Способность к самосовершенствованию и идея прогресса

Способность к самосовершенствованию и идея прогресса

Любое изменение в нашем понимании мозга, в конечном счете, меняет наше представление о человеческой природе. После появления идеи Руссо о способности к самосовершенствованию ее быстро связали с идеей «прогресса». Кондорсе (1743–1794) — французский философ и математик, принимавший активное участие во Французской революции, утверждал, что история человечества — это история прогресса, и связывал ее с нашей способностью к совершенствованию. Кондорсе писал: «Природа не устанавливает никаких сроков для совершенствования человеческих способностей;… способность человека к совершенствованию поистине беспредельна, и… развитие этой способности… не ограничивается ничем кроме времени существования земного шара, на который природа нас забросила». Он полагал, что человеческая природа постоянно совершенствуется в интеллектуальном и моральном плане и что люди не должны устанавливать для себя пределы совершенства. (Эта точка зрения была менее амбициозной, чем поиск абсолютного совершенства, но и она отличалась наивной утопичностью.)

В Америке идея прогресса и способности к совершенствованию появилась благодаря Томасу Джефферсону, которого Бенджамин Франклин познакомил с Кондорсё. Среди отцов-основателей Америки Джефферсон был наиболее открыт для этой идеи. Он писал: «Я отношусь к тем людям, которые в целом хорошо думают о человеческом характере… Я также считаю, соглашаясь в этом с Кондорсе… что душа человека способна совершенствоваться до такой степени, о которой мы пока еще не имеем представления». Не все были согласны с Джефферсоном, однако француз Алексис де Токвиль, посетивший Америку в 1830 году, отмечал, что американцы, в отличие от других народов, верят в «безграничную способность человека к совершенствованию». Возможно, именно идея научного и политического прогресса и их верная спутница идея о способности к индивидуальному совершенствованию — пробуждает в американцах такой интерес к тренингам и книгам, посвященным улучшению каких-нибудь навыков и самопомощи, а также приводит к умению решать проблемы и убежденности в том, что в жизни нет ничего невозможного.

Как бы обнадеживающе все это ни звучало, теоретическая идея о способности человека к совершенствованию на практике имеет свою обратную сторону. Когда революционеры-утописты во Франции и России, охваченные идеей прогресса и наивно верящие в изменчивость человека, оглядывались вокруг себя и видели несовершенное общество, они, как правило, обвиняли людей в том, что они «стоят на пути прогресса». К сожалению, за этим обвинениями последовали якобинский террор и ГУЛАГ. Говоря о пластичности мозга, мы тоже должны проявлять крайнюю осторожность с тем, чтобы не начать обвинять тех, кто не способен извлечь из этого пользу или измениться. Несомненно, мозг более пластичен, чем мы думали, однако переход от определения «пластичный» к определению «способный к совершенствованию» поднимает планку наших ожиданий на опасный уровень. Парадокс пластичности учит нас тому, что нейропластичность означает не только внутреннюю гибкость, но и несет ответственность за многие ригидные формы поведения и даже патологии. Сегодня, когда идея пластичности оказалась в центре внимания, нам не следует забывать о том, что следствия этого могут быть хорошими и плохими: ригидность и гибкость, уязвимость и совершенствование.

Экономист и ученый Томас Соуэлл однажды заметил: «Несмотря на то, что за последние столетия словосочетание „способность к совершенствованию“ стало использоваться гораздо меньше, сама концепция дожила до наших дней практически в нетронутом виде. Идея о том, что „человек представляет собой очень пластичный материал“, по-прежнему остается в центре внимания многих современных мыслителей…». В своем подробном исследовании под названием «Конфликт воззрений» (A Conflict of Visions) Соуэлл доказывает, что многих крупных политических философов Запада можно классифицировать и лучше понять, приняв во внимание то, в какой степени они отвергают или принимают человеческую пластичность, и насколько ограничен их взгляд на природу человека. Хотя обычно более «консервативные», или «правые», мыслители, вроде Адама Смита и Эдмунда Берка, выступали в защиту ограниченности человеческой природы, а «либералы», или «левые», вроде Кондорсё и Уильяма Годвина, смотрели на нее шире, порой консерваторы могут демонстрировать более гибкие взгляды, а либералы — более ограниченные. Например, в последнее время некоторые консервативные толкователи заявляют, что сексуальная ориентация — вопрос личного выбора, и говорят о ней так, словно она может измениться под влиянием опыта (т. е. трактуют как пластический феномен). А либералы в данном случае склонны утверждать, что сексуальная ориентация не зависит от человека и его воспитание здесь ни при чем (геи не виноваты в том, что они такие), ориентация «запрограммирована» или «все дело в генах». Однако некоторые придерживается смешанного взгляда на способности человека к изменениям и совершенствованию и прогресс.

Если мы внимательно посмотрим на пластичность (с учетом парадокса пластичности), то поймем, что она одновременно определяет как ограниченность, так и неограниченность нашей природы. История западной мысли связана с различными установками, которых в разные века придерживались мыслители в отношении человеческой пластичности (в широком понимании этого слова). Однако если мы внимательно изучим современное объяснение пластичности человека, то нам станет очевидно, что это слишком тонкое явление, чтобы однозначно поддерживать ограниченность или беспредельность человеческой природы. На самом деле пластичность вносит свой вклад и в ригидность человека, и в его гибкость, в зависимости от того, как она развивается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.