Андрей Громыко и врач-отравитель

Андрей Громыко и врач-отравитель

Как обычно, звонок главного врача:

— Прасковья Николаевна! К вам поступает министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко.

У меня внутри все оборвалось…

— Владимир Григорьевич, — проговорила я, — если можно, положите его к другому врачу…

— В чем дело, Прасковья Николаевна?

— Если хотите, я поднимусь к вам и все объясню…

— Никаких объяснений. Больному надо немедленно и как можно быстрее оказать помощь. Слушайте внимательно еще раз: к вам поступает Громыко.

Я подчинилась. Пока спускалась вниз, будто перенеслась в Париж начала 50-х, куда меня направили вместе с мужем… Я работала тогда врачом в нашем посольстве. В Москве гремело «дело врачей», сведения о котором докатились и до Парижа. Через Париж в Нью-Йорк проезжала советская делегация во главе с заместителем министра иностранных дел Андреем Громыко. Устроили прием. В посольстве собралось много народу. И вот незадача! Под тяжестью одежды упала деревянная вешалка, ударив по голове чью-то секретаршу. Понадобилась врачебная помощь. Пригласили меня. Я осмотрела пострадавшую, признаков сотрясения мозга не обнаружила. Правда, на месте ушиба образовалась большая гематома. Предложила сделать давящую повязку и положить лед. Секретарша вдруг зло произнесла:

— Я не позволю этому человеку прикасаться ко мне! Она — из тех самых кремлевских врачей. Просто ей удалось сбежать из Москвы…

Посол вынужден был посадить меня под домашний арест. Но вскоре заболел и сам Громыко. Температура поднялась к сорока градусам, болело горло. Посол снова вызвал меня. Я поднялась на третий этаж в апартаменты больного. Громыко полулежал в кресле. Подле него стоял посол. Мой охранник и переводчик остались в коридоре. Высокопоставленный больной встретил меня более чем сухо, поздоровался сквозь зубы, но к своей персоне допустил. Осмотрев Громыко, поставила диагноз — грипп. Потом достала из чемоданчика рондомицин — эффективное лекарство при заболеваниях верхних дыхательных путей — и протянула Громыко. Но заместитель министра резко отстранил мою руку:

— Вашего лекарства я принимать не буду!

Я вспыхнула от возмущения и обиды. Слава богу, не разрыдалась. Посол молча проводил меня до двери.

И вот через двадцать с лишним лет я снова должна лечить Громыко — теперь уже министра.

Когда вошла в палату, он взглянул на меня недоуменно, как будто пытался что-то вспомнить…

— Что с вами случилось, Андрей Андреевич? — как можно вежливее спросила я.

Казалось, он лишился дара речи. Потом произнес:

— Руку, кажется, сломал. Подвернул неожиданно. Очень болит.

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Сейчас все сделаем. Не волнуйтесь.

— Волноваться не буду, когда все будет в порядке, — сказал он сухо.

Я продолжала успокаивать:

— Сейчас сделаем рентген, посмотрим снимок. Наложим гипсовую повязку, и все будет в порядке.

— Если бы это было так, — произнес он с сомнением.

Сестра отвезла Громыко на каталке в рентгеновский кабинет. Я посмотрела снимок. Перелом оказался непростым — со смещением.

Тем не менее, я произнесла ободряющую фразу:

— Ничего страшного.

Через несколько мгновений мы были в перевязочной, и медицинская сестра Тоня, понимающая меня с полуслова, уже приготовила все необходимое.

Перед операцией я спросила:

— Андрей Андреевич! Может быть, вы хотите, чтобы вас обслуживал другой врач?

— Нет, — только и сказал он.

Я принялась за дело, не переставая уговаривать больного:

— Сейчас сделаем обезболивание. Видите, я беру самую тонюсенькую иголочку. Вы ничего не почувствуете… Как будто укус комара.

Сделала блокаду действительно безболезненно. Сестра готовила гипсовую лангету.

Я отдала распоряжение:

— Держите его локоть!

Сама взяла кисть и сильно потянула к себе. Раздался легкий хруст. Значит, кость встала на место. Гипсовую повязку наложила сама выше локтя. Еще раз прощупала всю руку. Сделала еще одну повязку, высвободив кисть руки.

— Фу, — сказал с облегчением министр. — Как будто и не ломал руку.

Но я почувствовала, что сказано это не от сердца. Он все еще чего-то боялся. Снова поехали на рентген.

— Снимок покажет, действительно ли все на месте, — сказала я.

Врач-рентгенолог вертела снимок и так и сяк, потом проговорила:

— Что-то не видно, чтобы ваш больной ломал руку.

Она еще не знала, что больной — министр иностранных дел. Увидев Громыко, тихо добавила:

— Прекрасно вправили, Прасковья Николаевна. Лучше и сделать нельзя.

Громыко отправили в палату. Я наведывалась через каждый час.

— Болит рука, Андрей Андреевич?

— Немного больно, — отвечал он. — Видимо, наркоз отходит.

— Сделать вам укол?

— Нет, не надо. Не люблю я эти уколы. — Он как-то странно посмотрел на меня.

— В таком случае завтра сделаем еще раз контрольный снимок. Если все в порядке, можете ехать домой, — заключила я бодрым голосом.

— Домой? — удивился он. — Так рано?

— Ну что вы! — успокоила я. — Вы можете лежать здесь сколько вам будет угодно. Рука должна находиться в гипсе три недели. Потом будете ее разрабатывать.

Через три недели я сняла гипсовую повязку.

— Теперь вы можете окончательно выписываться. Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Вы знаете, где-то я с вами встречался… Никак не могу вспомнить.

Думаю, что Громыко лукавил: он узнал меня сразу… Слишком памятной была прошлая встреча.

— Нет, Андрей Андреевич, — проговорила я, тем не менее. — Нигде с вами мы не встречались. Всего вам хорошего. До свидания.

Дома я обо всем рассказала мужу.

— Что ж ты не напомнила ему о Париже? — спросил он.

— Зачем? — ответила я. — Я — врач. Давала клятву Гиппократа. Стало быть, ничем, никакими воспоминаниями, особенно неприятными, не должна тревожить больного.

— Надо же! — удивился муж. — Ты еще помнишь клятву Гиппократа? Сегодня, наверное, никто ей не следует.