Ида Т

Миссис Т. родилась в 1901 году в польском местечке. В детстве с ней не происходило ничего экстраординарного, в шестнадцать лет ее выдали замуж, а в семнадцать она стала матерью. На двадцатом году жизнь была перечеркнута двойной трагедией: смертью молодого мужа и наступлением нетерпеливости, раздражительности, агрессивности, нарастающего аппетита и склонности к насилию.

То было чудовищной трансформацией ее, до того мирного, характера. Нарастающая склонность к насилию и ее зверский аппетит стали источником большой тревоги, охватившей мирную бедную семью, решившую, что в молодую женщину вселился дьявол. В двадцать один год, когда она утроила вес и наводила страх на все местечко, появились и новые симптомы: стала нарастать скованность и замедленность движений, как и другие симптомы паркинсонизма, который развился, не затронув и не снизив импульсов к насилию. В связи с этим семья, посоветовавшись с врачом, решила отправиться в Новый Свет, к тамошним сказочным докторам, так как они, несомненно, вылечат их ставшую похожей на бомбу дочь.

К концу четырехмесячного трансатлантического вояжа Большая Берта (так прозвали ее сотоварищи по плаванию) стала совершенно неподвижной и безмолвной, и ригидной как доска, и по прибытии в Нью-Йорк была сразу госпитализирована в недавно открытый дом для калек и умирающих. Сорок один год миссис Т. (или Большая Берта, как ее называли госпитальные медсестры) продолжала пребывать в паркинсоническом состоянии, оставаясь ригидной, онемевшей, неподвижной, с оцепенелым взором, лежащей на укрепленном катафалке, в который превратили ее кровать, на попечении медицинских сестер. Она не поддерживала связь с семьей, которая наверняка решила избавиться от нее, взяв на себя попечение над ее фактически осиротевшей маленькой дочкой. В очень редких случаях, во время приступов боли или депрессии, миссис Т. внезапно взрывалась и разражалась бурными тирадами, словно сошедший с ума пулемет. У нее по-прежнему был волчий аппетит, к которому вскоре присоединилась зверская любовь к анальным процедурам (она непрестанно требовала еду и клизму). Однако она была очень чувствительна к вниманию и доброте, порой улыбалась сестрам и со смаком целовала их, проявляя такую же взрывную страсть, как и во время вспышек гнева и ярости. И в самом деле, все медицинские сестры, которые приходили и уходили, были очень сильно привязаны к Большой Берте и преданно следили за исполнением ее физических потребностей. Без такого преданного и заботливого ухода миссис Т. ни за что не выжила бы в тяжелые двадцатые годы.

Когда я впервые увидел миссис Т., а было это в 1966 году, она напоминала неподвижного тюленя и весила четыреста фунтов (более ста восьмидесяти килограммов), совершенно лысая и покрытая кожным салом. Затылок был плоским и поражен гнойниками из-за полувекового лежания на спине. Все тело было обездвиженным и ригидным, наблюдались обезображивающие ластовидные дистонико-дистрофические деформации кистей и стоп. (Эти похожие на ласты конечности в сочетании с ее гигантским, блестящим от сала, обтекаемым телом создавали любопытное впечатление огромного пловца, который чудесным образом, как в стробоскопе, «застыл» на середине гребка.)

Глаза ее смотрели на собеседника не мигая и горели недобрым огнем, как глаза василиска. Фактически она абсолютно недвижима, и даже дыхание было едва заметным. Она явно негодовала и возмущалась моим присутствием и раздражалась от моих вопросов, отвечая на них злобным фырканьем, плевками мокроты и короткими слогами. Наряду с мисс К. она являла собой в то время наиболее страшное и самое жалкое из виденных мной человеческих существ.

Таким ее состояние оставалось еще три года, когда я ввел ее в наше постэнцефалитическое сообщество и начал лечить препаратом леводопа. Должен признаться, она отказалась принимать препарат, когда я спросил ее об этом, и мне пришлось давать порошок, смешивая с пищей. Я поступил так после долгой внутренней борьбы, поддавшись на уговоры медицинских сестер, ухаживающих за больной длительное время, которые утверждали, что за страшной личиной Большой Берты прячется очень милая женщина, которая хочет вырваться из своего заключения, как узник из тюрьмы. У нее не было ни семьи, ни друзей, которые могли бы сказать «да» или «нет» от ее имени.

Эффект леводопы был разительным и внезапным, наступив на дозе 4 г в сутки. Оцепенелая, замороженная ригидность вдруг дала трещину и разрешилась мягкими плавными движениями. Голос стал громче и ровнее, утратив обычное взрывное свойство плевков и заикания. Когда изумленные медицинские сестры позвали меня в палату, войдя туда, я увидел улыбающуюся и жестикулирующую миссис Т., которая непрерывно трещала, обращаясь к медсестрам. Мне она сказала: «Чудесно, чудесно! Я куда-то двигаюсь, это какой-то дурман, мицфа. Слава Богу, у вас хватило ума дать его мне!»

Празднуя свое пробуждение, миссис Т. объявила, что желает получать кварту шоколадного мороженого с каждой едой и большую клизму с оливковым маслом («но именно большую») каждое утро и каждый вечер. Три недели она разговаривала сама с собой на идише или на гортанном английском с сильным еврейско-польским акцентом, смеясь и журча. Все ее разговоры вращались вокруг местечка, где она росла, будучи ребенком. В это же время она принялась часто петь еврейские песенки и разухабистые морские баллады, подражая басу старого морского волка — к ярости и изумлению соседок по палате. «Спящая красавица», без сомнения, проснулась, но в виде совершенно регрессивном и ностальгическом. Рот, прямая кишка и прошлое — вот что ее интересовало и имело для нее значение. Ей еще предстояло развить способность к текущим человеческим отношениям.

На этом этапе я сделал миссис Т. маленький подарок, чисто символический — кактус со страшными, но очаровательными колючими шариками. Она была очарована этим растением и немедленно к нему привязалась, ухаживая за ним и разглядывая часами до самого вечера. У меня было впечатление, что кактус стал не только первой принадлежащей ей лично вещью, но и первым опытом ее отношения к живому существу за все время пребывания в темнице госпиталя «Маунт-Кармель».

Осенью 1969 года миссис Т. стала отличать и признавать человеком работающего у нас физиотерапевта, который каждый день купал ее и массировал ей руки, а также изобрел специальные приспособления, с помощью которых больная могла захватывать и удерживать предметы как пинцетом. До этого времени, как мне кажется, миссис Т. не слишком отчетливо различала медицинских сестер, которые ухаживали за ней, но относилась к ним одинаково, не делая различий, как царица термитника, которой служат идентичные рабочие термиты. Когда оставалась без кактуса и без своего любимого физиотерапевта, она снова становилась враждебной, жадной, подозрительной, упрямой, негативной, драчливой, сварливой и обвиняющей. Но растение и физиотерапевт будили в ней лучшее, что было в ее личности.

Трогательное событие произошло в конце 1970 года, когда наш социальный работник после почти трехлетнего наведения справок смогла найти ее давно потерянную дочь. Дочь, как выяснилось, приехала в Америку еще в тридцатые годы, но никогда не пыталась разыскать мать, так как остальные члены семьи убедили ее, что она умерла. Воссоединение не было простым и легким — с обеих сторон присутствовало безмолвное оценивание и рассматривание, но то было только начало. За ним последовали месяцы разногласий, споров, ссор, вспышек ярости, молчания, но непостижимым образом к середине 1971 года между матерью и дочерью установились очень теплые отношения, и они стали приветствовать друг друга с радостью и удовольствием. От недели к неделе миссис Т. все более очеловечивалась, выбираясь из западни регресса, одиночества и нереальности. Доброе отношение с дочерью стало нитью, которая обозначила путь из лабиринта безумия и из пропасти небытия.

В течение последнего года мы наблюдали некоторые осложнения, связанные с длительным приемом леводопы — повторное появление ригидности, заикания и т. п., — но при всем том можно считать это состояние вполне терпимым, учитывая, что она была настоящим мертвецом на протяжении сорока восьми лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.