Проективная идентификация

Проективная идентификация

Термин проективная идентификация был введен Мелани Кляйн (1946) для описания ранней попытки младенца контролировать свои деструктивные импульсы, чтобы избавиться от них путем проецирования их на внутренний материнский объект, который посредством этого становится преследующим и нуждается в постоянном контроле со стороны ребенка. Как отмечалось несколькими авторами (Sandier, 1987; Tansey and Burke, 1989), Кляйн первоначально считала, что данный процесс происходит лишь в фантазии младенца. Этот первоначальный способ применения данной концепции, которую Сандлер (1987) назвал «первой стадией проективной идентификации» (р. 15), позднее был расширен до включения в него различных процессов взаимодействия. Однако прежде чем начать рассмотрение тех развитии, которые Сандлер называет второй и третьей стадиями проективной идентификации, мы должны исследовать, может ли данная концепция Кляйн быть принята в формальном смысле как описывающая те феномены, к которым она предположительно имеет отношение.

Рассматривая этот термин, начиная с первой его части, важно осознавать, что помимо репрезентаций Собственного Я, в кляйнианском понимании, репрезентации внутренних объектов (интроектов) могут столь же хорошо «про– ецироваться», и кляйнианцы считают, что именно это специфически и происходит в проективной идентифика– ции.Во «Введении в работы Мелани Кляйн» Сегал определяет проективную идентификацию следующим образом: «В проективной идентификации части Собственного Я и внутреннего объекта расщепляются и проецируются на внешний объект, который затем становится наделенным, контролируемым и отождествляемым с проецируемыми частями»(1973,р.27).

Следуя использованию Фрейдом концепции проекции в параноидных состояниях (1911b, 1915d, 1922) и в согласии с большинством психоаналитических авторов, я определяю проекцию как психический процесс, который ведет к переживанию тех аспектов образа Собственного Я, которые несовместимы с его существованием или невыносимы для него как принадлежащие объектной репрезентации (см. главу 2). Проекция, таким образом, специфически рассматривается как эмпирический переход от образа Собственного Я к образу объекта, в то время как перенос представлений с одного объектного представления на другое столь же специфически обозначается термином смещение. Смещение может происходить между интернализованными объектными представлениями или оно может доходить до их эмпирической реэкстернализации на образ текущего внешнего объекта. Смещение и ре-экстернализация образов внутреннего объекта на образ аналитика – существенно значимые процессы, действующие в феномене переноса в отличие от кляйнианского использования экстернализации как синонима проекции, здесь она понимается как относящаяся ко всем эмпирическим изменениям в локализации из внутреннего пространства наружу. Это зонтичная концепция для процессов, в которых будут иметь место эмпирические переходы с репрезентации Собственного Я на репрезентацию объекта (проекция) или с репрезентации внутреннего объекта на репрезентацию внешнего объекта. Последнее является формой смещения и ответственно за феномен переноса. То же самое нельзя сказатьотносительно проекции, хотя она может многообразными путями участвовать в искажении образов объекта, переносимых на представление пациента о своем аналитике. Даже если такое представление может временами быть серьезно искажено проекцией, особенно при лечении пограничных и психотических пациентов, оно повторяет и продолжает такие способы примитивной объектной привязанности, в которых аналитик воспринимается и к нему относятся как к архаическому, реэкстернализованному интроекту, легко и постоянно разрушаемому мимолетными или длительными проекциями.

Даже не-кляйнианские авторы не всегда ясно различают проекцию аспектов образа Собственного Я на объектное представление и смещение аспектов с одного объектного образа на другой. Однако если проекции придается специфический смысл приписывания нежелательного аспекта репрезентации Собственного Я психическому представлению о другом человеке (Sandier, 1987, р.80), этот смысл становится крайне расплывчатым, если кляйнианс кий способ понимания проекции становится включенным в не-кляйнианский психоаналитический словарь через общее принятие и использование концепции проективной идентификации.

Даже если использование проекции в концепции проективной идентификации может, таким образом, быть подвергнуто серьезному сомнению с не-кляйнианской точки зрения, включение в нее термина идентификация представляется явно несовместимым с его широко согласованным психоаналитическим смыслом. Хотя термин идентификация не всегда одинаково трактуется психоаналитическими авторами (например, у Кернберга, на чье определение данного термина повлияло кляйнианское мышление), для большинства из них идентификация 6з-начает процесс, посредством которого аспекты объектной репрезентации становятся переживаемы как принадлежащие к репрезентации Собственного Я (Freud, 1921; Laplanche and Pontalis, 1967; Moor and Fine, 1968; глава 1 данной работы).

Хотя представляется очевидным, что Кляйн включила термин идентификация в свою концепцию проективной идентификации, чтобы подчеркнуть поддерживаемую связь проективных элементов с Собственным Я и их тенденцию возвращаться к Собственному Я, переживание проецируемого как преследующего и необходимость его контролирования не имеют эмпирического и феноменологического соответствия с вышеупомянутым способом определения идентификации. Под идентификацией пони– мается длительное или временное формирование пережи-вания Собственного Я в соответствии с моделью репре-зентации другого человека. Это вполне продвинутая форма интернализации, приводящая к эмпирическим дополнени-ям в переживании Собственного Я, а не к поддержанию контакта с объектно-индексированными частями образа, Собственного Я, которые были утрачены через проекцию. Представляется очевидным, что при соединении с расплывчатой дефиницией проекции идентификация в данной связи помогает создать полностью противоречивую концепцию, которую лучше было бы оставить для той об– ласти компетенции, где она была порождена через использование терминов, которые имеют особый смысл в данной частной теории [*]. Кернберг (1975,1987) представил «эволюционную линию проекции», где он рассматривает проективную идентификацию как самую раннюю и наиболее примитивную форму проекции. В отличие от настоящей проекции, которую он считает принадлежащей к невротической организации личности, проективная идентификация будет типична для психотических и пограничных уровней и как таковая будет «последней крайней» попыткой спасти и сохранить дифференцированность. Кернберг видит главное различие между проективной идентификацией и более подлинной «зрелой» проекцией в сохранении контакта с проецируемым и контроля над проецируемым в первом случае по сравнению с отчуждением и дистанцированием от проецируемого во втором случае. Подлинная проекция, которой будет предшествовать вытеснение непереносимого психического содержания, которое будет проецироваться, станет, таким образом, представлять собой более эффективную и «успешную» проекцию, чем проективная идентификация, в которой проецируемое сохраняет свой статус в качестве преследователя, которого приходится постоянно держать под контролем.

В моей концептуализации те феномены, которые Кляйн и Кернберг называют проективной идентификацией, рассматриваются просто как тот способ, которым проекция и ее результаты проявляют себя в примитивном эмпирическом мире. Вместо постулирования более или менее зрелых проекций я предпочитаю говорить об отличиях в результатах, когда проекция используется у более или менее структурализованных личностей. Как говорилось в главе 1, проекция возникает вместе с формированием образа «абсолютно плохого» объекта, на который канализируется и проецируется неизбежная деструктивность младенца, для того чтобы защитить и сохранить образ «абсолютно хорошего» объекта, который является предпосылкой сохранения переживания Собственного Я и таким образом субъективного существования в целом. Однако, так как эмпирический мир ребенка отличается вначале диадической замкнутостью, все, что проецируется, остается в объектных образах, которые получаются от матери и ее поведения. Даже если «абсолютно плохой» объект считался удерживаемым эмпирически отсутствующим посредством отрицания, у проекции еще нет каких-либо иных альтернатив, помимо полученных от матери образов; еще нет третьих лиц, на которые можно перенести образы «абсолютно плохого» объекта. Поэтому «абсолютно плохой» образ первичного объекта остается эмпирически близким и постоянно несет в себе угрозу стать психически наличествующим в качестве преследователя, за которым надо следить и держать под контролем до тех пор, пока он не сможет быть устранен из мира опыта посредством восстановительных усилий отрицать его существование.

Представляется, что такое отсутствие альтернатив для проекции, обусловленное репрезентативной недостаточностью эмпирической орбиты младенца, несет главную ответственность за хрупкую природу ранних проекций по сравнению с проективными операциями позднее в жизни. Вместо того чтобы называть преследующую природу образа «абсолютно плохого» объекта и потребность ребенка держать его под контролем «идентификацией» или «сохраняемой эмпатией» с проецируемым (Kernberg, 1975), можно рассматривать их в качестве неизбежного следствия того, что у маленького ребенка все еще ограничена репрезентативная сфера опыта.

Эта точка зрения охватывает собранные под заголовком проективной идентификации феномены выражений, результатов и превратностей проекции и способы их проявления в недавно дифференцированном мире опыта. Вместо постулирования иерархии проективных операций эта точка зрения также утверждает, что отличия в таких операциях и их результатах обусловлены различиями в уровне репрезентативной структурализации субъекта, а не в проекции самой по себе, которая в качестве эмпирического перехода от образа Собственного Я к объектной репрезентации остается по сути той же самой на всем протяжении жизни человека.

Таким образом, формальное использование каждого из компонентов термина проективной идентификации очевидно не может быть принято с точки зрения их общепринятого не-кляйнианского использования. Однако даже если бы был принят кляйнианский смысл этих терминов, понятие проективной идентификации становится тем более проблематичным, чем более оно расширяется до имеющего отношение к процессам взаимодействий во «второй и третьей стадиях» развития проективной идентификации (Sandier, 1987). В 1950-е годы проективная идентификация стала все в большей мере пониматься кляйнианскими авторами не только как способ изменять восприятие субъективного Собственного Я и объектные представления, но в равной мере как средство побуждать восприятие Собственного Я другим человеком приобретать характерные черты элементов, внесенных в него из вне (Heiman, 1950; Rosenfeld, 1952, 1954; Racker, 1957, 1968; Grinberg, 1962). Как следствие, проективная идентификация была сделана главным передатчиком контрпереноса, понимаемым в тоталистическом смысле (Kernberg, 1965). Хайман (1950) ясно определила контрперенос как часть личности пациента, загнанную в аналитика через использование проективной идентификации. Это сделало контрперенос решающим источником информации о пациенте и главной основой для понимания и интерпретации его переноса (Racker, 1957).

Как отмечалось Сандлером (1987), именно введение Бионом (1955,1962, 1965) понятия «контейнирования» подтолкнуло применение термина проективная идентификация к более конкретным направлениям взаимодействий. От проективных «фантазий» и попыток манипулирования объектами до принятия функций и ролей, перенесенных на них извне, проективная идентификация стала все в большей мере обозначать избавление от нежеланных частей Собственного Я и внутренних объектов путем их прямого перенесения на субъективный мир переживаний пространственно отделенного другого человека. Этот человек, будь это родитель или аналитик, предполагался получающим эти экстернализованные части ребенка или пациента, контей-нирующим их, обрабатывающим и «метаболизирующим» их и, наконец, представляющим их назад ребенку или пациенту в более приемлемой форме, чтобы быть им реинтернализованными в качестве интерпретаций.

Этот трехфазный процесс, состоящий во внесении пациентом своих нежеланных частей внутрь аналитика, их «метаболизации» аналитиком и, наконец, их реинтернализации пациентом, рассматривался кляйнианцами, а позднее также все большим количеством не-кляйнианских авторов (Malin and Grotstein, 1966; Ogden, 1979,1982; Tansey and Burke, 1989) как основное целительное событие в психоаналитическом лечении. Хотя большинство авторов сохранили понятие проективной идентификации лишь для стадии индуцирования, некоторые из них, в особенности Огден (1982), стали включать в нее также стадии основного процесса и реинтернализации.

Хотя способы сторонников проективной идентификации понимать проекцию и идентификацию уже критически исследовались выше, все же следует обсудить использование проективной идентификации в качестве термина, описывающего взаимодействия. Проекция, идентификация и родственные термины относятся по определению к психическим процессам, посредством которых способ переживания себя и объекта индивидом может быть изменен в соответствии с различными защитными адаптивными целями. Однако в отличие от смыслов, приписываемых проектив– ; ной идентификации, психические процессы, используемые для эмпирических и катектических переносов в субъективном репрезентативном мире индивида, не могут использоваться для соответствующей модификации мира переживаний другого человека. Проекция имеет место в переходе одного набора мысленных представлений в другой, а не от одного человека к другому, как это, по-видимому, часто подразумевается текущей психоаналитической манерой говорить. Если объект ощущает в себе или приобретает характерные черты, которые соответствуют проективным изменениям его представления в эмпирическом мире проектанта, такие переживания объекта не являются делом проекций или родственных психических операций первого из них двоих. Передача собственных объектно-ориентированных потребностей и желаний другому, пространственно отдельному человеку с собственным частным миром – намного более сложная задача, чем простая фабрикация желаемых изменений в субъективном Собственном Я и объектных представлениях индивида. Вместо этого попытки передачи таких посланий и психических содержаний от одного человека к другому, включая попытки воздействия и манипуляции другим человеком, для принятия специфической роли или функции в желаемых взаимодействиях, требуют использования различных сознательных и бессознательных, вербальных и невербальных коммуникативных знаков и ключей. В существующих взаимоотношениях они будут восприниматься другим человеком, и он будет на них реагировать своим субъективным объектно-реагирующим и объектно-поисковым откликом, как это было описано в предыдущих разделах. Как интегрированные, так и комплиментарные, эмпатические и рациональные отклики индивида на постигаемые сообщения другого человека могут затем быть равносильны вполне точному пониманию послания последнего, включая относительное разделение его переживания.

Однако эти реакции и их интеграция являются и остаются субъективными продуктами принимающего как отклики на восприятия, несущие с собой послания от другого переживающего ума. Даже когда аналитик обнаруживает в себе связанные с пациентом фантазии и чувства, природу и силу которых он не может понять, и даже когда он чувствует, что пациент энергично и принудительным образом навязывает ему определенную роль или функцию, все такие фантазии, чувства и побудительные мотивы принять роль или функцию являются творениями его психики, реагирующей на особенно могущественные объектно-ориентированные послания от пациента. Безотносительно к тому, сколь точно и непредубежденно воспринимаются и понимаются послания пациента посредством собственных потенциальных возможностей переноса аналитика, эти восприятия и это понимание являются восприятиями и пониманием аналитика, а не пациента. Экзистенциальная отделенность друг от друга индивидуальных психических миров переживания не может быть преодолена посредством каких-либо известных путей «прямой» передачи психических содержаний от одного эмпирического мира другому. Человеческое состояние фундаментального одиночества не позволяет идентификацию переживаний между индивидами, даже если иногда сбываются иллюзии и приближения к такому переживанию.

Представляется, что хотя кляйнианский взгляд на контрперенос как на прямое творение пациента посредством проективной идентификации и смешивает внутренний и взаимодействующий уровни переживания и игнорирует частную и обособленную природу миров переживания людей, он близко подходит к тому способу переживания, который преобладает в эмпирической орбите ребенка до установления им константности Собственного Я и объекта. Что касается смысла и использования понятия проективной идентификации, по-видимому, часто предполается, что объект может напрямую контролироваться и подвергаться воздействию посредством эмпирических изменений в психическом представлении о нем субъекта. Такая вера характерна для способа восприятия мира маленьким ребенком как находящегося в полном его владении и под его магическим контролем. Лишь с достижением константности Собственного Я и объекта эмпирический мир ребенка постепенно перестанет быть миром, существующим для него, и будет становиться миром как частным, так и разделяемым. Начиная с этого времени и далее способ восприятия внешних объектов более не может магически контролироваться посредством простой интроек-тивной и проективной модификации их репрезентаций. Вместо этого приходится активно искать и находить объект, ставший независимым индивидом, в его или ее частном мире, точно так же, как собственное существование в этом мире объектов приходится продолжать посредством активного предложения себя в качестве объекта для него или нее. Для обеспечения существования Собственного Я и объекта в субъективных мирах друг друга будут использоваться все обычные каналы и способы коммуникации, и затронутые стороны будут реагировать на них тотальным личным реагированием.

Нормально развитый трехлетний ребенок знает, что простая манипуляция репрезентативным миром не вызовет желанных изменений в объекте как отдельном индивиде, хотя информативный образ объекта может теперь свободно фантазироваться ребенком, но до-эдипальные дети и пациенты с более тяжелыми, чем невротические, нарушениями не разделяют такого способа восприятия. Вместо этого их вера в магическое воздействие и прямой перенос психических содержаний между людьми отражает описание психических феноменов, предположительно вовлеченных в проективную идентификацию. Дело выглядит так, как если бы в использовании этой концепции субъективная реальность, которая еще не дает возможности переживания индивидуальной отделенности между мирами переживания людей, была бы сделана объяснением и моделью для эмпирических взаимодействий между Собственным Я и объектом в целом, включая уровни переживания, где экспериментально известно существование такой отделенности.

Некоторые авторы, такие, как Огден (1979, 1982), придерживаются точки зрения, что проективная идентификация является одновременно и бессознательной проективной «фантазией» и процессом взаимодействий, посредством которого человек воспринимает себя и объект в соответствии с этой фантазией. Однако это не делает сколько-нибудь более ясным, каким образом психические содержания одного человека передаются воспринимающей психике другого человека. При таком способе использования понятия проективной идентификации создается впечатление, что некоторые самостные и объектные представления субъекта становятся психическими выбросами и как таковые переносятся из одной переживающей психики в другую, которая получает их и обеспечивает для них «контейнер». Этот сверхупрощенный взгляд на психические трансакции между людьми, когда «части» психики бросаются туда-сюда, а также «контейнируются» подобно твердым веществам, может привлекать своей конкретностью, но он имеет мало общего с эмпирической и концептуальной правдоподобностью приемлемой теории человеческой коммуникации в целом и психоаналитических взаимодействий в частности.

Представляется, что мы можем очень хорошо обходиться без понятия проективной идентификации в понимании взаимообменов между аналитиком и пациентом. Осознание и интегративное использование аналитиком своих объектно-реагирующих и объектно-поисковых, а также рациональных откликов на различные послания пациента обеспечивает базис для понимания аналитических взаимодействий в простых терминах, которые соответствуют его непосредственному переживанию соответствующих образов себя и пациента. В качестве примера давайте кратко рассмотрим, что происходит, когда пациент в анализе проецирует аспект образа Собственного Я, например, свою эдипальную соревновательность, на свой образ аналитика. Данная проекция делает представление пациента об аналитике напоминающим образ перевернутого Эдипа, который завидует юности, силе и свершениям своего отпрыска. Такое изменение в способе восприятия пациентом аналитика будет осознаваться, и на него будут реагировать все объектно-ориентированные способности аналитика к восприятию и ответу. Помимо возможной прямой информации через вербальную коммуникацию пациента и возможные изменения в его явном поведении, позволяющие делать рациональные дедукции и заключения, более тонко передаваемые изменения во внутреннем отношении пациента к аналитику будут как правило вначале восприниматься в комплиментарных откликах аналитика на пациента и в его общей коммуникации.

Комплиментарный отклик, пробужденный в аналитике восприятием объектно-ориентированных коммуникаций пациента, побуждает аналитика не к идентификации с проецируемой пациентом репрезентацией Собственного Я, а к принятию на себя роли объекта, ожидаемой от него пациентом. Такое объектное ожидание может нарушаться или не нарушаться проекцией, но в любом случае оно представляет объектный образ пациента на данный момент времени, а не образ Собственного Я аналитика. Проецируемая репрезентация Собственного Я является частью объектного образа до тех пор, пока она остается проецируемой.

Осознание своих комплиментарных откликов помогает аналитику понимать природу объектных ожиданий пациента в данный момент. В нашем примере, как в психоаналитической работе в целом, за этим должны следовать усилия аналитика эмпатизироватъ с Собственным Я пациента, которое осуществляет проекцию и воспринимает свой объект (аналитика) особым образом. Когда они успешны, временные информативные идентификации с постигаемым образом Собственного Я пациента будут вести затем к более близкому пониманию его способа переживания своей ситуации, включая потребность пациента в проективном искажении объекта. Однако даже эта идентификация, неотъемлемо присутствующая в эмпатическом процессе, представляет собой идентификацию не с проецируемыми аспектами Собственного Я пациента, а главным образом сего Собственным Я как осуществляющим проекцию. Даже когда идентификация аналитика с пациентом не остается временной, но переходит в длительное разделение переживаний пациента, она является не результатом особенно успешной проекции части Собственного Я последнего на аналитика, но скорее отражает неспособность аналитика отказаться от своей идентификации с пациентом по причинам, которые как правило являются контрпереносными по своей природе.

Описанная выше последовательность использования аналитиком своих комплиментарных и эмпатических откликов и их интеграция с его рациональными откликами будет приводить, когда она успешна, к пониманию соответствующих объектных ожиданий и состояний восприятия Собственного Я обеими сторонами в аналитических взаимодействиях без потребности прибегать к спорному понятию проективной идентификации.

Очевидно, что термины и описания внутренних процессов и процессов взаимодействий, вовлеченных и связанных с понятием проективной идентификации, действительно имеют отношение к определенным хорошо известным феноменам и клиническим переживаниям. Однако представляется, что выбор относящихся к ней терминов и их произвольное использование, отсутствие рассмотрения того, что может происходить между двумя отдельными умами, а также архаическая и чрезмерно конкретная природа вовлеченной способности формирования и восприятия идей делают эту концептуализацию внутренне ошибочной в качестве основы для теоретического обдумывания и клинического понимания. В отличие от ясных, простых утверждений и описаний того, что переживается в аналитических взаимоотношениях обеими сторонами, язык проективной идентификации представляется трудным, неуклюжим и оторванным от непосредственного переживания. Вследствие сходств и связей этого языка с архаической способностью формирования и восприятия идей, его использование часто равносильно загадочным утверждениям, напоминающим утверждения оккультных систем, которые предположительно могут быть поняты лишь посвященными.