Разговоры на скамейке

Разговоры на скамейке

Разговоры со знаменитыми писателями обычно заводились на скамейке в нашем скверике. В редкие свободные часы я выходила туда с вязанием или вышивкой.

Вениамин Александрович Каверин почти все время жил на даче, в Переделкине. В Лаврушинском появлялся редко. Был элегантен, подтянут, вежлив. Однажды, сидя на лавочке в сквере, разговорился со мной:

— Вы ведь живете в квартире, в которой жил секретарь Горького? А знаете, у меня хранится много писем Алексея Максимовича…

Я слушала с интересом. Потом неожиданно спросила:

— Вениамин Александрович, а когда вы начали писать?

— О, это было давно… Я родился в Пскове, а потом приехал в Ленинград… А с первым моим рассказом была такая история. Я тогда учился в Ленинградском университете и должен был сдавать курс логики профессору Ложскому. А меня очень интересовала неевклидова геометрия Лобачевского… Вы представляете, что это такое?

— С трудом, — ответила я.

— По этой теории параллельные линии пересекаются в пространстве. И вот после экзаменов, проходя мимо Дома литераторов, я увидел объявление о конкурсе начинающих писателей. Я решил написать рассказ. Пришел домой. Взял лист бумаги, расчертил его на две половины. На одной половине стал писать историю студента, моего ровесника, живущего в двадцатые годы. Студент проигрывается в карты и хочет уйти в монастырь. На другой стороне я написал историю монаха, живущего в семнадцатом веке. Монах, напротив, порывает с религией и уходит в мир. Но самое интересное, что я заставил своих героев встретиться на берегах Невы. Представляете? То есть сделать то, что доказывал Лобачевский своей теорией…

Не дав мне сказать и слова, Каверин вежливо попрощался и ушел в дом.

* * *

С Валентином Петровичем Катаевым я тоже была знакома коротко. Он казался заносчивым и высокомерным. Еще бы! Слава его гремела. Читали «Траву забвения» и «Святой колодец». А все дети знали, чуть ли не наизусть, «Белеет парус одинокий» и «Сына полка».

Однажды он остановил меня, когда я по каким-то делам выходила из подъезда. Он тоже любил сидеть в нашем скверике.

— Посидите, Прасковья Николаевна, куда вы все спешите… Посидите… Вон дочка ваша с няней гуляет…

— Да некогда мне сидеть, Валентин Петрович, — сказала я. — Работа такая… Это вы, писатели, все дома сидите…

— Не скажите… Наши профессии схожи. Вы лечите тело, а мы врачуем душу… Знаете, сколько писем мне приходит от совсем незнакомых людей.

— Ну, мне писем не пишут, — пошутила я. — Все больше подарки дарят.

В другой раз я сидела на скамейке и что-то вязала, сосредоточенно подсчитывая петли.

Катаев присел рядом, поздоровался и сказал, глядя на мою пряжу:

— А вы слышали, Прасковья Николаевна, миф об Ариадне?

— Нет, — ответила я. — Расскажите…

— Ариадна — греческая богиня. Она была дочерью критского царя Миноса, внучкой бога солнца Гелиоса. Ариадна влюбилась в юного героя Тесея — сына бога Посейдона. Не буду рассказывать всех перипетий этого мифа. Но однажды Тесей был заключен в лабиринт на острове Крит. В лабиринте обитал Минотавр — чудовище в виде человекобыка. И что же придумала Ариадна, чтобы спасти возлюбленного? Она дала Тесею клубок ниток. Разматывая его, он нашел выход из лабиринта. Отсюда появилось выражение «нить Ариадны»…

Катаев засмеялся. Потом посмотрел на мое вязание и ехидно добавил:

— Вот вы все вяжете да вышиваете… У вас тоже, наверное, есть волшебная нить? Кому клубочек подарите?

— Ох, Валентин Петрович, — вздохнула я, подыгрывая писателю. — Наверное, это мне добрая колдунья подкинула волшебный клубочек. Ведь я из деревни. А вот стала врачом, живу в писательском доме.

— И все тянется ниточка?

— Видите, тянется… Куда ж ей деться?

* * *

На той же скамеечке услышала диалог мамы — жены писателя и ее маленького сынишки.

— Мама, помнишь, мы шли мимо домика и ты сказала, что это церковь?

— Да, милый. Церковь.

— А кто в ней живет? — продолжает допытываться мальчик.

— Бог.

— А где он работает?

Мать замялась в поисках ответа:

— Бог не работает. Он…

— Он — писатель! — радостно воскликнул малыш.

* * *

Я опять сидела на любимой скамеечке со своим вязанием. Ко мне подсела Агния Львовна Барто. Это была большая грузная женщина, всегда почему-то в черном. И глаза ее были грустными.

— Не люблю этот дом. Мрачный. Кажется, что здесь живут призраки.

Я не согласилась:

— Да что вы, Агния Львовна. Дом как дом, лучше других. И вам ли печалиться? Ваши стихи знают наизусть все дети. Вот дочка моя младшая все время повторяет: «А болтать-то мне когда? Мне болтать-то некогда!» Вы — счастливая. Вас вся страна знает.

Она посмотрела на меня странно и сказала:

— Вы врач и должны понять… Мой сын погиб здесь. Вышел из дома, хотел покататься на велосипеде. Поехал из нашего переулка, свернул на набережную. Навстречу шел грузовик. Этот грузовик сбил моего мальчика насмерть. Ему было девять лет… А вы говорите, стихи… Что стихи? Пустое…

* * *

Были и забавные случаи.

Однажды вышла из подъезда и глазам своим не поверила…Тротуар перед домом был сплошь усеян осколками тонкого дорогого фарфора. Что случилось? Неужели семейный скандал с битьем посуды и выкидыванием ее на улицу? Причем посуды, судя по всему, очень дорогой…

Позже все выяснилось. В нашем доме жил писатель Вадим Кожевников, автор известного тогда романа «Щит и меч». Моя дочь Люба дружила с его детьми, да и мы с мужем нередко заходили в гости к Кожевниковым-старшим. Оказалось, что из поездки в Китай чета Кожевниковых привезла дорогой сервиз и… обезьянку. Когда в доме никого не было, обезьянка, из хулиганских побуждений или просто развлекаясь, чашечку за чашечкой выбросила в окно почти весь китайский сервиз. Не знаю, что стало с обезьянкой после этого случая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.