней без учителя, чем ее сестра, которая имела шесть диоптрий миопии, могла сделать за несколько лет. Она помнила, по прошествии пяти лет, что она ела в ресторане, она вспоминала имя официанта, номер здания и улицу, на которой оно находилось. Она также помнила, во что она была одета на этом мероприятии и во что были одеты в тот самый вечер все остальные. То же самое было показано и в отношении другого события, которое, каким-то образом, пробудило ее интерес, и любимым развлечением в ее семье было спрашивать ее о том, какое было меню и во что были одеты люди во время какого-то конкретного события.

Было обнаружено, что когда два человека имеют разное зрение, их память отличается в абсолютно той же самой степени. Две сестры, одна из которых имела просто обычное хорошее зрение, зарегистрированное формулой 20/20, тогда как другая имела 20/10, обнаружили, что время, которое требовалось им для того, чтобы выучить восемь четверостиший поэмы, различалось практически абсолютно в той же степени, что и их зрение. Одна, чье зрение было 20/10, выучила восемь четверостиший поэмы за пятнадцать минут, тогда как той, чье зрение было только 20/20, потребовалась двадцать одна минута для того, чтобы сделать то же самое. После пальминга та, что была с обычным зрением, выучила еще восемь четверостиший за двадцать одну минуту, тогда как та, чье зрение было 20/10, смогла сократить свое время только на две минуты — изменение чисто в пределах допустимой погрешности. Другими словами, ум последней, будучи уже в нормальном или почти нормальном состоянии, мог быть существенно улучшен с помощью пальминга, тогда как первая, чей ум был в напряжении, была способна достичь релаксации и, таким образом, улучшить свое зрение с помощью этих средств.

Даже когда у того же самого человека глаза имеют разное зрение, может быть продемонстрировано, как было отмечено в главе «Память — в Помощь Зрению», что присутствует соответствующая разница в памяти, в зависимости от того, открыты ли оба глаза, или же глаз, который видит лучше, закрыт.

При существующей на сегодняшний день образовательной системе имеет место постоянное усилие, направленное на то, чтобы заставлять детей запоминать. Эти усилия всегда тщетны. Они разрушают и память, и зрение. Нельзя оказывать давление на память точно так же, как и нельзя заставлять глаза видеть. Мы запоминаем без усилия, так же, как видим без усилия, и чем усиленнее мы стараемся запомнить или увидеть, тем меньше у нас получается это сделать.

Все, что мы помним — это то, что нас интересует, и причина, по которой дети имеют проблемы в школе, заключается в том, что им неинтересно. По той же самой причине, среди прочих причин, их зрение ухудшается, так как скука — это состояние напряжения ума, при котором зрение не способно нормально функционировать.

Некоторые из различного рода принуждений сейчас применяются в образовательном процессе и могут иметь эффект пробуждения интереса. Например, Бэтти Смит заинтересована в том, чтобы выиграть приз, или просто стремление перегнать Джонни Джонса может пробудить ее интерес к предметам, которые до того вызывали у нее скуку. И этот интерес может у нее развиться до подлинного интереса к овладеванию знанием. Но это нельзя сказать о различных средствах поощрения, основанных на запугивании, которые все еще широко применяются учителями. Они, наоборот, обычно имеют эффект полного паралича ума, уже и без того оцепеневшего от отсутствия интереса, а эффект, оказываемый на зрение, также будет губительным.

Короче говоря, основной причиной как плохой памяти, так и плохого зрения у школьников, является наша иррациональная и неестественная образовательная система. Монтессори учил нас тому, что дети могут учиться только тогда, когда им интересно. Правда также и в том, что только тогда они могут видеть, когда им интересно. Этот факт был ярко проиллюстрирован в случае с одной из двух пар сестер, включая упомянутую выше. Феб, девочка с острым зрением, которая могла пересказывать целые книжки, если они оказывались интересными для нее, очень сильно не любила математику и анатомию, и не только не могла их учить, но и становилась миопиком, когда представляла их в своем уме. Она могла читать буквы высотой в четверть дюйма с расстояния двадцати футов в неярком освещении, но когда ее просили прочитать цифры от одного до двух дюймов высотой в хорошем освещении с расстояния десяти футов, она прочитывала половину из них неправильно. Когда ее просили сказать, сколько будет два плюс три, она говорила «4», прежде чем, наконец, решала, что это будет «5». И все то время, что она занималась неприятными ей предметами, ретиноскоп показывал, что у нее была миопия. Когда я попросил ее посмотреть в мой глаз через офтальмоскоп, она не смогла ничего там увидеть, хотя острота зрения для того, чтобы заметить детали внутреннего строения глаза, нужна была намного более низкой, нежели та, что позволяет увидеть спутники Юпитера.

Близорукая Изабель, наоборот, имела страсть к математике и анатомии, и отличалась по этим предметам. Она научилась пользоваться офтальмоскопом так же легко, как Феб выучивала латинский. Почти сразу же она увидела зрительный нерв и заметила, что центр был более белым, чем периферия. Она увидела светло-окрашенные линии — артерии, и более темные — вены. Она увидела светлые полосы на кровяных руслах. Некоторые специалисты никогда так и не становятся способными это делать, и никто не смог бы этого сделать, не имея нормального зрения. Поэтому зрение Изабель должно было стать временно нормальным, когда она делала это. Ее зрение, когда она смотрела на цифры, хоть и не было нормальным, но оно было лучше, чем тогда, когда она смотрела на буквы.

В обоих из этих случаев способность обучаться и способность видеть шли рука об руку с интересом. Феб могла читать текст фотографического уменьшения Библии и пересказывать вслух то, что она прочитала. Она могла увидеть спутники Юпитера и нарисовать после этого их диаграмму, потому что эти вещи были ей интересны. Но она не могла ни видеть внутреннего устройства глаза, ни видеть цифры даже наполовину так же хорошо, как она видела буквы, потому что эти вещи были для нее скучными. Однако, когда ей сказали, что было бы хорошей шуткой удивить ее учителей, которые всегда попрекали ее за неуспеваемость по математике, взять и получить высокую отметку на грядущем экзамене, ее интерес пробудился, и она сумела выучить достаточно для того, чтобы получить семьдесят восемь процентов. В случае с Изабель, с буквами все было наоборот. Ей были неинтересны большинство предметов, где приходилось иметь дело с буквами и поэтому она отставала по этим предметам, а миопия вошла в ее привычку. Но когда ее попросили посмотреть на объекты, которые пробудили в ней сильный интерес, ее зрение стало нормальным.

Короче говоря, когда человеку неинтересно, его ум находится вне контроля, а без ментального контроля человек не может ни обучаться, ни видеть. Не только память, но и все другие умственные способности улучшаются, когда нормализуется зрение. Все пациенты, излеченные от дефектного зрения, обнаруживают то, что они лучше стали выполнять свою работу.

Учительница, письмо которой изложено в одной из последующих глав, свидетельствовала о том, что по достижении совершенного зрения, она «знала лучше, как найти общий язык с учениками», была «более открытой, более определенной, менее рассеянной, менее нерешительной», обладала, на самом деле, «центральной фиксацией ума». В другом письме она сказала: «Чем лучше становится мое зрение, тем сильнее возрастают мои амбиции. В дни, когда мое зрение самое лучшее, я с величайшим рвением делаю свои обычные дела».

Другая учительница докладывала о том, что один из ее учеников привык сидеть весь день и ничего не делать и явно не был в чем-либо заинтересован. После того, как проверочная таблица была введена в классе и его зрение улучшилось, у него появилось рвение к учебе, и вскоре он превратился в одного из лучших учеников класса. Другими словами, и его зрение, и ум — оба стали нормальными.

Бухгалтер почти семидесятилетнего возраста, который носил очки в течение сорока лет, обнаружил после того, как обрел совершенное зрение без очков, что он может работать быстрее и более аккуратно и чувствовать себя при этом менее усталым, чем когда-либо раньше в его жизни. В страдные времена, или когда не хватало помощи в работе, он работал в течение нескольких недель с 7 утра до 11 вечера и настаивал на том, что чувствовал себя менее усталым по ночам поле того, как заканчивал работу, чем когда ее начинал. До того, хоть он и выполнял больше работы, чем кто-либо другой в его офисе, это всегда его очень сильно утомляло. Он также заметил улучшение своего характера. Так как он уже давно работал в офисе и знал гораздо больше по работе, чем остальные, работавшие с ним, то у него часто спрашивали совета. То, что его постоянно прерывали, надоедало ему до того, как его зрение стало нормальным, и часто приводило к тому, что он выходил из себя. Однако, в последствии, они вообще перестали причинять ему какое-либо раздражение.

В другом случае при обретении нормального зрения были устранены симптомы умственного помешательства. Пациентом был доктор, который посетил множество невропатологов и окулистов, прежде чем пришел ко мне, и который пришел ко мне в последнюю очередь не потому, что у него было сколько-то веры в мои методы, а потому, что ему казалось, что у него просто не осталось другого выбора. Он принес с собой достаточно внушительную коллекцию очков, прописанных ему различными докторами. Там не было даже двух одинаковых пар. Он сказал мне, что носил очки в течение нескольких месяцев за раз без малейшего улучшения зрения, а затем бросал их и даже не ощущал какого-либо ухудшения. Жизнь на свежем воздухе также не помогла ему. По совету некоторых выдающихся неврологов он даже забросил на пару лет свою практику для того, чтобы провести это время на ранчо, но и отпуск ему не помог.

Я осмотрел его глаза и не нашел ни каких-либо органических дефектов, ни аномалии рефракции. Также зрение каждого глаза было только три четверти от нормы, и он страдал от двоения зрения и всех типов неприятных симптомов. Он привык видеть людей стоящими на головах, и маленькие дьяволята плясали на крышах высоких зданий. У него также были и другие иллюзии, их было слишком много для того, чтобы перечислять их здесь. Ночью его зрение было настолько плохим, что ему было трудно видеть, куда он идет, а гуляя вдоль загородной дороги, он был уверен в том, что видит лучше, когда поворачивает глаза далеко в одну сторону и смотрит на дорогу одной стороной сетчатки вместо того, чтобы смотреть через центр. Через различные промежутки без каких-либо сигналов и без потери разума, его одолевали атаки слепоты. Они причиняли ему сильное неудобство, так как он был хирургом с обширной и прибыльной практикой и он боялся, что атака может произойти во время выполнения им операции.

Его память была очень плохой. Он не мог вспомнить цвета глаз кого-либо из членов своей семьи, хотя видел их каждый день в течение многих лет. Он не мог вспомнить ни цвета своего дома, ни количество комнат на различных этажах или каких-либо других подробностей. Лица и имена пациентов он вспоминал с трудом или не вспоминал вовсе.

Его лечение проходило с большим трудом прежде всего потому, что у него было бесконечное множество ошибочных идей о физиологической оптике в целом и его собственном случае, в частности, и он настаивал на том, что все это было необходимо обсудить, и пока эти дискуссии продолжались, никаких улучшений у него не происходило. Каждый день часами за один прием долго-долго он рассказывал и спорил. Его логика была изумительной, явно безответной и, к тому же, крайне неверной.

Его эксцентрическая фиксация была такой высокой степени, что когда он смотрел на точку в сорока пяти градусах в одну сторону от большой «С» на проверочной таблице Снеллена, он видел букву точно такой же черной, как и когда смотрел прямо на нее. Напряжение для того, чтобы сделать это, было наисильнейшим и воспроизводило сильный астигматизм. Но пациент не осознавал этого и его невозможно было убедить в том, что это был ненормальный симптом. Если он вообще видел букву, возражал он, то он должен был видеть ее такой же черной, какой она была в действительности, потому что он не был дальтоником. Наконец, у него получилось смотреть в сторону от одной из более маленьких букв на таблице и видеть ее хуже, чем когда он смотрел прямо на нее. У него ушло восемь или девять месяцев на то, чтобы это сделать, но когда это было сделано, пациент сказал, что ему казалось, что его ум тяготило какое-то тяжелое бремя. Он испытал чудесное чувство отдыха и релаксации, которое проходило по всему его телу.

Когда его попросили вспомнить черное с закрытыми и покрытыми ладонями глазами, он сказал, что не может этого сделать, и он видел любой цвет, кроме черного, который должен быть виден в нормальной ситуации, когда свет не стимулирует зрительный нерв. Однако, он был увлеченным футбольным игроком в колледже и обнаружил, что он может вспоминать черный футбольный мяч. Я попросил его представить, что этот футбольный мяч был брошен в море и что волнами его уносило вдаль, и он становился все меньше и меньше, но не менее черным. Это он смог сделать. И напряжение уплывало вместе с мячом до тех пор, пока, со временем, последний не уменьшился до размера точки в газете и не отдалился полностью. Облегчение продолжалось ровно столько, сколько он мог помнить черную точку, но так как он не мог помнить ее все время, то я предложил ему другой метод достижения постоянного облегчения состояния. Сделать умышленно зрение хуже. План, против которого он особо категорически протестовал.

«Господи!» сказал он. «Неужто мое зрение не настолько плохое, чтобы делать его еще хуже?»

После недели споров, однако, он согласился попробовать метод, и результат был чрезвычайно удовлетворительным. Поле того, как он научился видеть два или более источника света там, где был только один, напрягаясь, чтобы увидеть точку вверху над источником света, все еще пытаясь видеть свет так же хорошо, как и когда он смотрел прямо на него, он стал способен избегать бессознательного напряжения, которое порождало его двоящееся зрение и то, что он видел множественные изображения, и эти ненужные изображения больше его не беспокоили. Таким же образом ему удалось обуздать и другие иллюзии.

Иллюзией, исчезнувшей одной из последних, была его уверенность в том, что для того, чтобы помнить черное, нужно сделать усилие. Его логика в этом плане была несгибаемой, но после множества демонстраций его все-таки удалось убедить в том, что никакого усилия не нужно было для того, чтобы отпустить, и когда он это осознал, то и его зрение, и психическое состояние тут же улучшились.

Он, наконец, стал способен читать 20/10 или больше, и, хоть ему и было за пятьдесят пять, он также читал шрифт «диамант» с расстояния от шести до двадцати четырех дюймов. Его ночная слепота ушла, атаки дневной слепоты прекратились, и он сказал, какого цвета были глаза у его жены и детей. В один прекрасный день он сказал мне:

«Доктор, я благодарю Вас за то, что вы сделали для моего зрения, но никакие слова не могут выразить той признательности, что я чувствую, за то, что вы сделали для моего ума».

Несколько лет спустя, он позвонил и его сердце было переполнено благодарностью, потому что его болезнь так больше и не вернулась.

Из всех этих фактов будет видно, что проблемы со зрением гораздо теснее связаны с проблемами образования, чем мы ожидали, и что они ни коим образом не могут быть решены установкой минусовых, плюсовых или астигматических линз перед глазами ребенка.