Примирение

Примирение

…иль лучше встретить

С оружьем море бед и положить

Конец волненьям?..

Для многих неврологов (и их пациентов) характерно, что они по ошибке принимают непримиримость за силу и, подобно Канутам, перед тем как броситься в море бед, внушают себе, что смогут обуздать стихию одной лишь силой воли. Или, подобно Подснэпам, отрицают само существование моря бед, которое захлестывает их своими волнами: «Я не хочу ничего об этом знать; я предпочитаю не обсуждать это; я не допускаю самой возможности этого!» Но тогда пренебрежение или отрицание в равной степени бесполезны: больной вооружается, учась, как следует плыть по морю бед, становясь мореходом в море своего «я». «Бедствие» — это катастрофа и шторм, «примирение» — это наука о том, как пережить шторм и уцелеть в нем.

Беды, которые переживает наш больной, не простые неприятности, а оружие, которым он пользуется, не простое оружие:

…

«Оружие для таких битв не куют в Липаре. Искусство Вулкана не имеет никакого отношения к нашему внутреннему ополчению…»

Браун.

Оружие, которое можно с пользой применить в беде, связанной с приемом леводопы, ничем не отличается от оружия, которое мы постоянно используем в нашей обыденной жизни: черпание глубинных сил и резервов, о существовании которых мы раньше даже не подозревали; здравый смысл, предусмотрительность, осторожность; особая бдительность и хитрости в борьбе с особыми опасностями; установление правильных отношений любого сорта с людьми и, конечно, принятие того, с чем можно и должно смириться и что должно принять. Большая часть бед больного (и его врача) происходит от нереальных попыток превзойти пределы возможного, отрицания их ограниченности и погони за невозможным. Примирение требует большего трудолюбия, оно менее возвышенно и подразумевает усердное исследование и познание всего диапазона реального и возможного [Примирение начисто лишено блеска Пробуждения. Примирению не хватает его внезапности, спонтанности и ощущения свершившегося чуда. Оно не приходит само — легко и без усилий. Оно зарабатывается тяжким трудом — бесконечными усилиями, мужеством и заботой. Примирение не отражает локальные изменения в базальных ганглиях и никоим образом не может рассматриваться как локальный процесс: это достижение характера, повседневного труда в самом широком смысле этого слова. То, чего человек достигает и добивается таким способом, работой и трудами, является надежным и долговечным в отличие от легкой «вспышки» «пробуждения», которое приходит само собой, слишком легко, слишком скоро… // Качество первого пробуждения на фоне приема леводопы — это невинная радость, похожая на аномальное и противоестественное возвращение в детство. В этом смысле «пробужденный» независимо от возраста начинает походить на «однажды рожденного», по словам Вильяма Джеймса. Бедствие — это испытание, темная ночь души, которая бросает вызов всем силам человека, столкнувшегося с ним. Некоторые терпят крушение, оказываются сломленными и погибают, не в состоянии пережить катастрофу, другие выживают и выковывают в схватке со страданием свой характер. Выжившие — «примиренные» — «слишком много (пользуясь словами Джеймса) испили из горькой чаши, чтобы забыть вкус этой нестерпимой горечи, и их искупление происходит во вселенной двумя этажами ниже». Следовательно, этих людей можно назвать дважды рожденными: они, испытав горькую долю (в физиологическом и социальном смысле), наконец достигают реального воссоединения, примирения и успокоения.].

Все действия, необходимые для достижения согласия с собой и внешним миром перед лицом постоянных изменений в том и другом, имеют отношение к фундаментальной концепции Клода Бернара о «гомеостазе». Это чисто лейбницевская концепция, как об этом первым сказал сам Бернар: гомеостаз означает достижение оптимума, который возможен (или совозможен) при определенных условиях и обстоятельствах, — короче, «улучшает вещи настолько, насколько это возможно».

Мы должны признать, что стремление к гомеостазу имеет место на всех уровнях человеческого бытия, от молекулярного и клеточного до социального и культурного, во всех интимных отношениях людей.

Самые глубокие и наиболее общезначимые формы достижения гомеостаза протекают «автоматически», ниже уровня сознательного контроля. Такая активность происходит во всех организмах, подверженных воздействию стресса, и вовлекает в свою орбиту такие сложные и глубокие процессы, о которых мы очень мало знаем. На этих подсознательных уровнях проявляют свое действие самые таинственные и загадочные силы нашего существа.

Некоторые из описанных в этой книге пациентов (Роза Р., Роландо П., Леонард Л. и т. д.) так и не сумели достичь «удовлетворительного» примирения и были вынуждены либо вовсе отказаться от приема леводопы, либо вести совершенно жалкий образ жизни. Другие пациенты, о которых я тоже рассказал на страницах книги — как, вероятно, подавляющее большинство больных «обычной» болезнью Паркинсона, получающих леводопу, — со временем все же достигли удовлетворительного согласия со своим новым положением. Общим для всех таких пациентов является постепенное уменьшение выраженности эффектов леводопы, которая со временем выходит на допустимое плато. Достижение этого плато сулит как приобретения, так и потери: совершенная стабильность и удовлетворительный уровень функциональных возможностей минус драма полного «пробуждения» или «побочных эффектов». Таких пациентов уже нельзя назвать ни сильно больными, ни совершенно здоровыми; в прошлом осталось как их пробуждение, так и их бедствие. Они сумели вывести свой корабль в тихие воды, в состояние, которое все же намного «лучше», чем то, в каком они пребывали до назначения леводопы. Этот переход хорошо проиллюстрирован первой историей болезни (случай Фрэнсис Д.).

Я не знаю простого способа или набора внятных критериев, которые позволили бы предсказать, наступит ли такой удовлетворительный исход у данного конкретного пациента. Определенно тяжесть исходного паркинсонизма или постэнцефалитического синдрома не могут служить надежными показателями в этом отношении: так, мне приходилось наблюдать больных со слабо выраженным паркинсонизмом, у которых развивались неустранимые «побочные эффекты» (от них этих людей так и не удалось избавить). Другой крайностью являются такие больные, как Магда Б., у которых удалось добиться хороших стойких результатов, несмотря на опустошающую тяжесть исходного заболевания.

Эти наблюдения указывают на то, что другие участки головного мозга или другие части организма должны определять или помогать управлению силами, действующими в сохранении глубокого гомеостаза. Ясно например, что таким необходимым условием является сохранение целостности коры головного мозга, ибо примирение не происходит, если имеет место повреждение коры (как, например, у Рэйчел И.).

Но даже эти процессы не могут отвечать за диапазон и степень примирения и приспособления. Надо допустить возможность существования практически безграничного репертуара функциональной реорганизации и приспособительных реакций всех типов, от клеточного, биохимического и гормонального уровня до уровня организации личности — «воли выздороветь». Снова и снова сталкиваешься с этим не только в контексте паркинсонизма и приема леводопы, но и при раке, туберкулезе, неврозах — то есть при всех заболеваниях. Сталкиваешься с замечательным, неожиданным и «необъяснимым» разрешением, которое находишь в моменты, когда кажется, что все потеряно. Надо допустить, с удивлением и восхищением, что такое происходит и может происходить и у больных, получающих леводопу. Почему такое происходит и что именно при этом происходит, мы пока сказать не в состоянии, ибо здоровье укореняется в организме гораздо глубже болезни.

Если мы поднимемся на уровень примирения, который доступен (частично) сознанию и (тоже частично) произвольному разумному контролю, то найдем все то, что мы уже обнаружили на каждой стадии нашего обсуждения, а именно, что «приватная» сфера, то есть сфера индивидуальных действий и чувств, тесно переплетена с «общественной» сферой, то есть с окружающими людьми и неодушевленными предметами. В действительности на практике мы не можем отделить индивидуальные устремления от устремлений социальных, ибо они помогают (или мешают) пациенту существовать в мире. Терапевтические устремления больного зависят от податливости его психики, ее пластичности. Необходима большая совместная работа, чтобы понять пределы возможного в достижении цели.

Клиницисты часто говорят о «превентивном», «профилактическом» или «поддерживающем» лечении, словно оно чем-то отличается от лечения «радикального». Эти различия стираются по мере того, как мы присматриваемся к ним. Терапевтические меры, которых мы сейчас коснемся, являются не менее радикальными, чем прием леводопы, но они существенное и необходимое дополнение к лечению препаратами леводопы. В то время как центральная концепция болезни — это расстройство функции, центральной концепцией терапии является достижение здоровья, облегчения. Все, что способствует облегчению состояния пациента, уменьшает патологический потенциал, заложенный в него болезнью, и помогает наиболее полному возможному восстановлению согласия с собственным «я» и миром.

Все больные, длительно принимающие леводопу, демонстрируют снижение толерантности к лекарству, испытывая наиболее сильную потребность в облегчении состояния и самочувствия. Такие больные особенно становятся нетерпимыми к ограничениям и напряженности. Необходимым становится отдых, будь то в форме ночного сна, дневной дремоты, успокоения или расслабления. Но у пациентов, длительно принимающих леводопу, неизменно встречается немедленное возобновление «побочных эффектов», если сон и отдых не соответствуют их потребностям. Этот феномен наблюдают даже у амбулаторных больных с болезнью Паркинсона, которые в лучшем случае вообще не испытывают никаких осложнений (как, например, Джордж В.). Что значит «адекватный отдых», может решить для себя только сам больной, и эта потребность может намного превосходить «нормальную» продолжительность сна и отдыха. Под моим наблюдением находятся ряд больных, которые прекрасно себя чувствуют, если спят не меньше двенадцати часов в сутки. У них же появляются неустранимые «побочные эффекты», если они отдыхают меньше [Особая потребность этих хрупких, борющихся, выздоравливающих и приспосабливающихся больных в дополнительном сне, отдыхе и восстановлении должна, как мне кажется, рассматриваться как в метафизических, так и в физических понятиях. Во время сна человек восполняет свои стихийные, первобытные силы, воссоединяясь с миром и основами собственного бытия. Очень поэтично поведал об этом сэр Томас Браун: «…пока мы спим в лоне наших страданий, мы наслаждаемся бытием и жизнью в трех различных мирах…». А вот строчки Лоуренса с превосходными, прекрасными образами воссоединения и обновления: // И если ночью темной душа моя сумеет обрести покой // во сне и погрузиться в нежное забытье, // а утром пробудиться распустившимся цветком, // то это значит, что я снова погрузился в Бога и был им снова сотворен. // Эти строки в свое время анализировал Фрейд в терминах своей теории либидо: «Сон — это состояние, в котором все покровы и обличья предметов, либидинозные и эгоистичные, оставлены и растворяются в эго. Разве это не проливает новый свет на восстановление сил, происходящее во сне?.. У спящего человека происходит воспроизведение первобытного распределения либидо, состояние абсолютного нарциссизма, в котором либидо и эгоцентричные интересы спокойно уживаются рядом друг с другом, объединяются и становятся неразличимыми в самодостаточной самости». Это ощущение знакомо всем нам. Физиологи до сих пор не в состоянии объяснить потребность человека в сне, который имеет место у всех живых существ в чисто физическом смысле этого слова.].

Непереносимость напряжения равно выражена, будь оно вызвано лихорадкой, болью, неспособностью к самообслуживанию, фрустрацией, тревожностью или гневом. Снова и снова приходится видеть у больных, которые кажутся «вполне нормальными на фоне приема леводопы», эту замечательную непереносимость всех форм стресса [Это особенно наглядно выглядело, когда я осматривал Аарона Э. В то время он уже вернулся домой и внешне выглядел почти здоровым, но периодически приходил ко мне на контрольные осмотры. Во время одного из таких осмотров я был очень недоволен появлением энергичной хореи, гримасничанья и тиков, которых не было у этого больного прежде. Когда я поинтересовался, что могло стать причиной такого расстройства, он ответил, что взял такси, чтобы доехать до госпиталя, и в машине постоянно тикал счетчик. «Он тикает и заставляет тикать меня тоже!» Услышав это, я немедленно отпустил такси и пообещал мистеру Э., что мы вызовем другое такси и оплатим поездку. Спустя тридцать секунд у мистера Э. прошли хорея, гримасничанье и тик.]. Но жизнь создана для действий, а не для «релаксации». Человек может находиться в спокойном состоянии в кресле для отдыха ровно до того момента, когда побуждение к движению достигнет императивной силы, и если больной не способен двигаться, то расстройство неизбежно достигает крайних форм. Препятствие к свободному движению является основным и главным симптомом у этих больных, и дистресс, вызываемый этим недостатком, может вызвать появление разнообразных иных симптомов. Чтобы разорвать эту порочную спираль дистрессов и расстройств, нужны различные приспособления, которые облегчают движение. Использование таких приспособлений и устройств — необходимое дополнение к назначению леводопы, которое позволяет добиться приспособления и примирения, что исключительно важно для таких пациентов.

Можно упомянуть здесь лишь о нескольких таких средствах и приспособлениях. Один из способов — использование автокоманд и задания шагов, которые с успехом использовали Фрэнсис Д. и другие пациенты. Вариант — задание команд и шага другим человеком. Когда отдача автокоманды невозможна — этот момент критически важен для всех больных паркинсонизмом. Замечательно лечебное воздействие музыки, которая может обеспечить легкость движений, недостижимую иными средствами. Стиль мебели, устройство интерьера также важны для обеспечения свободы движений. Необходимо сгладить механические препятствия, так как они могут представлять особую опасность для больных паркинсонизмом, получающих леводопу [Так, в Хайлендском госпитале хорошо поняли, что закругления гораздо лучше углов, и это может иметь решающее значение для больных паркинсонизмом. Поэтому дорожка для прогулок там имеет в плане форму овала. Такое приспособительное мероприятие сильно облегчает больным пешие прогулки и вообще хождение. С другой стороны, такое ухищрение может настолько облегчить задачу, что больные теряют способность прекратить ходьбу. В госпитале «Маунт-Кармель», напротив, где все острое и угловатое, а не круглое и гладкое, больные паркинсонизмом могут свободно ходить по прямым лестницам, но чувствуют себя безнадежно зажатыми в зигзагообразных, заполненных людьми коридорах каждый раз, когда им надо сменить направление движения. Таким образом, острота и гладкость, ступеньки и плавная кривизна — все это имеет свои достоинства и недостатки. Следствием противоречивой природы симптомов паркинсонизма является то, что больные паркинсонизмом нуждаются в противоречивой среде обитания. Правда, это приводит больных к логическим и онтологическим парадоксам, подобным тем, с какими столкнулась Алиса в Зазеркалье.]. Этими и подобными способами степень, которой может достичь взаимное приспособление склонного к выраженной симптоматике больного и его окружения, определяет (или помогает определить) последствия применения леводопы.

Этими и еще тысячью одним способами некоторые больные паркинсонизмом и больные, получающие леводопу, становятся хитроумными и опытными навигаторами, прокладывающими путь в море бед, где менее опытные пациенты немедленно пошли бы ко дну. Степень виртуозности, до какой могут быть доведены уловки и ухищрения, которым может научиться больной, зависит еще и от изобретательности и творческих способностей самого больного, от его отношения к своей болезни и от отношения к ней окружающих, а также от возможности обучиться существованию в этом мире [Один такой больной, постоянно кивавший головой, о котором я уже упоминал (см. сн. 121, с. 369) смог вести независимую жизнь вне стен госпиталя в течение многих лет, сталкиваясь с невероятными трудностями — трудностями, которые немедленно сломили бы дух менее упорного и твердого человека. Эта больная (Лилиан Т.) давно поняла, что ей трудно начать движение, закончить или изменить его направление. Она обнаружила, что как только начинает движение, так тут же теряет над ним контроль. Поэтому возникла необходимость заранее планировать каждое движение с большой точностью и тщательностью. Так, перемещение с кресла на диван (находившийся недалеко от кресла) никогда не совершалось непосредственно. Если бы мисс Т. сразу двинулась к дивану, то «застыла» бы на месте и простояла в оцепенении не менее получаса. Поэтому обычно она придерживалась одного из двух образов действий. В обоих случаях она сначала вставала на ноги, определяла точный угол движения, кричала «ну!» и бросалась вперед в неудержимом беге, который невозможно было ни остановить, ни изменить его направление. Если двойная дверь, соединявшая ее комнату с кухней, была открыта, больная пробегала в дверь, пересекала кухню, обегала плиту, пробегала вдоль противоположной стены кухни и, описав восьмерку, врывалась снова в комнату и добегала до цели своего похода — до дивана. Квартира мисс Т., как, впрочем, и ее сознание, была устроена как пункт управления космическими полетами по программе «Аполлон» в Хьюстоне, штат Техас. Все пути и траектории была тщательно просчитаны и выверены, заранее были подготовлены планы на случай непредвиденных ситуаций и неудач. Добрая часть жизни мисс Т. была, таким образом, посвящена сознательной подготовке движений и тщательным расчетам — но это был единственный способ поддерживать на сносном уровне свое существование. Нет нужды говорить, что многие формы такой работы и таких расчетов становились подсознательными у многих больных, второй натурой, и переставали требовать какого-либо участия сознания. // Очень подробно и доходчиво этот предмет разобран в книге А.Р. Лурии «Природа человеческих конфликтов». В этом и сходных контекстах Лурия говорит о необходимости разработки алгоритма поведения — поведенческого протеза, рассчитанной, но бесценной замены здоровья, естественности и интуитивной уверенности в своих силах, подорванных болезнью. Такие алгоритмы являются артефактами и, более того, имеют искусственную метрику, но это единственный выход для больных, страдающих глубокими расстройствами силы и соразмерности. С помощью такого протеза эти пациенты могут достичь хоть какого-то контроля своих неконтролируемых тенденций.]. Вообще больные с постэнцефалитическим синдромом более хитроумны и изобретательны в этом отношении, чем больные, страдающие «обычной» болезнью Паркинсона. Обычно первые имели (даже до введения в лечебную практику леводопы) большой опыт плавания в море бед. Они ценой больших трудностей приобретали болезненный опыт, хитроумие и прозрения: то была невоспетая Одиссея, которую по воле судьбы каждый наш Одиссей совершал в самом себе.

«Глубокое» примирение, отдых, забота, изобретательность — все это необходимо больным, получающим леводопу. Но еще более важно, чем все это, и что должно предшествовать перечисленным условиям — это установление правильных отношений с миром и, что особенно важно, с другими людьми или с одним человеком, ибо только человеческие отношения определяют возможность адекватного существования в мире. Чувство полноты присутствия мира зависит от чувства полноты другой личности в качестве именно личности. Реальность представляется нам в реальности людей. Реальность отнимается у нас нереальностью не-людей. Наши чувства реальности, доверия, безопасности в критической степени зависят от человеческого к нам отношения. Одно-единственное, и только оно, хорошее отношение, есть путеводная нить в жизненных бедах, путеводная звезда и компас в океане страданий и бед: и мы снова и снова видим в историях болезни наших пациентов, как одно-единственное человеческое отношение может избавить их от большой беды. Родство и схожесть целительны; все мы врачи и целители друг для друга. «Верный и преданный друг — это врачеватель жизни» (Браун). Мир — это госпиталь, где не переставая происходит врачевание.

Главной и исключительной вещью является способность и возможность чувствовать себя в мире как дома, зная в глубине души, что у тебя есть реальное, твое место в этом доме мира. Главная функция таких больниц и госпиталей, как «Маунт-Кармель», где нашли приют миллионы представителей рода человеческого, — это обеспечить им гостеприимство, вернуть ощущение дома людям, потерявшим свой родной дом. В той мере, в какой «Маунт-Кармель» служит приютом и домом, он оказывает сильнейшее терапевтическое воздействие на всех пациентов, но в той мере, в какой он является учреждением, он просто лишает их чувства реальности и чувства дома, принуждая привыкать к фальшивым домам и компенсациям регрессии и болезни. Это в равной степени справедливо и в отношении леводопы (с нереальными ожиданиями чуда, которое приписывают ей, с ее фальшивыми посулами фальшивого дома на груди у этого лекарства). Бедствия любого сорта были особенно сильно распространены среди наших больных осенью 1969 года: в это время госпиталь изменил свой характер, человеческие отношения были испорчены или подорваны (включая мои собственные отношения с моими больными), невротические ожидания и страхи достигли заоблачных высот. В этот период больные, которые ранее находились в состоянии примирения с собой и своей судьбой, чувствовали себя дома в себе и в мире, лишились этого примирения и были глубоко расстроены социально, физиологически и на всех возможных уровнях.

Многие из этих больных теперь успокоились, заново обрели примирение, возобновили хорошие отношения и с этим стали намного лучше чувствовать себя на фоне приема леводопы. Это с особой ясностью видно на примере Майрона В., когда он смог восстановить себя в работе, найти свое место в мире, и особенно трогательно это видно на примере Магды Б., Эстер И. и Иды Т., которые восстановили отношения со своими детьми, обрели снова любовь своих семей. Это видно на всех больных, которые сумели полюбить себя и окружающий их мир.

Видно, что прекрасная в своей окончательности метафизическая истина, которую утверждали во все времена поэты, врачи и метафизики Лейбниц, Донн, Данте и Фрейд: Эрос — самый старый и самый могущественный из всех богов; любовь — вот альфа и омега бытия; работа врачевания, восстановления целостности, является прежде всего уделом и делом любви.

Вот так мы и подошли к концу нашей истории. Я провел с этими больными почти семь лет, значительную часть их и моей жизни. Эти семь лет показались мне одним долгим днем: долгая ночь болезни, утро пробуждения, жаркий полдень бедствия, а теперь тихий вечер отдыха и успокоения.

Это была очень своеобразная одиссея. Больные эти прошли по самым глубоким и темным океанам бытия, и если наши пациенты не достигли конечной гавани, то все же некоторые из них пробились через все препятствия и добрались до скалистой Итаки, острова или дома, несмотря на подстерегавшие их опасности и угрозы.

Этим больным, без их желания или вины, выпало на долю исследовать самые сокровенные глубины, самые последние возможности человеческого бытия и страдания. Их недобровольное распятие не пропало даром, если они смогли послужить путеводными маяками для других, если привели нас к более глубокому пониманию природы болезни и способов ухода и лечения. Это чувство истинности и щедрости, пусть даже непроизвольной, мученичество знакомо этим больным. Так, Леонард Л., высказываясь от имени всех больных, писал в конце своей автобиографии: «Я живая свеча. Я сгораю, чтобы вы могли учиться. Новые вещи станут видны в свете моего страдания».

То, что мы действительно видим, во-первых, да и в-последних, — это крайняя неадекватность механистической медицины. Эти больные являются живыми доказательствами несостоятельности механистической медицины, это живые примеры биологического мышления. Выраженные в их болезни, в их здоровье, их реакции, все это есть живое воплощение самой матери Природы, образ, который мы должны совместить с нашим представлением о Природе. Они показали нам, что природа везде и всюду реальная и живая и что наши представления о ней также должны быть реальными и живыми. Они напоминают нам, что мы зациклились на своей механистической компетентности, но лишились биологического интеллекта, интуиции, знания, осведомленности. Именно это мы должны снова обрести не только в медицине, но и во всей науке [Джеймс Джозеф Сильвестер, поэт и математик, последователь и почитатель Лейбница и Гете, говоря об аналогичном пробуждении в математике («…если бы рассвет соответствовал ожиданиям дня…»), описывает незабываемыми словами реальное, выпуклое и живое качество математического мышления: // «Математика — это не книга, зажатая роскошным переплетом, скрепленным бронзовыми застежками, содержание которой она лишь должна, набравшись терпения, внимательно изучить; это не шахта, полная неистощимых сокровищ, которые сосредоточены лишь в небольшом числе тонких жил и скудных залежей; это не почва, плодородие которой истощается с каждым следующим урожаем; это не континент или океан, которые можно отчетливо нанести на карту и очертить его границы; нет, она безгранична и беспредельна, как пространство, которое она находит слишком узким для собственного вдохновения; ее возможности также бесконечны, как миры, толпящиеся перед взором астронома и во множестве устремляющиеся за его пределы; математика также не может быть ограничена в предписанных рамках или быть сведенной к определениям, имеющим вечную ценность, как сознание, как жизнь, которая дремлет в каждой монаде, в каждом атоме материи, в каждом зеленом листе и почке и клетке, и всегда готова взорваться новыми формами растительного и животного существования» («Адрес» на день памяти Джонса Гопкинса, 1877).].

Они могут все еще (или снова) быть глубокими паркинсониками, но они уже не те люди, какими были раньше. Они приобрели глубину, полноту, богатство, знание самих себя и природы вещей, знания редкого, так как постичь его можно только опытом и страданием. Я пытался, насколько возможно для постороннего человека, разделить с ними их опыты и чувства, чтобы тем самым углубить и свою сущность, свои познания. И если они уже не те, что были раньше, то и я уже не тот, каким был раньше. Мы стали старше и обветреннее, но безмятежнее и глубже.

Молниеносная вспышка лекарственного пробуждения летом 1969 года пришла и ушла. Похоже, она уже не вернется. Но за этим проблеском света последовало нечто другое — более медленное, глубокое, образное пробуждение, которое, постепенно развившись, окутало их чувствами, светом, смыслом, силой, не фармакологическими, химерическими, фантастическими или фальшивыми и ложными: они, перифразируя Брауна, снова прильнули для отдохновения к груди своих неповторимых случаев. Они пришли к пониманию оснований своего бытия, заново посадили себя в почву реальности, вернулись к первоисточникам, домой, откуда из-за болезни были так давно похищены. В них и с ними я тоже ощутил возвращение домой. Их опыт вел меня и будет руководить и вести некоторых моих читателей в бесконечном путешествии к дому:

…

«По прибытии в Вальдцелль он испытал радость от возвращения домой. Радость, какой не испытывал прежде. Он чувствовал… что за время его отсутствия он стал еще привлекательнее и интереснее — или, возможно, просто смотрел на себя теперь в ином ракурсе, с обостренным чувством восприятия. «Мне кажется, — признался он своему другу Тегулариусу, — что я всю жизнь провел здесь во сне. А теперь я проснулся и могу видеть все резко и ярко, с печатью реальности».

Герман Гессе, «Магистр Луди»

…

«И концом нашего долгого скитания

Будет возвращение к началу, откуда мы пустились в путь,

И теперь мы воистину узнаем это место…»

Элиот

Данный текст является ознакомительным фрагментом.