Глава 5. Новая русская общедоступная психология

Глава 5. Новая русская общедоступная психология

Потребовалось около 15 лет после развала Империи, то есть Советского Союза, чтобы стало возможным заговорить о какой-то иной русской Психологии. Кстати, после революции 17-го года прошло примерно столько же времени, пока советская власть не занялась психологией, а та в ответ не начала делать усилия, чтобы соответствовать новому времени.

Конечно, и тогда и сейчас находятся среди психологов люди, которые значительно быстрее чувствуют и понимают суть изменений. В ту эпоху команда Корнилова — Выготский, Леонтьев, Лурия, Бернштейн и другие — уже с начала двадцатых годов пытались строить марксистскую Психологию. В эту эпоху перестройка Психологии тоже началась с них, но только как разговор об их вине — уже в 1989—91 годах появляются статьи психологов, которые разбирают истоки тех ошибок, которые привели к упадку советской Психологии.

Я не хочу говорить ни об этом упадке, ни о том, как современная русская Психология исследует ошибки. Все-таки я пишу не историю Психологии, а исследование, в котором мне всего лишь надо найти то, что во мне несет загрязнения и может быть очищено. Поэтому я сначала подведу некоторые итоги, а потом посмотрю, есть ли возможность пойти вместе с русской Психологией дальше.

Итак, все предыдущее исследование можно свести к следующим выводам.

Во-первых, говоря о психике, и советская Психология и прикладные дисциплины, вроде Психиатрии, имеют в виду работу нервной системы, которая, приспосабливаясь, усложняется за время развития как особи, так и всего вида. Усложняется и развивается до такой степени, что становится способной на очень сложную работу.

Во-вторых, заметив у нервной системы эту склонность к самоусложнению и развитию, советская Психология вслед за всей естественной Наукой поставила перед собой вполне естественный вопрос: до какой меры усложнения может дойти эта саморазвивающаяся нейронная сеть? И если мы не видим предела этому развитию, то нельзя ли исходя лишь из него, объяснить всю сложность такого явления, как человек?

В сущности, таким подходом, который иногда считают применением философского принципа достаточности рассуждения, или бритвой Оккама, отбрасывались из рассмотрения такие «гипотетические» вещи, как Душа, Бог и Сознание. Зачем множить сущности, если все объясняется и без них? На деле же это подавалось как применение Ньютоновского метода, который, заявляя, что гипотез не строит, требовал исходить из наблюдения фактов. Маленькая хитрость для отвода глаз.

Вопрос о том, какой из двух приемов применяется, не так уж маловажен. Если ты последовательно применяешь метод Ньютона, то однажды наблюдаемые факты могут оказаться выходящими за рамки того обобщения, той теории, которую ты создал для их объяснения. Так происходило и с самим Ньютоном, — современная Физика, накопив наблюдения, выходящие за рамки его законов, считает теперь Ньютоновскую механику частным случаем некой большой Механики, управляющей нашей Вселенной.

Применение бритвы Оккама только в руках хорошего философа может служить так же, как и метод Ньютона. На деле же ее используют для того, чтобы изначально отбросить нечто, что, как убежден мыслитель, не нужно для объяснения исследования. Собственно говоря, бритва Оккама есть всего лишь прием упрощения рассуждения — он исходно, до всякого исследования сокращает число знаков в уравнении, которое надо решить. Если бы это сокращение происходило после исследования, никакой бритвы Оккама не было бы нужно, потому что лишнее уходило бы само, естественно и независимо от воли мыслителя. Бритва Оккама является схоластическим приемом, то есть приемом техники рассуждения, в сущности, уводящим от жизни, что и требовалось идеологам Марксизма.

Что означает применение подобной схоластики в Науках вроде Психологии? Думаю, смерть науки. Подумайте сами — если мы допустим, что Дух существует, но, во-первых, не улавливается современными приборами, а во-вторых, проявляется в нашем теле так просто, что мы его не узнаем, то, отбросив его из рассмотрения как излишнюю сущность, лишь загромождающую рассуждения, мы можем выстроить сколь угодно сложное описание работы всего остального, как говорят, организма. Но даже если мы при этом не доберемся до места, где начинается дух, и за тысячу лет этого описания — оно все равно всю эту тысячу лет будет неверно. И ошибка заложена в Науку, а не попала в нее случайно, из-за начального неведения.

Хуже того, ошибки неведения предполагаются как изначальные условия любого исследования. И я, к примеру, ведя свое исследование, допускаю, что ошибаюсь в любом своем предположении и в любой оценке. Поэтому стоит появиться хоть каким-то новым данным, как я возвращаюсь к уже исследованной теме и пересматриваю ее заново. Так будет и с Марксизмом, когда появятся данные философии. Но это Ньютоновский путь.

Применяя бритву Оккама, ты берешь на себя ответственность изначально заявить, что не нуждаешься в чем-то, например, в гипотезе Бога. И тем самым ты как бы ставишь на кон собственную честь — ты теперь должен отвечать за свое заявление, хотя бы должен его доказать. И ты в ловушке. Вместо того, чтобы исследовать, ты должен теперь доказывать. Ты живешь не ради истины, а ради общественного мнения. Вот в такую ловушку загнала себя естественная Наука, а с ней Марксизм и советская Психология.

Им надо было доказать, что сознания нет, а если и есть, то они вполне объясняют его работой нервной системы. Возможно, эту стадию в развитии научного сознания когда-то назовут стадной или зачатками научного пред-сознания.

В любом случае, навязчивое стремление марксистско-ленинского ядра советской Психологии редуцировать, то есть свести сознание к проявлениям нервной системы, не покрывает всего, что делалось в советскую эпоху исследователями сознания. Многие исследования, даже начинаясь в рамках советской Науки, невольно выскакивали за официально предписанные скобки. Но я о них не рассказывал, потому что это уже не Марксизм. Это, скорее, философская психология советского времени, потому что вопрос о взаимоотношениях сознания и бытия считался тогда основным вопросом философии. В общем, это особый разговор.

Что же касается сознания, то можно определенно сказать: то, как его понимала советская Психология, не дает возможности ни для загрязнения, ни для очищения. И значит, изучать советскую Психологию для желающего познать себя через очищение не обязательно.

А вот провести ряд исследований философской психологии советской эпохи, чтобы выявить все полезное, — это было бы нужно, потому что для неподготовленного читателя вовсе не просто найти среди массы советских психологов тех, кто пишет о сознании не как марксист.

Но как бы там ни было, советская эпоха завершилась, прошло полтора десятка лет переходного времени, и теперь Наука оправляется от ран и начинает осмыслять свое прошлое, оглядываясь назад, и искать пути вперед. Без рассказа об этом с советской психологией не расстаться. А что происходит в современной русской Психологии?

Для меня лично видится такая картина. В научной Психологии появилось сразу множество направлений. Точнее, пять. Я покажу их все на примере недавно выпущенных психологических словарей.

Хотя первое вряд ли можно назвать направлением. Это, скорее, состояние. Состояние неопределенности и метаний. Оно составляет некое ядро, из которого и выходят лучи поиска. Думаю, что в этом состоянии находится сейчас еще вся основная масса простых психологов России.

Примером этого состояния является Словарь Р. Немова. Его трехтомный учебник психологии последние годы продавался так широко, что Немов, безусловно, оказал влияние на умы множества психологов. Иначе говоря, он действительно может быть представителем основной массы психологов. И если исследовать тему сознания, то в учебнике Немов еще вполне советский психолог, но он умный и ищущий бизнесмен, который больше не хочет застревать в проигравшем лагере. Поэтому его словарная статья, посвященная сознанию, отличается от взглядов его же учебника. Но отличается любопытно: у Немова пропало собственное мнение, точно он еще не знает, кто победит:

«Сознание (определение). Существуют несколько ответов на вопрос о том, что такое сознание, но до сих пор нет точного, единого понимания и даже удовлетворительного определения сознания».

Ловко, правда? А далее он просто перечисляет все известные ему определения — выбирайте сами, я вам словарь, а не психолог!

Два следующих направления диаметрально противоположны друг другу, как правые и левые в политике. Первые — это западники. Им трудно заимствовать с Запада какое-то действительное понимание сознания, потому что Запад и сам сознанием не богат. Но зато они заимствуют с Запада язык. И даже если их определение может, по сути, быть перепевом какого-то старого определения, зато послушайте, как звучит все это направление! К примеру, в исполнении В. Юрчука:

«Сознание — апикально-высший уровень психического кодоинтерпретирования-кодоиндукционирования-кодоотображения налично-объективной реальности и контроля-саморегуляции, кот. присущ человеческим индивидуумам, как генезисно-социально-онтологическо-историческо-эволюционным субъектам-объектам».

Ну и противоположное ему — это осознанно-советское направление. Тут сразу надо оговориться, что это уже не та психология, которая была во времена Марксизма. Освободившись от давления сверху, это направление стало умнее и свободнее. И теперь оно занято тем, чтобы не утерять то, что было найдено действительно умного в советскую эпоху.

Полностью повторяя все исходные положения марксисткой Психологии, оно дает образ сознания, который рождается, если на сознание посмотреть с точки зрения работы нервной системы. А ведь нет никакого сомнения, что сознание, чем бы оно ни было в действительности, взаимодействует с нервной системой и обеспечивает жизнедеятельность человека и его выживание. Поэтому есть смысл подробно пересказать взгляды советского направления в новой русской Психологии, потому что они будут достаточным завершением этой части. Для меня это направление представляет словарь С. Головина.

«Сознание (сознательное) — высший уровень психического отражения и саморегуляции; обычно считается присущим только человеку как общественно-историческому существу.

Эмпирически выступает как непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов, непосредственно предстающих перед субъектом в его "внутреннем опыте" и предвосхищающих его практическую деятельность — мозаика состояний, играющая более или менее значительную роль, как во внешнем, так и во внутреннем равновесии индивида».

Первое определение сознания как отражения бессмысленно, если не уточнить, что понимаешь под отражением. Головин поясняет в дополнительном определении. Сознание — это непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов.

Чем отличаются чувственные образы от умственных? Имеем ли мы вообще право на такое различие? Может быть, это означает, что высшая нервная деятельность отличается от низшей? И каждый ее участок, то есть собственно нервы и мозг, создают свои образы? Или же они все творятся мозгом? Или же, если это образы сознания, они все имеют одну и ту же природу — природу сознания, но мы имеем право указывать на источник, из которого был получен образ?

Тем не менее, запомним: сознание есть совокупность или череда образов, как это показывает опыт. Доверять ли нам этому опыту или заявить: несмотря на то, что эмпирически сознание выступает так, на самом деле…

Психология, объясняет далее Головин, на самом деле не изучает сознание как таковое. Предмет этот поделен между множеством Наук — философией, логикой, лингвистикой, нейрофизиологией, антропологией и т. д. и т. п. А бедной Психологии достался лишь кусочек задней ножки: «Психология изучает происхождение, структуру и функционирование сознания».

Если мы теперь будем исходить из того, что сознание — это череда образов, то что будет означать каждое из этих слов? Происхождение не может относиться к череде. К ней относилась бы история последовательностей образов, но не более того. Тогда получается, что история относится к отражению. «Высший уровень отражения» — это уже история. Было когда-то просто отражение, а потом у него развился высший уровень. Но как это возможно? Путем усложнения нервной системы?

А со структурой? Какая у череды образов может быть структура? Кстати, а что такое эта структура в отношении сознания? Устройство? Архитектура? Описание составных частей? Хорошее, конечно, слово, научное. Кто, любопытно, его ввел в психологический язык? И что он хотел сказать, когда вводил? То, что в сознание входят чувства, память, способности? Это и есть структура? А как же череда образов? Она, видимо, скрывает структуру, но в ней можно рассмотреть, что образы бывают разного качества, то есть относящиеся к разным частям структуры.

Или же это структура нервной системы? Но тогда это структура внешнего мира, потому что нервная система развивается как отражение окружающей среды, ее зеркало. И тогда речь идет о структуре внешнего мира отразившегося в его образах. Можем ли мы употреблять такое словосочетание?

Функционирование, то есть работа сознания. Оксюморон, сведение в одном высказывании двух несовместимых вещей. Это, по-моему, не разглядел никто из советских психологов. Зеркало не производит работы. Оно не функционирует, оно лишь отражает. Только при этом условии становится возможным понимать сознание как часть психики. Если сознание работает, значит, оно есть. Есть как нечто, несводимое просто к усложнению нервной системы. Или же функционирует не сознание, а то, что производит его, работая.

Я не буду дальше пересказывать эту статью. Пока для меня это слишком сложно, потому что рождает слишком много вопросов и болеет непоследовательностью, невозможностью шаг за шагом проследить ход мысли. Это не вина, скажем, Головина. Это беда слишком хорошо устроившейся Науки — она не исследует. Исследования давно были сделаны. Теперь она вещает, объясняя, что к чему. Но читателю остается либо сдаться на ее милость, либо отринуть всю эту школу целиком. Если он налетает на непонятное, ему не с кем его понять, ему нужно запомнить ответ. Это очень похоже на религиозную догму.

Последнее направление в новой русской Психологии, о котором можно рассказать по словарям, для меня видится как ищущее выход из тупика через обращение к классическому наследию русской культуры досоветского времени и вообще к философии и философской психологии. Как это ни странно, но это направление дается Словарем Зинченко и Мещерякова. А странно, потому что от Главных словарей ожидается, что они дольше всех должны удерживать традиции, которые уже давно размываются всяческими партизанами от науки. Странно и приятно — в России что-то меняется.

Статью о Сознании для словаря писал В. П. Зинченко, неожиданные взгляды которого на понятие «психика» я уже приводил. Даже само начало этой статьи ни на что не похоже, особенно на словарную статью. Это, скорее, размышление, а возможно, и исследование, которое не умещается, конечно, в словарную статью, но которое есть на сегодня единственный способ не соврать, говоря о такой избитой теме.

«Сознание— предельная абстракция и одновременно «вечная» проблема философии, психологии, социологии».

Что такое абстракция? «Мысленное отвлечение от ряда свойств предметов, отвлеченное понятие, образуемое в результате отвлечения в процессе познания от несущественных сторон рассматриваемого явления с целью выделения свойств, раскрывающих его сущность», как дает это Словарь иностранных слов. (М., 1992).

Отвлеченное понятие, не связанное с каким-то действительным предметом, — вот что, скорее всего, означает «абстракция» в данном случае. Но такое определение нельзя было бы принять, если бы не пояснение: сознание — абстракция и «проблема» философии и психологии. Иначе говоря, эта первая строчка гласит: философия и психология превратили сознание в отвлеченное понятие и благодаря этому нажили себе вечную головную боль.

Не знаю, осознанно вкладывал Зинченко такой смысл в свое определение или у него «так получилось», потому что он просто был искренним, но уже здесь скрывается вопрос и подсказка: так может, перестарались с отвлечением сознания от действительности? Может уменьшить степень его «абстрактности» и поискать в более «конкретных» слоях?

В любом случае, даже в этом первом восклицании уже есть признание в боли, которую вызывает у психолога упоминание сознания. А это всегда признание и потребности в том, чтобы эту боль снять, — в потребности разобраться. И Зинченко начинает с описания условий задачи. С того, что есть:

«Обсуждение проблемы сознания в философском ключе— это обсуждение коренных сторон человеческого бытия: богатство и многообразие отношений человека к действительности; способность идеального воспроизведения действительности; знание о мире, включающее представление о роли и месте человека в нем, о "смысле жизни"; о свободе человека, его чувстве вины и ответственности; о направленности мирового процесса и т. п. Однако сознание не совпадает с осознаваемъш содержанием» (Большой психологический словарь).

Вот это очень и очень важно. В сущности, это то же самое, что показало и мое исследование: мы берем то, что Наука описывает как сознание, и постоянно видим — остаются какие-то черты сознания, выпадающие за очерченные рамки. Вот и философия выбрала целую кучу каких-то проявлений сознания, одно перечисление которых может свести с ума, и вдруг оказывается, что психолог может одним наблюдением отменить все это, потому что предметом этой философии было не сознание, а множество разнообразнейших явлений, осознаваемых человеком. Но осознаваемые явления — это содержание сознания, а не сознание.

И тут же подсказка: в каком виде могут храниться осознаваемые содержания в сознании? В виде видов, то есть идей — идеального. И психологически точная черта — для того, чтобы хранить нечто идеально, нужно это мочь, как и мочь создать. Значит, это способность сознания, способность воспроизводить действительность в образах. Именно в образах, потому что философ может понимать идеальное идеалистически. Это язык его науки. Но у психолога должен быть свой язык. А в него идеальное входит лишь как заимствование.

Когда-то психологи должны осознать, что бесконечные заимствования чужих понятий и иностранных слов нужны были затем, чтобы выглядеть Наукой в глазах других Наук: у нас почти все как у вас! Это — заискивание, которое никому не нужно. А на деле другим Наукам нужна помощь, нужна своеобразная обратная связь, простой и понятный взгляд со стороны на их поиски. И это значит, что психология должна не заимствовать чужие понятия, а перевести их на свой понятийный язык так, чтобы выявились любые противоречия с действительностью, которые просмотрел хозяин исходного понятия. Вот тогда это будет ему полезно. Однажды идеальное философии должно быть переведено на полноценный язык психологии.

Далее Зинченко перечисляет те школы мысли, которые видели сознание не так, как Психология. Сначала он рассказывает о феноменологии — Брентано, Гуссерль, Шпет, Бахтин. Суть — в приведенных ниже словах Шпета по поводу отношения к идеальности:

«Идея, смысл, сюжет — объективны. Идея может влезть или не влезть в голову философствующего персонажа, ее можно вбить в его голову или невозможно, но она есть, и ее бытие нимало не определяется емкостью его черепа. Даже то обстоятельство, что идея не влезает в его голову, можно принять за особо убедительное доказательство ее независимого от философствующих особ бытия» (Шпет, цит. по Большому психологическому словарю).

И ведь действительно, если задуматься, а не повторять догмы, то в существовании идеального так много странностей, не укладывающихся в наше понятие об идеальном. Хотя бы эта странная мерность идей в том самом, что считается лишенным мерности — непротяженным, как говорил Декарт.

Другое направление мысли и поисков Зинченко связывает с именами Вернадского и Мамардашвили. Это поразительное раздумье, невозможное в устах классического психолога. Но оно есть.

«Естествоиспытатели и философы размышляют о сознании как о некотором "живом теле", размерность которого близка к космическим размерностям: "Сознание — это как бы всепроникающий эфир" в мире. Или, как сказал бы В. И. Вернадский, громадное тело, находящееся в пульсирующем равновесии и порождающее новые формы… Коль скоро мы определили сознание как нечто, что — между нашими головами, то это определение имеет фундаментальное отношение и к социальной форме, благодаря которой люди способны жить друг с другом, а фактически пропускать через себя поток жизни» (Там же).

Какие неожиданные образы. Зинченко не говорит, в какой работе грузинский Сократ Мераб Мамардашвили сказал эти великие слова. Он ушел из жизни в 1990 году, и его всю жизнь, вот это я помню, не выпускали к читателю. Люди издавали его лекции, и это было подвигом, потому что запрещалось.

Почти тогда же — в 1991 году — ушел из жизни последний из стариков-мазыков, у кого я вел этнопсихологические сборы и учился. Для меня это был последний человек, который видел сознание не в голове, а «между нашими головами». Тогда же в 1989—91 годах я начал рассказывать о таком видении сознания и показывать работы, доказывающие, что сознание именно так и устроено. И никогда у меня не было надежды, что однажды такое понимание сознания выйдет из подполья и будет хоть как-то принято официальной психологией. И вот главный словарь России обсуждает это… А Мамардашвили не дожил…

Конечно, это может быть случайность, вставлено для красного словца. Но почитайте дальше, а дальше высказывания совсем недопустимые для советского психолога и возможные только в том случае, если заявляется не мастерская, а последовательная, хорошо продуманная школа:

«И тем не менее, вопреки подобным и вовсе не единичным высказываниям философов, предупреждениям великих физиологов и нейропсихологов — Ч. Шеррингтона, Дж. Экклза, А. Р. Лурия и других, продолжаются попытки искать сознание "между ушами", локализовать его в мозге, даже искать для него специальные нейроны. (Ф. Крик)

Наивно полагать, что изучение и моделирование функций мозга — это и есть изучение и моделирование знания и сознания: "Можно, например, пытаться показать, как те или иные сознательные состояния вызываются процессами в нейронах головного мозга и комбинациями их активности. Но независимо от успеха или неуспеха попытки такого рода ясно, что знание о нейронах не может стать элементом никакого сознательного опыта, который (после получения этого знания) порождался бы этими нейронами" (Мамардашвили).

Сказанное не умаляет значение физиологии мозга, в том числе и моделирования его работы. Мозг — такая же загадка и тайна, как и Сознание, но это разные тайны, а не одна» (Там же).

Далее Зинченко выстраивает собственную школу понимания сознания. Для меня это как раз пример того, как психолог, взяв за основу взгляды философа, переводит их на понятийный язык психологии. Но об этом надо бы рассказывать особо.

Что же касается направлений современной русской Психологии, то, пожалуй, можно сказать, что школа Зинченко совмещает пока сразу два: и обращение к философской психологии, и попытку создать свою, русскую психологическую школу, вырастающую из совсем новых, оригинальных философских идей, не обсуждавшихся классической философией сознания.

Для рассказа о новой школе русской психологии у меня пока слишком мало материалов, поэтому я продолжу исследование на материале философии сознания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.